Канатоходец. Записки городского сумасшедшего - Дежнев Николай Борисович. Страница 6

— Угомонись, — отрезал он, — хватит балаболить и, сделай одолжение, зубы мне не заговаривай! Обследуют со всех сторон, а я попрошу, поставят для прочищения мозгов еще и ведерную клизму. Любка с дочкой будут тебя навещать, а там, глядишь, начнется лето, закатишься оттянуться на Ривьеру…

— Нет, — покачал я головой, — не начнется! А Любка с младшей мочалкой сделали мне ручкой. Не думаю, что ты выразишь по этому поводу соболезнование…

Он и не собирался. Отношение Мишани к моей законной супруге было известно. Никогда мы с ним это не обсуждали, но однажды, хорошо предварительно поддав, он сказал:

— Прости, старик, дело прошлое… — Умолк, помнится, превозмогая внутреннее неудобство. — Я был на твоей свадьбе свидетелем, но выбор твой меня здорово удивил…

Я тогда промолчал. Не мог же сказать, что и меня тоже, хотя на той свадьбе был женихом. Пришлось бы объяснять, что после потери Вари мне все стало все равно. Когда понял, что натворил, ужаснулся. После ее ухода тяжело и долго болел, врачи созывали консилиумы и дружно разводили руками. Ну а со временем, которое ничего не лечит, а в лучшем случае подрабатывает могильщиком, на горизонте нарисовалась Любка и как-то очень вовремя забеременела. Красивая в общем-то баба, а у меня работы невпроворот, замыслы новых романов. Да и, если не Варенька, какая, в сущности, разница. Хочешь того или нет, а шоу продолжается.

Уход Любки ничего в моей жизни не изменил, такое случалось и раньше. Жить, по ее словам, с умалишенным — радости мало, но что-то мне подсказывало, что на этот раз ждать возвращения блудной дочери не приходится. Может быть, потому, что на прощание она нарисовала мне мой портрет, исключавший воссоединение с семьей.

— Ты жестокий… циничный… равнодушный… — перечисляла Любка, загибая пальцы с кроваво-красным маникюром, — холодный, бессердечный…

— Бессердечный не считается, — поправил я, — синоним жестокого! Тебе, как жене писателя, следовало бы избегать тавтологии…

Она бросила на меня дикий взгляд, как будто в первый раз увидела.

— Ты похож… — коротко задумалась, — на кого же ты похож?.. На лягушку! Нет, ты похож на жабу: сидишь на кочке и наблюдаешь окружающую жизнь! Не дай Бог к тебе приблизиться, слизнешь длинным языком и вставишь в свой очередной роман. Разберешь по косточкам, разложишь по полочкам. Ты иезуит, Гречихин, Торквемада, о котором ты писал, в сравнении с тобой невинный ребенок! Он сжигал человека на костре всего один раз, ты же развлекаешься этим каждый день…

Достаточно, между прочим, образный язык, хоть что-то мне удалось ей привить! Но на этом эскапада не завершилась, а перетекла в новое, подразумевавшее разбор полетов русло.

— Ты живешь в своих текстах, — сообщила мне жена по паспорту тоном мастера разговорного жанра, — присутствуешь при жизни других! Ты неспособен чувствовать, ты соглядатай, светишь отраженным светом…

Тоже неплохо сказано, хотя вместо «чувствовать» я бы употребил «сопереживать». Что ж до проблем с общением, на фоне моего конфликта с человечеством, это мелочь, не заслуживающая упоминания. Кстати, оно, человечество, о наших сложных отношениях даже не подозревает. Ну а Божий дар аутизма, позволяющий не иметь с окружающей помойкой ничего общего, для меня недостижим.

Спросил для порядка, для поддержания, так сказать, разговора:

— И что же, так было всегда?..

Любка замерла на полуслове. Смотрела на меня умело подведенными глазами, как будто дожидалась, когда до нее дойдет сказанное. А ведь действительно красивая женщина, все прелести на месте, чего мне, дураку, еще надо?

Прямо на мой вопрос не ответила, зато приблизилась и, как если бы собралась просверлить дыру, вперилась в меня взглядом.

— Хочешь, скажу? Ты ведь знаешь, почему у нас с тобой ничего не получилось, правда?..

Форма глагола — прошедшая, отметил я про себя, похоже, ни на что уже не рассчитывает. Если бы сказала: «не получается», возможны были бы варианты.

— Что ж, — вздохнул я, понимая, что совершаю ошибку, — просвети!

Такой подлости от меня она не ожидала. Задохнулась, но быстро собой овладела. Молодец, хорошая реакция, что значит всегда быть в тонусе. Произнесла жестко, отстраненно:

— Думаешь, я не догадывалась про ту твою женщину?.. Еще как догадывалась, но молчала. Надеялась, что, как свинка у подростка, пройдет. Ан не срослось! Встреча с ней стала для тебя прививкой от любви. Ты никогда никого уже не сможешь полюбить… — Перешла на шепот драматических злодеев: — Потерянную свою любовь ты и не можешь мне простить!..

Знала, что делает больно, очень больно, но сказала. Воткнула ножичек по рукоятку, а еще и провернула.

Ну а я что? Я — ничего, боль перетерпел. Слова ее прочертили между нами черту, переступить которую уже не удастся. Молчание, оно и правда золото. Жизнь не зря учит, далеко не всегда надо говорить правду, а лишь в исключительных случаях. Отвернулся, помнится, закурил и так стоял, пока она бросала в приготовленные чемоданы тряпки. Свои и дочки, в то время как та делала вид, что учится в школе. Два сапога пара и оба на левую ногу. Врут по телевизору, что человека не научились клонировать. Ну а в целом, сцена прошла в лучших классических традициях, текст плотный, никто не переигрывал.

Хорошо было бы напоследок хоть что-то Любке объяснить, но я знал, что не получится. С возрастом вообще начинаешь понимать, что никогда ничего никому объяснить невозможно, так что лучше и не пытаться. А еще я понимал, что неплохо к ней отношусь, можно сказать, по-родственному, хотя шелест слов под моим пером порядком высушил за годы душу. И это при том, что знакомство с представителями рода человеческого щенячьего восторга у меня давно не вызывает…

— Нет, Мишка, — вздохнул я, — ничего хорошего в моей жизни не начнется, и навестит меня Любка, только если я угожу в психушку. Мой печальный, напичканный транквилизаторами вид принесет ей заслуженное удовлетворение.

— Да, — вздохнул Мишка, как если бы мы сошлись с ним соборно повздыхать, — она у тебя…

Я его перебил:

— О женщинах, как о покойнике, только хорошее! Я, кстати, очень даже могу ее понять: жить с человеком, встречающим героев собственных романов, не сахар…

— Да, трудно! — подтвердил он, хотя мог бы, скотина, и ободрить, сказать обо мне что-то приятное.

— А теперь к тому же дошло до того, что стали реализовываться и их сюжеты…

— Вот как?.. — протянул Мишка неопределенно и неожиданно заключил: — Тебе стоило бы меньше пить…

— Стоило бы, — согласился я, — только не получается!

Ежу понятно, лучший друг считал мой рассказ плодом больной фантазии.

— Жаль, что ты мне не поверил, ну да Бог тебе судья! Впрочем, есть еще один факт, способный изменить твое мнение… — Сделал, интригуя, глоточек кофе, вернул тонкого фарфора чашку на блюдце. — Всю прошлую ночь до рассвета, выматывая душу, выла собака. В избушке на другом конце поселка умер сторож…

Михаил вскинул на меня глаза. Я думал, скажет, мол, совпадение, но он промолчал, только бросил быстрый взгляд на часы.

— Завтра утром улетаю. Вернусь и сразу позвоню! — Поднялся на ноги. — Тебе надо бы как-нибудь развлечься, почувствовать, что в жизни есть простые, безыскусные радости… Знаешь что, сходи-ка ты к гадалке, заплати деньги, и она предскажет тебе долгую жизнь и счастливое будущее. — Обошел вокруг шахматного столика. — Помнишь, одно время у тебя водилась знакомая, развлекалась, кажется, картами Таро?.. Я и видел-то ее всего пару раз, но что-то в ней такое было. Разыщи ее, это отвлечет тебя от твоих страшилок, а женщине внимание известного писателя будет приятно. Чем черт не шутит, запуская в бороду седину, в нашем возрасте еще случаются чудеса… — Обнял меня, похлопал по спине. — Не бери в голову, все пройдет!

А я его.

— Спасибо, Мишаня! Слушай, можно я еще немного здесь посижу?..

Он только улыбнулся, а проходя мимо официанта, что-то коротко тому бросил. Я смотрел ему вслед, как он идет, немного отяжелевший, вразвалочку по приглушавшему шаги ковру. Заматерел, посолиднел, но все тот же старый, добрый Мишка. А побыть одному мне хотелось, чтобы, пусть ненадолго, сохранить дружеское тепло, что согрело мою расхристанную душу. Приятно было потягивать неторопливо коньячок и думать, что есть у тебя в друзьях такой парень… который, если взглянуть внимательно на доску, большая, в сущности, сволочь! На пушку взял, гад, и долго еще эту партию будет мне вспоминать. Какой, к черту, мат в три хода, когда сам висит на волоске! Как только повернулся его поганый язык сказать про Вареньку «водилась знакомая»!