Канатоходец. Записки городского сумасшедшего - Дежнев Николай Борисович. Страница 4

А вот и угроза, которую до поры до времени он прятал, понял я, хотя манера гостя говорить была близка к повествовательной. Занимаясь большую часть жизни игрой в слова, я стал к ним болезненно чувствительным. Морт употребил «людям» там, где другой бы на его месте поставил место-имение «нам», это лишний раз доказывало, с кем мне приходилось иметь дело. Что ж до утверждения, будто бы у нашего разговора будут последствия, намек следовало понимать так, что давнишний мой роман мне еще икнется.

— Да-а… — протянул между тем Морт, прикладывая руки в перчатках к изразцам печи-голландки, — изрядно, Николай Александрович, вы накосячили, изрядно!..

Так вот оно что, осенило меня, все происходящее — розыгрыш! В литературной среде такие случаи известны. Так коллеги по канувшему в Лету Союзу советских писателей пошутили над одним из его руководителей: попросили от имени патриархии сочинить церковный гимн. Не бесплатно, за очень приличные бабки. И он написал, а когда все открылось, стал посмешищем. Закавыка была лишь в том, что шутники с тех пор перевелись, а среди моих друзей и врагов таких никогда и не было.

Но если все это не шутка, что он имеет в виду? Содержание романа я, естественно, помнил, правда, в общих чертах. За прошедшие почти двадцать лет было написано много другого, а привычки перечитывать изданные тексты у меня не было, я к ним никогда не возвращаюсь.

— Ну и что же такого-эдакого я натворил? Готов признать, роман получился неоднозначным, но именно это и привлекло к нему всеобщее внимание. А писателя, как хорошо известно, должно судить по законам, им самим над собой признанным…

— Ну уж что-что, а судить, — покачал головой Морт, — я точно не собираюсь! Меня просили вас предупредить, я всего лишь технический исполнитель, и только. Оправдываться, Николай Александрович, вам придется в другом месте. Подробности дела мне знать не след, могу лишь высказать свое сугубо частное мнение. Хотите?..

Я кивнул. Собрался было встать с кресла, но он движением руки велел мне этого не делать. Шагнул к столу. Падавший из окна свет проник на мгновенье под капюшон, и мне показалось… я увидел… О Господи!..

— Ваш кофе!

Дежуривший в некотором отдалении официант приблизился и поставил передо мной чашку китайского фарфора. «Сэр» не прозвучало, но я его отчетливо расслышал. Забрал с поклоном недопитую. Михаил сидел напротив, вертел в пальцах хрустальный стакан. Дождавшись, когда официант удалится, спросил:

— Так я не понял, видел ты физиономию месье или нет?

— А черт меня знает! — разозлился я. — Видел — не видел, какая разница…

Как делал это еще в школе, Мишка покусал в задумчивости верхнюю губу и склонился к разделявшему нас шахматному столику. Понизил голос:

— Слушай, старик, у меня есть знакомый психиатр, алкоголизм — его профиль! Языком не болтает и берет недорого…

— А не пошел бы ты к чертовой матери! — взорвался я и посмотрел на него так, что Мишаня заткнулся. Вспомнил, наверное, паразит, что хук справа в свое время был у меня очень ничего.

— Ну, извини!

— Охотно… — пробормотал я, допивая остававшийся в пузатой рюмке коньяк. Следивший за нами издали официант дернулся наполнить опустевшую посудину, но, увидев выражение моего лица, благоразумно решил повременить.

Я уперся в Мишку хмурым взглядом:

— Слушай дальше! Падавший из окна свет проник на мгновенье под капюшон, у меня перехватило дыхание. Хмель снесло, как порывом ветра осенний лист. Не спускавший с меня взгляда, Морт это заметил.

— Если вы не передумали, я бы немного выпил… — Подошел, не дожидаясь моего согласия, к полке на стене и снял с нее толстостенную молочную кружку. — Нет, нет, не вставайте, я сам!..

Пряча в тени капюшона лицо, взял рукой в черной перчатке бутылку и налил себе коньяка. Вернулся к печке. Прислонился к ней спиной, словно сильно озяб. Не знаю почему, но мне казалось, что он улыбается. Спросил неожиданно мягко, как если бы мы были давно знакомы:

— Помните как у Булгакова: «Я прочел ваш роман»? — Сделал из кружки глоток и промокнул невидимые мне губы рукавом балахона. — Напиток неплох, вы правы, только тут ваша правота и кончается… Скажите, что заставило вас лезть в сферы, о которых вы не имеете ни малейшего представления? Не дано смертному… — Замолчал, помедлив, начал иначе: — Самому странно такое слышать, но я испытываю к вам нечто сродни симпатии. Мне ли не знать, что человеку свойственно ошибаться, насмотрелся, как говорится, выше крыши! Но, дорогой мой Николай Александрович, тонкий мир оттого и называется тонким, что не надо в него с сапогами! С чего вы взяли, что в Небесной канцелярии есть департаменты светлых и темных сил, кто вас надоумил?..

Поскольку Морт умолк, я сделал вывод, что вопрос его не относится к риторическим и требует хоть какого-то ответа.

— Но, месье, это подсказывает элементарная логика!

— Какое неожиданное и странное слово! — хмыкнул он саркастически. — Неужели вы видите много логичного в окружающем вас безалаберном мире?..

Не готовый дискутировать, я пропустил его замечание мимо ушей:

— И потом, никому не запрещается иметь собственные представления о мироздании. Если в жизни людей присутствуют добро и зло, кто-то в высших сферах должен ими управлять…

Морт не дослушал, всплеснул, едва не разлив коньяк, руками:

— Ну, допустим! А это ваше Бюро по превращению человеческой жизни в фарс… — Его плечи поползли недоуменно вверх. — Оно откуда?

— А то вы не знаете? — хмыкнул я ядовито. Взбодренная новой порцией алкоголя свобода начала ко мне возвращаться. Не панибратство конечно же — какое тут амикошонство! — но легкость общения людей, не погрязших в трезвости. — Вы с вашим опытом не можете не знать, что жизнь, если не наполнять ее иллюзиями, мизерна и сильно смахивает на дурного свойства буффонаду. Отнимая ее, вы, по сути, совершаете акт милосердия, так что фарс — это еще мягко сказано…

— Однако! — почесал в затылке Морт, не снимая капюшона. — Эка куда хватили, даже для меня чересчур. Признайтесь, Николай Александрович, вашей рукой водила гордыня. Надо же было догадаться — выдвинуть собственную гипотезу: зачем понадобился Господу человек!..

— А вот и нет! — воскликнул я в полемическом задоре и хотел было встать, но Морт предупреждающе вскинул руку. — При чем здесь смертный грех надменности и высокомерия, если церковь не в состоянии этого объяснить? Сами подумайте, не для того же Он выпустил нас в мир страданий, чтобы немногие избранные снискали себе спасение! В Нагорной проповеди Иисус прямо говорит о том, как молиться, а о такой принципиально важной вещи, как обретение спасения, в Новом Завете ни слова. И это при том, что Господь милостив и любит каждого. Получается, что все связанное со спасением — человеческие измышления, и только. О каком спасении идет речь, если в каждом из нас горит искра Божия? Задача человека в другом — совершить восхождение к себе высшему, построить в душе храм. Я лишь попытался дать свое видение, зачем мы толчемся на Земле, а заодно уж вселить в сердца людей надежду…

Господи, как же давно я это писал! Был другим, куда более искренним и беззащитным. Теперь, по прошествии двадцати лет, ничего подобного я написать бы не смог. В те далекие дни вся моя жизнь была в том первом моем романе, теперь ее, проходящую мимо, я наблюдаю с саркастической ухмылкой. Тысячу раз прав Морт, за все приходится платить, и за выпавший на мою долю успех я заплатил сполна, цена, правда, оказалась заоблачной.

Не стану утверждать, что мои слова погрузили месье в глубокую задумчивость, но какое-то время он сосредоточенно молчал. Тикали на стене ходики с кукушкой, квадраты белого света на полу подползли ближе к окнам. Оторвавшись от теплой печи, Морт сделал несколько шагов и хотел было откинуть с головы капюшон, но не откинул, натянул глубже.

— Получается, что вы печетесь о людях, а спросили: им это надо? Я имею в виду ваше объяснение. Мне кажется, они вполне довольны тем, что имеют. Набор догм позволяет не думать, а это именно то, к чему человек стремится. Нив чем не сомневаться, ничего в себе не менять, а вы талдычите о каком-то там восхождении… — Заходил из стороны в сторону, заметался. — Ну хорошо, оставим это, хотя что уж тут хорошего! Неужели вы не понимали, что, персонифицируя в романе силы добра и зла, вы замахиваетесь… — Не договорил, не захотел договаривать. — Ввели в повествование личности апостола и Начальника службы тайных операций, черного кардинала Нергаля…