Филарет - Патриарх Московский (СИ) - Шелест Михаил Васильевич. Страница 20

Потом я вспомнил про антидот Стрижевского, но даже для мего были необходимы такие вещества, которые я сам быстро не синтезирую. Где тут взять, например, «серно-кислый магний», или «едкий натр»? Соду, наверное, ещё может быть… Но…

Я ворочался и отбивался от комаров и мошки до первых петухов, а потом всё же уснул. Вспомнив под утро симптомы отравления ртутью, я проснулся в хорошем настроении и сел на лошадь даже не вспомнив, по своё «поломанное» за прошлый день тело.

Мимо Сергиевой Лавры мы помчались на рысях и вообще второй переход останавливались реже, и гнали шибче. Баранов, считая по моей весёлости, что я чувстввую себяч прекрасно, гнал лошадей «по взрослому». Я понял это на той же десятой версте, но решил пощады не просить и терпел скачку до самой Слободы. Баранов, ничего не говорил, а лишь одобрительно улыбался.

Однако, как мы не гнали, но уже на подъезде к Слободе наш отряд был вынужден пропустить вперёд себя, пролетевший мимо нас словно курьерский, поезд царя Ивана Васильевича, смотревшего на нас из крытого возка безучастно, но грозно. И моё настроение, и так всё сильнее портившееся по мере приближения к цели нашей поездки, вдруг резко ухудшилось.

Мне в прошлой жизни доводилось бывать в Александровской Слободе и не один раз, поэтому, увиденное мной теперь, меня поразило. В том времени остались лишь отдельные и то не полные строения, в основном — остатки храмов, сначала частично разрушенных, а потом реставрированных в поздние времена. Вероятно в веке восемнадцатом- девятнадцатом.

Великокняжеские палаты, которые раскинулись по всему Слободскому Кремлю и предстали передо нами во всей красе, сверкая золотыми куполами и радуя глаз красным кирпичом, цветной и белой штукатуркой, в моём времени отсутствовали.

Что меня удивило, — это то, что несмотря на заходящее солнце, велись строительные работы. И велись в авральном темпе. Возводилось какое-то длинное, двухподъездное, многоэтажное, уже был возведён четвёртый этаж, кирпичное здание, похожее на казарму или общежитие.

Въехав за стены кремля позже царской полутысячи, мы долго не знали, где нам спешиться, но подошедший к нам Иван Васильевич, поманил меня пальцем и я, оставив свою лошадку и вещи на попечение Баранова, зашагал вслед за уходящей от меня царской персоной.

Я сначала разозлился резкой перемене ко мне его отношения, а потом, успокоил себя тем, что вот такое оно… э-э-э… царское, мать его Елену Глинскую, величество. Другого нет и не будет. Терпеть, терпеть и терпеть! И смирить гордыню. Смирите гордыню, Миша, подумал я, вдруг вспомнив своё «прошлое» имя. О! Миша! Меня звали — Михаил Иванович! И тут я, почему-то, развеселился.

— Хорошо, что не Мойша Моисеевич, — подумал я.

Было бы в двойне обидно еврею попасть под управление царя, борющегося с «ересью жидовствующих» и уничтожившему в не наступившем пока 1566 году в Полоцке шести тысяч, как писали европейские источники этого времени, жидов.

Мы с царём по семи гранитным ступенькам взошли под навес украшенного золотом и многоцветными, покрытыми глазурью, изразцами царского крыльца, прошли раскрытыми перед нами стражей, дверьми и поднялись по широким ступеням на второй этаж. Пройдя коридором мимо нескольких, охраняемых рындами, дверей, мы остановились возле самых дальних, перед которыми царь несколько замедлился, но в которые вошёл решительно.

— Ах! — услышал я, отстав от царя намеренно на два шага. — Я ждала тебя, Ванюша!

Войдя, и увидев перед собой сидящую в кресле миловидную женщину и стоявшего рядом с ней мальчишку, я остановился.

— Как ты, душа моя? — спросил Иван Васильевич, чуть дрогнувшим голосом.

— Не очень хорошо, Ванюша. Совсем слабая стала, боли головные измучили, сердце словно запутавшаяся в силке птица трепетает, — произнесла царица тихим голосом, сильно смущаясь.

— Врачи английские были?

— Вчера прибыли. Смотрели меня. Говорила я с ними.

— Снова на латыни разговаривали?

— Они всегда либо на ней, либо ещё на каком-то непонятном для толмачей языке говорят.

— Предлагали что выпить?

— Нет, Ванюша. Ой! А это кто с тобой? — спросила царица, словно только заметив меня.

— Это сын брата твоего, Никиты. Фёдором кличут. Он зело грамотный. Говорит, что может распознать болезнь твою.

— Так он же отрок, — удивилась царица. — Никите много сынов Господь дал. Это, какой?

Иван Васильевич оглянулся и посмотрел на меня вопросительно.

— Варвары Ховриной я сын, государыня царица.

— А, старшенький плмянник! Ну подойди-подойди.

Я посмотрел на царя. Тот разрешающе кивнул головой. Подойдя ближе и увидев протянутые ко мне худые дрожащие руки, я мысленно вздрогнул, но шагнув ещё ближе, взяв их в свои ладони и прижал к своему лицу. Из моих глаз потекли слёзы.

— Ну, что ты племянник, что ты? Не плачь Фёдюня. Может я ещё, с Божьей помощью, поправлюсь?

В её словах звучал вопрос.

— Конечно поправишься, матушка-государыня, — сказал я, вытирая слёзы, — только не пей больше никаких лекарств. Пей больше воды и взваров всяких. Перекормили тебя лекарствами. Продрогла, наверное ранее, грудь застудила, а тебя вредными снадобьями заморскими почивали. Они лихоманку отогнали, а кровь отравили. Нет лекарств безвредных. Одно лечим, другое калечим, говорят травознатцы.

— Распознал хворобу, Фёдор, — спросил царь грозно?

— Распознал, государь. Вот прочти.

Я вынул из-за пазухи свёрнутый в несколько раз лист бумаги.

— Что это?

— Я написал, как проявляется отравление ртутью. Сегодня утром написал.

Иван Васильевич прочитал, бросил лист бумаги на пол, топнул по нему ногой и так скрипнул зубами, что мальчишка, стоявший у кресла матери вздрогнул. Он явно боялся отца.

Крутанувшись вокруг своей оси на одном месте, царь сделал шаг и упал на колени перед женой, бросив свою голову ей на колени.

— Ну, что ты, что ты, Ванюша? Вон, Федюня говорит, что я поправлюсь. Ты сказал, ничего не пить, кроме воды… И всё?

Государь обернул на меня заплаканное лицо и посмотрел на меня с такой надеждой, что я, чуть разведя руки в сторону, только и смог произнести:

— Можно уголь древесный… Тот что у кузнецов… Он многие яды из кишок выводит… Он даже ткани отбеливает.

— Но прежний лекарь оставил порошки.

— И ты, государыня, продолжаешь их пить?

1— Окольничий — самая низшая позиция при царском дворе.

Глава 11

Она кивнула. А я схватился за голову.

— Да, что же такое⁈ — закричал я. — Мы же говорили. Не пить ничего!

— Мне сказали, «ничего нового». А эти я пью каждый день.

— Вот, млять! — выругался я. — Отравление идёт постоянно. Срочно найти уголь! И принести!

Иван Васильевич вскочил, словно ужаленный.

— Уголь! — он закричал, — Уголь!

— Где тут кузня? — спросил я. — Сам пойду, выберу. Пусть проводят.

Царь выскочил за дверь.

— Где кузница, знаешь? — спросил он стражника.

Тот утвердительно кивнул.

— Проводи боярина к кузне, пусть наберёт угля сколько надо и сюда вернитесь. Быстро!

— Слушаю, государь и повин…

— Пшёл! Быстро!

Стражник с бердышем наперевес, выскочил из дворца, и так быстро метнулся в сторону, обратную от ворот, что всполошились и остальные стрельцы, до того спокойно дефилирующие по кремлю.

— Что случилось, Архип? — крикнул один. — Измена?

— В кузню! Царь послал в кузню! — крикнул тот, и ускорил бег.

Я за ним едва успевал.

Кузница находилась возле стыка двух каменных стен, звон её наковальни мы услышали издалека. Кузница больше походила на квадратную башню, так как возвышалась над кремлёвской стеной метра на три и заканчивалась трубой из которой валил чёрный дым.

В кузне, куда свет проникал через множество узких бойниц, было почти темно и я со света с трудом разглядел молотобойцев так орудовавших возле трёх наковален, что те пели, словно двенадцать колоколов.