Пьющие ветер - Буис Франк. Страница 13

Мальчишкам было запрещено кончать в нее. Беременность была худшим, что могло с ней случиться. Мысль о том, чтобы в ее возрасте подтирать попу малышу, ее отталкивала. Личная свобода была для нее единственной возможностью, а вновь и вновь испытанное удовольствие являлось одной из форм этой свободы. Она в любом случае знала, как это происходит у мужчин, как именно их тело готовится высвободиться, и это было похоже на побег из сумасшедшего дома: она понимала это по тому, как меняется ритм и учащается дыхание. Тогда она твердым голосом требовала выйти из нее и начинала поглаживать, внимательно следя за тем, что делает, как будто речь и шла только о ласках и ни на что иное рассчитывать больше нельзя. Когда все заканчивалось, мох, кора деревьев и кожа пропитывались запахом спермы. И это тоже было своего рода пиком удовольствия, она чувствовала себя живой, видя, как ее партнер каждый раз как бы умирает, но уже надеется на новую встречу.

В этот раз избранный был подмастерьем плотника, он смазывал себе руки маслом перед свиданием. Сначала она услышала шум отодвигаемых еловых веток, потом тяжелые шаги и наконец увидела его. Она догадывалась, о чем думает этот молодой человек, думает постоянно, догадывалась, что кроется за словами. Пуговицы у нее на платье легко расстегивались, она чуть приподняла подол, показывая коленки и то, что скрывала желанная темнота. Мабель питалась животной силой плотника, силой, что концентрировалась в одном месте, и тот превращался в предсказуемого и ручного волка.

Она отвернулась, уперлась руками в прохладный мох, который покрывал ствол дерева, и чуть выгнулась, улыбаясь реке. Солнце золотило водную гладь, лучи пронзали ее. Молодой человек не двигался, он застыл, обезоруженный. Он хотел сказать ей, что недостоин ее красоты, но его губы сложились лишь в молитву. Низ живота обжигало, как лавой, и сердце молчало, он его уже не слышал, даже не чувствовал. Потом его качнуло, как будто небо опрокинулось, и осталась только девственная ночь, о которой он потом и не вспомнит. Он будет помнить лишь о том, что впереди у нее — лишь кристально чистый источник света.

Она сама задрала платье до пояса. Он подошел, отбросил со лба волосы, наклонился, закрыл глаза и выдохнул ей в шею, чуть отклонясь, чтобы еще немного насладиться моментом. Не открывая глаз, он начал нежно ее гладить. Мабель почувствовала, как он пальцем провел по ее губам, и как будто легкая рябь прошла по августовскому ручейку. Она просунула руку между ног, чтобы посмотреть, готов ли он, и ввела в себя. Он стал медленно двигаться, иногда останавливался, чтобы продлить удовольствие, потом снова двигался, пытаясь постичь то, что всегда было ему недоступно, постичь ее тайну, понять, почему только ей удается зажечь и поддерживать его огонь. Она полностью отдалась на волю накатывающих волн внизу живота, у нее перехватывало дыхание, и ее жизнь сосредоточивалась в этой точке, как будто они были сиамскими близнецами.

Наконец он вышел, как она его учила. Она бы никогда не простила ему, если бы он нарушил их соглашение. Она повернулась, удовлетворенная видом возбужденного самца. Затем нежно взяла блестящий член в руку, сжала ладонь. Молодому человеку показалось, что его бедра как будто сжали тиски, и он прерывисто освободил свою плоть от напряжения, затих, смакуя удовольствие поверженного. Она продолжала его ласкать, а второй рукой размазала по его покрытому волосами животу семя, рисуя указательным пальцем круги; высыхая, сперма становилась похожей на остатки слизи, дорожки которой сходились у пупка.

Потом она смотрела, как он одевается, она уже с ним не играла; ее охватила нежность при виде того, из чего она только что забрала жидкую субстанцию. Потом он ушел, еловые ветви снова зашумели, и мир вновь сомкнулся над древним очагом, скрывая жар, который необходимо поддерживать и лелеять.

Люк шел вдоль реки, искал кузнечика. Он спрашивал у животных, которых встречал, не видели ли они его, но, похоже, никто его лично не знал. Он спрятался в осоке, где тогда поймал насекомое, думая, что кузнечик скоро вернется, и этого было достаточно, чтобы немного потерпеть. Воздух был неподвижным, а вода в этом месте почти стоячей. Люк прилег на землю. Почва оказалась влажной, одежда набухла, а вскоре и кожа тоже покрылась испариной. Но ему не было холодно. Он смотрел на облако, развлекаясь, представляя его еще пока неизвестно каким животным. Странный звук донесся с другого берега, потом еще раз. Он не узнавал ни этого крика, ни зверя, который мог его издать. Зверь был не один, другой вторил ему более шумным рыком. Люк приподнялся на локте, чтобы наблюдать, не будучи замеченным. И то, что он увидел, сделало его несчастным.

На другом берегу была Мабель с каким-то парнем. Люк никогда его не видел. Даже если она уже и рассказывала о своих приключениях, дразня брата, для него эти приключения не существовали, они просто не могли существовать. Он считал, что то, что она дарила ему, она не могла дарить никому иному. Не только руку, а то, что ему как раз было нельзя. Его вывернуло от того, что он увидел, от их общего удовольствия, Люк думал, что, несмотря на все рассказы сестры, такого был достоин только он один. Когда боль стала невыносимой, он начал ползать в осоке, задерживая дыхание, чтобы его не вырвало от запаха. Он отполз на какое-то расстояние, затем поднялся на ноги и стал бегать по лесу, зигзагами, между стволами, как суеверный человек, спасающийся от нечистой силы.

Марк и Матье пошли к виадуку. Люка и Мабель там не было. Они долго ждали, не говоря ни слова, надеясь, что брат с сестрой вот-вот появятся, чтобы с ними повисеть. Разочарование постепенно сменилось беспокойством, и когда наступил вечер, Марк сказал Матье, что лучше вернуться домой, что что-то случилось. Матье согласился, и они отправились обратно.

Когда они подошли к дому, то услышали пронзительный голос матери. Они бросились вперед и увидели Мабель внизу лестницы, она держала в руках чемодан и небольшую сумку. Марта стояла на крыльце, поднимая и опуская руки, хлопала себя по бедрам, как будто гвозди забивала, изрыгала слова, которые могли бы загнать демона обратно в преисподню. Люк был дома, стоял у окна. Он наблюдал за сценой, зажав уши руками и широко открыв глаза и рот, он прижимался к стеклу, поэтому оно запотело, и его жуткое лицо на секунду исчезло. Эли и Мартин еще не вернулись.

Лицо Мабель как будто прорезали бороздки, как будто каждая гадость, которую продолжала произносить ее мать, оставляла след. Она отвернулась, чтобы не видеть Марту. Но заметила братьев, которые замерли у входа, в глазах у них застыл немой вопрос, который не требовал ответа. Она подошла к ним, вымученно улыбнулась — это было тяжело. Мальчишки переглянулись, ища взглядом того, у кого хватило бы смелости наконец что-нибудь сказать. Все молчали, потому что не могли помешать происходящему, потому что не желали осознавать, что же на самом деле происходит у них на глазах, прямо здесь, у дома, на исхоженной прямой дорожке. Они просто не хотели верить в происходящее. Они застыли от страха, и вечерний колючий ветер обдувал их тела.

Мабель в последний раз оглянулась на мать, без всякого презрения, и взгляд ее был полон жалости. Марта же не захотела воспользоваться случаем и что-то изменить.

— Проваливай, будь ты проклята... будь проклята... — повторяла она.

Мабель подошла к калитке, повернула щеколду.

— Я вам все объясню, главное, не волнуйтесь, мы скоро увидимся, присматривайте за Люком, вы ему нужны, — сказала она братьям.

Мабель не остановилась. Они смотрели, как сестра уходит в своем белом хлопковом платье, а затем исчезает, как будто во сне, и очнулись только после того, как сами зашли во двор, и, как только ступили в дом, сон превратился в кошмар.

Марта только что отреклась от дочери, после того как Люк, обезумев от ревности, сообщил ей, что видел у реки. Как только Мартин вернулся, она все ему рассказала. Он попытался успокоить ее, говорил, что выгонять дочь — наказание слишком суровое. Она спросила мужа, не на стороне ли он дьявола, и Мартин опустил глаза, не осмеливаясь больше перечить. То, с чем должна была бороться его жена, казалось, овладело ею прямо сейчас. Узнав об уходе Мабель, Эли, в свою очередь, захотел ее защитить. Марта холодно его выслушала, а потом сказала, что, если ему что-то не нравится, пусть идет жить в другое место или отправляется на тот свет, что, возможно, пришло время перестать им мешать. Старик ничего не ответил. Его взгляд переходил от дочери к зятю, как будто он хотел дать ей последний шанс передумать, а ему — заступиться наконец за дочь, пусть хоть подерутся, если надо. Эли знал: что ни скажи, Марта только еще больше разозлится. Если бы он хотя бы на секунду допустил, что его слова что-то изменят, он бы заговорил, но это было бесполезно, и молчание начало медленно отравлять его. Однажды он отомстит Марте, когда она потеряет бдительность. Может быть, Мартин тоже пострадает, но так или иначе они оба заплатят за содеянное, да, заплатят.