Филарет - Патриарх Московский (СИ) - Шелест Михаил Васильевич. Страница 37

Отрезав около двух сантиметров шнура и засунув в трубку, слегка запрессовал его, чтобы шнур заполнил её плотнее. Сверху снова насыпал порох и тоже спрессовал. Получилось даже симпатично. Плотненько так… Я не стал досыпать порох в полость, где был «чопик», а сразу, сам сгорая от нетерпения, вынув оный, положил трубку на пол у задней стенки печи и, спрятавшись за её угол, поджёг спрессованный порох лучиной.

За печкой зашипело сначала сильно, задымило, потом горение на секунду стихло, потом снова зашипело и всё затихло окончательно. Горение продолжалось пять секунд. Сам едва не лопнув от счастья, я, с криком: «Эх ма тру ля-ля!», подпрыгнул от радости и исполнил что-то вроде гопака с присядкой и прыжками с выбросом ног в разные стороны. «Демон» же во мне был совершенно спокоен. Вскоре успокоился и я. Трубка, к удивлению, осталась целой и воняла кислым, до «боли» знакомым моему «демону» запахом. Мне этот запах до сих пор знаком не был, и я принюхался сильнее.

— Приятный запах, — показалось мне.

«Демон» усмехнулся.

— С серой совсем другой вкус, — сказал он. — Тебе понравится.

Голос «демона», или, как я уже теперь знал, — человека (себя он называл «попаданец»), погибшего когда-то в далёком будущем, теперь обращался ко мне, но не надоедал. А я не загонял его в глубину головы, понимая, что он может быть полезным в любой момент, если уж я решил проявить себя на поприще царедворца.

Понятно же было, что моё предложение царю собрать ручные бомбы, происходило из желания ему понравиться. Понятно было и то, что это желание, скорее всего, возбудил во мне сам «попаданец». Но и меня самого тешило тщеславие от присутствия рядом с царём — приятно радовали завистливые взгляды бояр и дьяков. А значит, подумал я, — пусть «попаданец» побудет пока на свободе.

Имя Трубецких, или, вернее, — Трубчевских, встретилось мне в разрядных книгах. Именно из-за этой фамилии я и проник в архив казённого приказа. Ранее это имя мне не встречалось и когда года два назад «демон» впервые назвался «Михаилом Трубецким», меня начало терзать смутное сомнение, не выдумал ли мой воспалённый мозг себе мнимого «друга» с таким прозвищем. Оказалось, что нет. Такие люди были. Некоторые погибли или умерли. Был среди них и Михаил.

Однако, тогда, давно, я не понимал, что во мне живёт чужая душа, умершего когда-то человека. Мал был. Боялся и загонял «попаданца» далеко-далеко. Не придавал значения и имени. Сейчас, когда представилась возможность проникнуть в казённый приказ, мне вспомнилась эта фамилия. Наверное, по подсказке самого «попаданца». А убедившись в том, что душа имела когда-то реальную человеческую плоть, я стал воспринимать внутренний голос не как «демона», а как заблудившуюся во мне душу.

Мне даже стало жалко её запирать. Но Михаила Ивановича ни среди живых, ни среди мёртвых предков великого литовского князя Ольгерда Гедиминовича этого времени, в книгах мне не попалось, а значит он, действительно, жил когда-то в будущем и тогда же и умер.

— Как его душа попала в меня, — не моего ума дело, — подумал я. — Пути Господни неисповедимы… Может быть в каждом человеке живёт не одна душа, а две. Я же не знаю. Может, просто не говорит об этом никто. Может это тайна великая. Надо спросить у батюшки на исповеди…

Пока я думал об этом, мои руки уже привычно набивали трубку порохом. Теперь я не стал вставлять чопик, а просто запрессовал порох и с обратной стороны. В этот раз я вложил чуть побольше фитиля, чтобы замедлить скорость перемещения пламени.

Я поджёг трубку, всё так же прячась за углом печки, боясь что она взорвётся, но потом отбежал в сторону и успел посмотреть, как она горела. Хорошо горела.

— Как «настоящая», — сказал «попаданец». — В гранате будет очень красиво.

— Снарядим? — спросил я сам себя и тут же ответил: — Снарядим.

Но сначала я снарядил по отработанной схеме огнепроводную трубку. Потом в бессерный порох добавил селитры и серы из расчёта пропорции: 80, 10,10, беря за основу количество угля в ложках. Заполнив пороховой смесью стеклянную гранату полностью, я просто вставил в отверстие трубку и запрессовал её в гранату, слегка потряхивая. Трубка встала по месту, как родная. Из гранаты её торчало примерно с сантиметр. Чуть-чуть больше стеклянной кромки отверстия.

Я подбросил зелёный стеклянный шар, похожий на ёлочную игрушку, и, порадовавшись за себя, положи его рядом, завалившись на тюфяк. Успев подумать лишь, что нужно сделать пробки или плотные крышки для трубок, (только из чего? из дерева?), я уснул.

Вечер подкрался незаметно, разбудив меня привычным колокольным перезвоном. Граната оказалась не порождением грёз, а реальностью. Она лежала передо мной зелёным смертоносным яблоком.

— Но царевна в обе руки хвать — поймала. «Ради скуки, кушай яблочко, мой свет. Благодарствуй за обед», — продекламировал я. — Вот так вот… Поджечь, кинуть и сказать… Ха-ха-ха! Куда бы её?

Не найдя другого места, и махнув рукой: «пусть лежит, где лежит», направился в храм, где снова попал на «производственное совещание». Служители культа делали свою работу, все иные — свою, активно обсуждая какие-то дела, словно не виделись неделю.

— Сделал гранату с запалом, — после очередного «Аминь» прошептал я воеводе. — Можно пробовать взрывать.

— А мы пороха с вином сладким смешали и намяли через сито. Насушили. Спаси Бог, тебя Федюня. Ладная крупа получилась. И вспышку даёт сильнее.

— В вине сладость, а она для вспышки силу даёт.

Воевода посмотрел на меня с немым вопросом и перекрестил лоб, не дожидаясь очередного «аминя».

— Говоришь с тобой, словно не с отроком, а с мужем многое разумеющим.

— Учитель у меня был мудрый и память у меня хорошая. Всё, что говорил помню.

— Дай Бог, дай Бог! — пробормотал Данила Романович, пряча глаза. — Поберёгся бы ты, Федюня. Такого и выкрасть не грех.

— Так, охраняйте, — усмехнулся я.

Царь-государь, подошедший после службы, был не весел.

— Настюшка, душа моя, головой мается, — сказал он. — Даже на службу не пошла. Весь день хорошо ей было, а после сна поплохело…

— Сейчас гранату взорвём и пойду к ней голову мять, — сказал я. — Было уже так. Помогало.

— Говорила она, позвать тебя. Может сейчас пойдём?

— Пусть сама поборется. Ей самой справляться надобно со своими недугами. Не выла ведь от боли?

Царь посмотрел на меня.

— Не выла. Кривилась только.

— Значит потерпит чуть-чуть. Сейчас взорвём гранату и пойдём лечить царицу.

— Что за гранату?

— Это он так бомбу называет, — вставил воевода. — Вроде, как гром гремит!

— Похоже! Пошли скорее, покажете.

Мы вышли из храма и вместе с шестью стрельцами пошли к моему жилищу, где я взял и вынес в свет свою первую в этом мире, приготовленную собственноручно гранату. В этом мире первую, а в том мире их было приготовлено сотни. Любил я это дело, а именно взрывать. Хорошо, что у меня имелся охотничий билет и была возможность хранить порох официально. А то, что он был изготовлен в кустарных условиях, кто бы кому сказал? Об этом не знали даже ближайшие друзья и знакомые по взрослым игрищам. За изготовление и хранение ста граммов пороха, между прочим, можно было «присесть» в колонию общего режима года на три. А химическая лаборатория у меня дома имелась на легальных основаниях, ибо занимался я в ней исследованием медицинских препаратов и на то у меня имелась специальная лицензия.

Вдруг я понял, что рассуждаю о каком-то другом «себе» с отличной от моей жизнью, как о своей собственной. Передо мной пронеслись видения: как я оперирую, как я охочусь, как я люблюсь с женщинами. От таких видений меня пробил холодный пот.

— Ты чего, Федюня, — спросил государь. — Посерел лицом… Тоже поплохело?

— Спал мало, государь. Сходим сегодня в баню?

— Сначала, делу время. Потеху на потом оставим, ладно?

— Ладно, государь, — вздохнул я.

— Где взрывать будем?

— Так на круче же договаривались, — пожал я плечами.