Филарет - Патриарх Московский (СИ) - Шелест Михаил Васильевич. Страница 22

— Понятно, государь, — склонил голову воевода и царский дворецкий.

— К тому же царице будет служить, как…

Царь задумался и посмотрел на меня. Я пожал плечами.

— Как будет служить, потом решим, — махнул рукой царь. — Все его рекши2 исполнять безусловно.

Государь погрозил «пажам» кулаком.

— Дозволяю ему сечь вас лично. Где были?

— Царица Настасья Романовна отпускала. Побыть одна хотела, — сказал старший.

— Даже если она вас, стервецов, отпускает, чтобы побыть одна, вы должны за дверьми стоять, а не собак гонять.

— Мы не гоняли, мы до ветру бегали…

— Ну, ты слышишь? — спросил царь меня, разводя руки.

— Слышу и вижу, — сказал я. — Разберёмся.

«Пажи» зыркнули на меня исподлобья и многообещающе.

— Зыркалки спрячьте, — тихо сказал я, подходя ближе.

— Посмотрим ещё, кто кого, — сквозь зубы прошептал, улыбаясь, старший и получил от меня незаметный и не очень сильный, но очень болезненный удар носком сапога в болевую точку на ноге.

— Сафьяновые сапоги совсем не защищают ноги от ударов, — подумал я.

«Паж» зашипел, но продолжил стоять и улыбаться. Я снова повернулся к царю.

— Вы, монаше, тоже лучше бы молились о здоровье царицы, чем пробовали наливки в нашем винном погребе.

— Как можно, великий государь? Денно и ношно… Токма о здравии и молимся…

Царь отмахнулся и сказал, глядя на меня:

— Не ждали сегодня, вот и поймались. А у меня лошадки больно хорошие сегодня подобрались. Вот и летели, как ветер. Даже вас перегнали.

Царь на время воодушевился, но, не увидев в моём лице ничего кроме напряжения, сказал:

— Пошли на мою половину. Обсудим дела наши грешные. Пусть царица отдыхает. Я зайду к тебе, душа моя, — обратился царь к царице.

Я тоже посмотрел на неё и на наследника, который на меня смотрел пристально, изучающе. Подмигнув ему и улыбнувшись, я по-пацански дёрнул плечами и скорчил смешную рожицу, насупив правую и подняв левую брови. Наверное, у меня получилось, потому что улыбнулся не только Иван, но и царица.

Мужская половина в этом дворце была действительно другой половиной. Мы прошли по переходу, расположенному на уровне второго этажа, и попали в такой же, как у царицы крестообразный коридор, разделяющий этаж на «палаты».

Царские представляли собой анфиладу комнат. Первый зал был приёмный покоем, второй — рабочим, третий — спальным, четвёртым, как я потом узнал — «крестильным», а пятый был трапезным покоем.

Все стены комнат были оббиты разного цвета сукном. Вообще, сукном были оббиты и пол, и ставни, и окна, и двери, и даже потолок. Однако приёмный покой был, как оказалось, оббит не сукном, а тиснёной и золочёной кожей, на которой были искусно изображены разноцветные разные травы, цветы, животные, птицы, звери.

Иван Васильевич провёл меня сначала по всем палатам, а потом мы вернулись в первую. Приёмную, так сказать. Государь сел на кресло, а нам указал сесть на лавку возле двери.

— Вот, други мои, — начал Иван Васильевич. — Думал я передраться в Слободу лета через три, но подумал-подумал и решил, что надо поспешать. Устал я с боярами собачиться.

— И правильно, государь! Давно о том говорили! — поддержал царя Данила Романович. — Не даром указы о земщине разослали по городам и весям. Во многих местечках людишки сами управляются, собранием решают. Без наместников. Суды правят. Губные избы татей ловят, дознание проводят.

— Опричные земли отобрали? — спросил Иван Васильевич.

— Строгановы приезжали. Готовы все свои земли под твою руку передать. Им не важно в какую казну соль возить.

— По цене сговорились?

— Сговорились, государь. В полцены будем забирать от торга.

— А они, что просят? Не за так, же?

— За так и прыщ не вскочит. Просят разрешить серебро искать, добывать и плавить.

— Значит всё-таки нашли серебро? — усмехнулся царь. — Не просто так слухи ходили?

— Наверное нашли! — уверенно сказал воевода.

— Всё серебро отбирать в казну нашу. Пусть добывают, плавят, но дьяка к ним направь, пусть считает.

Царь обернулся ко мне.

— Напиши, Фёдор, свою арифметику.

Я кивнул.

— Перевозите печатный стан и книгопечатников.

— Не готово ещё строение под печатный двор.

О том, что сам хотел заняться книгопечатанием, я было дернулся сказать, но вовремя «схватил себя за язык» и промолчал. Дядька и так косился на меня недобрым глазом словно мерин на ластящуюся кобылицу.

— Поторопи, Данила Романович, мастеров. Невмоготу мне Москва. Ты-то свою жену и детей станешь перевозить?

— Не отстроил пока здесь хоромы, государь. Да и не к спеху, мне.

Царь как-то по-особому глянул на меня, чуть улыбнулся и сказал:

— Отозвал я опалу от Адашева. Вызвал в Москву.

— Как же так, государь? — развёл руками Романов. — Ведь он первый противник твой? Они же поставят на трон Старицкого, когда ты в Слободу переберёшься.

— Я помазанник Божий и пока живой, трона царского им не видать. И за сей совет, что ты мне дал, спаси тебя Бог. Невозможно меня теперь развенчать и о том они знают. И осталось им только убить меня. А мы теперь знаем, что травят меня, так же. как и Настасью мою. С тех лет и травят. Ибо, и у меня, всё то, что ты написал, Фёдор, всё имеется. Особо с головой.

Данила Романович, ничего не понимая, переводил взгляд то на меня, то на царя

— Ты, Данила Романович, проведи сыск, но тихо-тихо. Не поднимая шума. В общем-то зачинщиков мы давно знаем, а потому и «верную тысячу» собрали, и в Слободу перебираемся.

— Так ты потому уже сейчас хочешь в Слободу перебраться, что заговор раскрыл?

— Заговор не раскрыл, но то, что Настасья не сама по себе чахнет — то есть правда. И то, что она перестанет слушаться лекарей, все о том узнают, и Шуйские подумают, что я их раскрыл, а значит, покуситься на меня могут бунтом.

Царь помолчал и продолжил.

— Завтра поедем с тобой в Москву, казну собирать. Распорядись, чтобы тут работы не останавливались.

1 — Стряпчие — В Русском государстве в XVI — XVIII веках дворцовый слуга; придворный чин, следующий ниже за стольником. Стряпчие приносили особую присягу, в которой в числе прочего клялись в царскую стряпню (полотенца, платья и пр.) «никакого зелья и коренья лихого не положити».

2 — Рекши — приказы.

Глава 12

— Оставлю за себя брата двоюродного.

— Василия? Хорошо. Ступай, распорядись про завтрашний отъезд.

— Так… С Адашевым почему так решил, государь?

— А потому, что он, в отличие от Шуйских, совсем не дурак, и может с ним в Москве порядок какой-никакой будет. Да и не очень-то они с ним ладят, Шуйские, Глинские, да Бельские. Вот пусть и останется в Москве. Перегрызутся про меж собой, так нам в радость.

— Ну, ежели так? — вздохнул, но нахмурился, Данила Романович и, поклонившись, вышел.

— Видишь, дела какие? — сказал царь, не глядя мне в глаза.– Обидеть легко можно… Всем не угодишь.

Я лишь покивал, соглашаясь.

— Так может и мне уголь твой пить? — переменил тему разговора Иван Васильевич.

— Конечно, государь. И не только уголь. Ещё травы пособираю, что ртуть выводят. Взвары сделаю. Вместе пить будем. Сколько ты, столько и я.

— Не пойму, откуда ты всё это знаешь? — покачал головой царь.

— Говорю, же, что запоминаю я всё легко. Всё, что грек рассказывал, всё помню. Мне интересно было его слушать, а ему хотелось кому-то рассказать.

— Так, где тот грек-то?

— А я не говорил разве? Преставился он прошлым летом.

— Ах, да! Говорил! Пошли к царице, проведаем, да с царевичем поговорим! Он на её половине обитает. Не хочет царица его от себя отпускать. Тебе место там посмотрим. На этой половине Ивановы палаты стоят пустыми и тебе бы тут место нашлось, а на женской половине всё мамками, да няньками занято.

— Я бы пока на твоей половине, государь, пожил. Пока мы с царевичем сойдёмся, может время пройти некоторое. А вдруг не по нраву я ему придусь? Учителей редко кто любит. Да и вбили уже ему репетиторы свои уставы. Переучивать труднее, чем сразу учить. Может не понравиться ему моя учёба.