Десятые - Сенчин Роман Валерьевич. Страница 58

– А до Михайловки сколько?

– Что?

– Михайловка далеко?

– Да километра три. Автобус ездит каждые полчаса. – Продавщица отвечала, но взгляд стал подозрительным, тревожным. И – не выдержала: – А вы приехали откуда?

– Приехал… Вчера.

– Ясненько. Жить или так?

– Пожить пока что.

– Беженец?

– Нет… Из России.

Продавщица поджала губы:

– Как-то не вовремя пожить решили.

– Почему?

Такая переброска фразами стала Сергееву интересна. Да и полезна – он давно заметил, что люди, живущие в разных районах страны, общаются несколько иначе. Это зависит не от диалекта, не от тональности произнесения звуков – дело, кажется, в способе мыслить. В Москве и Сергеев, и продавщицы, и водила из «Яндекс-такси» мыслят, в общем-то, одинаково, и им не надо задавать друг другу массу лишних вопросов, переспрашивать, уточнять, а вот коллега Сергеева откуда-нибудь из Екатеринбурга или Красноярска, это уже совсем другое – человек почти с другой планеты.

– Ну как почему, – отозвалась продавщица с удивлением, но теперь напоминающим удивление взрослого, которому надо объяснить ребенку очевидное. – Холод же, зима почти.

– Это и хорошо.

– Не поняла.

– Есть возможность подумать. На жаре-то не очень думается.

– Как знаете… Брать что будете?

Расплачиваясь, Сергеев протянул ей пятитысячную бумажку. Продавщица аж попятилась:

– А помельче-то нету?

– Есть… Но их не хватит.

– А карта? Не будет у меня с этой сдачи.

– По карте, я слышал, проценты снимаются, – уже вытягивая из бумажника карту «Сбербанка», сказал Сергеев.

– Это если в банкомате снимать. А оплата – беспроцентная… С наличкой вообще беда.

Ясно теперь, почему Рефат не обрадовался его пятитысячным – слишком крупные. Не разменять…

Над мопсом стояла высокая стройная женщина в цветастом платье. Вялым, но поставленным голосом уговаривала:

– Яша, пойдем домой. Налетят собаки, опять погрызут.

Мопс хрипел, сопел и с усилием подбирал языком стекающие слюни.

– Здравствуйте, – сказал Сергеев.

Женщина обернулась, кивнула. Черты лица были правильные, красивые даже, а выражение его какое-то сонное, что ли, томное. Но пригляделась, взгляд на секунду-другую ожил, заострился… Да, чужих в эту пору здесь наверняка видят редко…

Калитку открыл без проблем – четыре кнопки были отполированы до блеска.

Выкладывая на стол покупки, радостно ощущая себя студентом или просто молодым парнем, начинающим жизнь с нуля, осознал, что вскипятить воду не в чем. Помнить-то помнил, а осознал только сейчас.

Это как электричество когда отключают: ты знаешь, что его нет, но, входя в ванную, щелкаешь выключателем. Так и сейчас…

Приуныл. На ровном, казалось бы, месте, без особых причин, почувствовал резкий и полный упадок сил… Эти переходы от бодрости к немощи его очень пугали, тем более что случались всё чаще. Будто внутри происходили битвы молодости со старостью. Молодость или что-то вроде нее, в общем, то, что делает тебя крепким и сильным, неизменно одерживала верх, но старость и немощь не сдавались – накатывали и накатывали, давили, пригибали, прибивали…

Вот сейчас сидит на стуле – хорошо, что стул рядом оказался, – и не может даже рукой шевельнуть, ноги превратились в чугунные трубы и в то же время дрожат былинками… Да, пустячная проблема возникла, смешная, чуть ли не анекдотичная, но старость воспользовалась и набросилась. Набросилась с какой-то молодой яростью и вымыла, выжгла скопленные им за этот день благодатного покоя силы.

И, может, старость и немощь уже не уйдут. Возьмут и останутся. И он будет так сидеть на этом стуле, как парализованный.

Нет, добредет, доползет до двери, позовет на помощь слабым голосом: «Вызовите скорую». И его увезут в дом инвалидов…

Представилось это ярко, четко, точно кино посмотрел. Страшное, жуткое, но снятое отличным режиссером, талантливым оператором. А роль исполнил гениальный актер. И стало легче. И ноги постепенно отпустило, и руки поднялись, и туловище напружинилось.

Поднялся, пригладил волосы, пошел к соседке.

– Алёна, – начал извиняющимся тоном.

– Алина.

– Ой, извините!.. Алина, не могли бы одолжить на пятнадцать минут чайник или кастрюлю? Воды вскипятить. А завтра куплю…

– Хорошо, – очень так запросто, как способны только юные созданья, сказала она.

Пошла, чмокая шлепками, в глубь квартиры. И откуда-то оттуда послышалось хрипловатое:

– Кто там? А? – Женский голос; вроде не старушечий, но как у лежачих старух.

– Всё хорошо, теть Наташ.

– Рефат опять?

– Нет, – явная нота досады и раздражения. – За кастрюлей. Сосед.

– А?..

Сергеев с интересом прислушивался.

– Сосед попросил кастрюлю.

– Пусть только вернет. Скажи ему…

– Конечно, теть Наташ!

Чмоки в его сторону. Возвращается. Сергеев заранее изобразил на лице благодарность.

– Держите. Необязательно сегодня отдавать. Как купите – тогда…

– Спасибо… Спасли.

Первые дни на новом месте всегда длинные. Многое замечаешь, узнаешь, открываешь. Это, наверное, похоже на детство. А потом поезд жизни разгоняется, и окружающее начинает сливаться в один сероватый фон – вскоре мало что можно разобрать, различить. Как центрифуга в стиральной машине.

Да и разбирать-то на самом деле не хочется… Нет, не то что прям не хочется, а забываешь, что надо разбирать, отмечать – живешь, как говорится, на автопилоте.

Наверное, путешествия придумали не для духовного обогащения, насыщения впечатлениями – скорее всего, путешествуют, чтобы приостановить мельтешение однообразных дней дома, самому не превратиться в полоску мягкой ткани, вжатой в стену центрифуги. Провел две недели, месяц в другой обстановке и снялся с автопилота… Как-то, наверное, так.

– Как-то так, как-то так, – с усмешкой повторял Сергеев, выкуривая очередную сигарету; от собственных мыслей, по сути банальных, действительно становилось смешно, и тут же радостно и отрадно, что пусть такие, они появляются – в последнее время он, как ему казалось, вообще разучился думать.

Погода не огорчала – было тепло, ясно. Правда, часам к десяти вечера в майке на террасу выходить становилось неприятно, зато небо усыпали звезды, море искрилось, а к тому времени, когда Сергеев просыпался, холод забивался в щели и дыры, на улице хозяйничало почти лето. Почти лето в начале ноября.

Под террасой с рассвета до заката пульсировала жизнь. Иногда разговорами двух женщин-соседок, чаще – нянченьем детей: «Поиграй, поиграй… Туда не ходи… Не суй это в рот!.. Писька вазелинная, ты опять описькалась, что ли?!»

Постепенно Сергеев запомнил имена женщин. Одну, молодую, звали Оля, хотя иногда к ней обращались «Оляна», и этот вариант Сергееву нравился на слух; вторую, на вид лет сорока, Дина.

Дина курила и голос имела хрипловатый, с бурлением; казалось, после каждого слова она может закашляться, и действительно периодически заходилась в мокротных приступах, от которых у Сергеева тоже начинало клокотать в горле и хотелось скорее спрятаться.

Но неприятней всего было то, что она перхала, будто огромная облезлая птица в ржавой клетке.

Оляна – это она в то его первое утро уговаривала дочку идти домой и пугала мрякой – не курила, и, случалось, они с Диной уныло начинали переругиваться из-за дыма.

Мужей ни той, ни другой Сергеев до сих пор не видел. Понял так: мужья работают где-то далеко и даже не на каждые выходные приезжают домой.

Алина, соседка Сергеева по этажу, большую часть дня проводила на террасе. Не выходила покурить – хотя иногда в ее пальцах торчала тонкая сигаретка, – а именно проводила. Стояла, держась за перила и смотрела вдаль или сидела в складном кресле и читала в смартфоне.

Изредка она выводила из квартиры полную рыхлую женщину – теть Наташу – всегда в каких-то кофтах, платках. Лицо у женщины было нестарое, а вот его выражение… На нем застыло болезненное изумление. Словно женщина услышала нечто неожиданно-оскорбительное, изумилась, и это изумление ее не отпускает.