Очень прекрасный принц (СИ) - Чернышова Алиса. Страница 106
— Ей должно быть стыдно!..
— Как только посмела выносить из семьи сор…
— Молодое поколение…
Последние несколько недель этот шёпот звучал за моей спиной. Он не смолкал нигде.
И сюда, в зал суда, он тоже последовал за мной. Я слышала его краем уха, стоя в ожидании, пока судьи и совет достойных примут решение по моему делу.
На самом деле, если бы всё ограничивалось одним только шёпотом! Меня уговаривали отозвать заявление; мне присылали угрозы пачками (леди Каталина забирала эти письма, чтобы растапливать свой декоративный камин); мне кричали обидные слова на улице; меня забросали яйцами и тухлыми овощами, называя ужасными оскорбительными словами.
“Сама гуляла, как продажная девка, а теперь ещё и родителей обвиняет. Денег хочет!”
“Она пятнает честь старой тавельнской аристократии!”
“Она лгунья, которая просто хочет внимания!”
“Она…” — и ещё сотня эпитетов и оскорбительных слов, которые сыпались на мою голову. И я совру, если скажу, что вынести это было просто. По правде, я не знаю, как бы справилась без помощи леди Каталины и негласной поддержки правящей драконьей семьи.
Однако, находились и другие слова.
Слова поддержки.
Некоторые из них больше напоминали крикливые политические лозунги в духе: “Долой аристократию! Долой традиционализм! Долой мужской шовинизм…” Много кого долой, в общем-то. Но эти письма, сколь бы эмоциональны они ни были, тоже не радовали меня. Виделось мне, что их авторы едва ли понимают, о чём пишут, и слишком категоричны в своих суждениях. Леди Каталина, кстати, была со мной в этом согласна. “Такие процессы неизбежно приобретают политический окрас, — сказала она, — многие хотят под шумок провернуть свои дела. Но мы, сколько можем и как можем, не должны допускать, чтобы борьба за права превратилась в идеологию. Гуманизм зряч, а идеология всегда слепа. Ей всё равно, кого карать.”
Я не понимала многое из того, что она сказала — просто была для этого недостаточно образована. Но на те крикливые письма не отвечала. И не слишком радовалась им.
Только вот были и другие.
Они чаще приходили в конвертах без подписи, скромных и непритязательных. Но в этих письмах были целые миры. Там прятались истории, которые не были рассказаны в зале суда. Это были голоса, которые никогда уже не будут услышаны.
“Мой начальник взял меня насильно и сказал, что я ничего не докажу, потому что он — оборотень…”
“Лорд, который купил меня на островах, заставил меня избавиться от ребёнка…”
“Я работал на аристократов и их дочь влюбилась в меня. Я не стал связываться, и тогда она обвинила меня в насилии. Её родители наняли людей, чтобы со мной разобраться. Теперь я калека…”
“Моя мать поступила так же, как ваша…”
Я долго плакала над этими письмами, правда. Но ещё они давали мне силу.
Силу терпеть и вонючие яйца, и насмешки, и презрение. Я сжимала в кармане скальпель, с которым теперь не расставалась, и всякий раз вспоминала об этих письмах, когда хотела повернуть вспять.
Я много раз предавала себя. Но теперь это нечто большее. Теперь за моей спиной стоят они, и я не могу их предать. Ни одного из них, каков бы ни был их пол, возраст и социальный статус, какова бы ни была их история.
Потому что у меня лучше получается драться за других. Это очевидная истина.
— Суд готов принять решение!
Я поймала взгляд Бэна. Он дождался, пока я посмотрю на него, и выдал ободряющую улыбку.
У меня она вызвала смешанные переживания.
С одной стороны, я была счастлива несказанно, увидев его. Он жив, змея… её высочество принцесса Алиссия сумела спасти его тогда.
От понимания этого с моей души падал огромный камень непереносимой вины. И сердце всё ещё замирало при виде этих глаз… Вот только теперь любовь к нему была отравлена болью, горечью, ложью. И от этого я просто не знала, как себя с ним вести.
Он искал встречи. Я её откладывала; сначала суд, а потом — всё остальное.
Не могу себе позволить расклеиться здесь и сейчас.
— Имперский суд признаёт вину подсудимых в полном объёме…
Дальше зазвучали условия приговоров, наказания, которые кузен, мои родители и их подручные должны были понести. Но я уже не слушала; прикрыв глаза, я ощутила волну облегчения и внезапной свободы, которая накрыла с головой.
Я сделала это.
*
— Дайяна…
Этот тихий голос когда-то заставлял моё сердце биться в разы чаще. Я готова была пойти за ним куда угодно, обожала его…
Он всё ещё любим сейчас. Наверное, это чувство никогда не покинет меня полностью. Или это только кажется сейчас? Но, так или иначе, я люблю его.
Но любовь — это не вся жизнь.
— Ты избегаешь меня? Ненавидишь? Я заслужил, просто…
— Бэн, — я взяла его за руку, и это было как удар. Для нас обоих. — Думаю, нам давно пора поговорить. Но не на улице, тут могут быть… всякие. Как насчёт вон той кофейни?
— Давай!
Я повела его за собой в уютное нутро “Алиды”. Вообще-то в последнее время мне нежелательно заходить в такие заведения, но это принадлежало благодарной пациентке. Тут мне всегда были рады… и готовы предоставить отдельный столик за ширмой.
*
Мы сидели втроём — он, я и тишина.
Ни один не решался встать и уйти.
В итоге я поняла, что надо что-то делать с этим, и начала с главного:
— Прости.
Он сказал то же самое. Вышло одновременно.
И на миг мне показалось, что я снова лежу на крыше поместья, глядя с ним на звёзды и декламируя хором стихи.
Это было словно бы в прошлой жизни.
— Дайяна, здесь я должен просить прощения. Я не знал, что ты… мы… что у нас должен был быть ребёнок. Я поверил им. Я позволил им сделать это с тобой. Мне так жаль... — мой добрый Бэн выглядел, как побитая собака. Хотя…
Уже не мой.
Браслет на его руке говорил лучше всяких слов.
— Это всё моя вина, — сделал вывод Бэн.
И я сказала себе: представь, что напротив не он. Просто один из пациентов. Что бы ты сказала ему?
— Нет, — ответила я твёрдо. — Это не твоя вина. Те, чья вина, сидели сегодня на скамье подсудимых. Тебе незачем просить у меня прощения. Тем более что, если так смотреть… Я тоже поверила им. Я слушалась их. Я пошла к принцу. Я долгое время не осознавала всю чудовищность того, что случилось. Так что, если разбираться, мы оба с тобой виновны. И я… просто рада, что ты жив. И нашёл своё счастье.
Он вздрогнул и прикрыл браслет рукавом.
— Я женился на ней, чтобы спасти её от отца, — сказал он. — Я не могу развестись прямо сейчас, потому что Акива ждёт ребёнка. Но…
Я подняла руку. Боль резанула по сердцу, но я постаралась не показать этого.
Не будь завистливой дрянью, Дайяна Гохорд. Не возвращайся к этой стадии.
— Бэн, — позвала я тихо, — никому ни с кем не надо разводиться. Я рада за вас с Акивой, правда. Я поздравляю тебя и счастлива, что ты идёшь дальше. И это правильно. Знаешь, после всего, что было между нами, после всех потерь я всё равно не смогу быть с тобой.
— Дайяна…
— Нет. Прости. И пожалуйста, вернись к своей жене. Уверена, она достойная женщина. Позаботься о ней. И прощай.
Я встала и пошла к выходу, чувствуя, как эта дверь в моей жизни навсегда закрывается.
И, наверное, так должно было быть.
В кармане лежал скальпель. На столе в рабочем кабинете ожидали разрозненные показания, которые мне надо было собрать в дело. Суд по моему вопросу закончен, и теперь…
Меня толкнули в переулок и прижали к стене.
Кажется, кто-то из недоброжелателей меня всё же достал.
Я сжала в кармане скальпель и заглянула в светлые, как стылая вода, глаза незнакомого юноши.
Помнится, я видела его в зале суда. Мститель? Что же, я не дамся без боя.
— Дайяна Гохорд, — сказал он. — Я слышал, вы интересуетесь делом ректора Далайса.
Я сжала руки в кулаки. Вон оно что… Этот ублюдок нанял кого-то, чтобы остановить меня?
— Я всего лишь интересовалась некоторыми странностями, которые происходят со студентками его академии.