Пьющие ветер - Буис Франк. Страница 53

Стоя в воде по грудь, Снейк шарил рукой у берега между корнями ясеня. Вскоре он почувствовал, что уперся в мягкий толстый живот. Он медленно вытянул вторую руку, провел по спине рыбы от хвоста до плавников и крепко сжал бока. Рыба сопротивлялась, Снейк усилил хватку. Он вытащил из воды радужную форель и тут же, не выходя на берег, начал ее есть, еще живую. Он сомкнул челюсти на пульсирующей блестящей плоти, выплевывая серебристую кожу, и время от времени вынимал изо рта застрявшие косточки.

Кроме отсутствия Дабла, ничего из прошлой жизни его не волновало, даже та девушка, которая терпеливо его ласкала, пока он закрывал глаза, чтобы не видеть ее рук и губ, чтобы забыть, что такой уродливый человечек не может надеяться на большое чувство. Единственной силой, которой Снейк когда-либо обладал, он был обязан Джойсу, и то это была иллюзия, за которую Дабл заплатил собственной смертью. Его жизнь была сплошным обманом. У него не оставалось иного выбора, кроме как делать вид, что все в порядке, пока он жил в городе, зная, что, если не притворяться, можно оказаться во власти собственных слабостей. Природа не лгала, у нее не было причин лгать. Каждый компонент в природе имеет свою функцию, более или менее постоянную, замешанную на дикости и благоразумии.

Над рекой пролетела стая птиц. Снейк поднял голову, но они уже были далеко, и он не смог их распознать, поэтому просто смотрел, как они улетают и сливаются с синевой, а может, наоборот, и почему бы об этом не подумать: живые существа и предметы имеют одну суть. С другого берега раздались звуки галопа, но животное скрывали деревья, вскоре звуки затихли и снова зашумела река.

Снейк пришел сюда с единственной целью — слиться с тем, что было, и присматривать за тем, чего уже не было. Он бросил остатки форели в воду, затем вымыл руки и лицо. Несколько чешуек прилипли к щекам, как вбитые в кожу гвозди. Он услышал крики и посмотрел вниз по склону, где десяток расколотых бревен, покрытых смесью сухой грязи и соломы, образовывали что-то вроде частокола. Там никого не было. Крик доносился издалека. Потом стих. Снейк вернулся на берег.

Как и каждое утро, Снейк пошел положить камешек на могилу Дабла. Это был его личный способ построить стену, чтобы отделить то, что есть, от того, чего нет. То была одна из немногих вещей, которым его научили: то, чего больше нет, должно быть скрыто от того, что есть. Впервые он задался вопросом, почему это так. Возможно, потому, что смерть проникает достаточно далеко в то, что живет, и максимум, на что можно надеяться душе, так это что ей не придется смотреть, как гниет собственное тело.

От размышлений Снейка снова отвлек звук голосов, на этот раз более пронзительный. Так что ему не послышалось. Он поспешил вверх по реке, пройдя мимо строящегося палисада. Крики стали более отчетливыми, очевидно, они доносились с виадука. Он вышел на небольшую каменную площадку перед большой аркой. И увидел четыре фигуры, раскачивающиеся в воздухе, как сошедшие с ума маятники. Солнце светило в лицо, и это мешало Снейку различить, кто они, веревок почти не было видно. Через некоторое время его глаза привыкли. Он узнал парня, бросившего в него камень, и официантку из «Адмирала», но двое других были ему незнакомы. Снейк громко крикнул. Ребята перестали раскачиваться и обернулись в его сторону. Снейк подумал, а не присоединиться ли к ним. Но это было не для него.

Затем раздался шум, Снейк сначала не понял его природу. Шум усиливался, как если бы шла звуковая волна. Ребята снова закричали, как будто в панике. Прежняя радость покинула их. Значит, и им Снейк не нужен. Он раскинул руки, как будто хотел, чтобы крики превратились в камни, чтобы его забросали этими камнями, а потом повернулся к востоку, как подсолнух, ищущий яркий свет. Он увидел, как разгорается солнце. Снейк почувствовал, как его лучи жгут ему глаза, почувствовал сильное дуновение ветра, и кровь в его теле наконец-то стала теплой.

Солнце еще не вышло из-за холма, но его лучи освещали небо, и свет с каждой секундой становился все ярче. Как будто были необходимы миллиарды предыдущих рассветов, чтобы именно этот стал самим совершенством. Большие пожелтевшие папоротники, покрытые инеем, росли вдоль тропинки, они были похожи на тощих богатых старушек. Чуть облетевшие буки оделись в багрянец. Река своим монотонным шумом нарушала общую тишину. Затем появилось солнце, его пылающие лучи заиграли на траве, и на тропинке показались три тени, похожие на черных воинов.

Рядом с Люком брела лиса, подволакивая лапки, за ними следовали Марк и Матье, мрачные, похожие на свидетелей на свадьбе. Люк вытянул руку перед мордой животного, уверенный, что почувствует его свежее дыхание на своей ладони. Он мысленно обратился к лисе, поблагодарив ее за то, что она спустилась с неба, чтобы побыть с ним в последний раз, поскольку после этой прогулки он вернет ее в лес, населенный душами; Люк добавил, что больше не будет просить ее вернуться, но навсегда сохранит лису в своем сердце.

Сидя на пне возле виадука, Мабель поджидала братьев. Люк увидел сестру и побежал ей навстречу, позабыв о лисе, и на его лице было написано огромное блаженство. Он взял девушку за руку. Матье и Марк присоединились к ним, и они пошли вместе. Ничего не изменилось, все было как в детстве. Было понятно, как себя вести. Слова были излишни. Они поднялись по склону, Люк шел впереди, все еще держа сестру за руку. Дойдя до верхней площадки, они двинулись вдоль парапета. Мабель остановилась и наклонилась, чтобы посмотреть на свою висящую веревку. Братья прошли подальше, затем сбросили первую веревку, обвязали вторую вокруг пояса и все вместе прыгнули вниз. Как раньше.

Люк, хохоча, закачался на веревке первым. Остальные тоже засмеялись, и их смех едва заглушала река. Они увидели, как мимо пролетела стая домашних голубей из города. Птицы как будто скользили по воздуху, затем ринулись в долину и исчезли в прозрачном небе. Матье перестал раскачиваться и кричать.

— Что это с ними? Они никогда не залетают так далеко, — сказал он.

— Блин блинский, глядите, внизу! — воскликнул Люк.

На правом берегу по тропинке бежал крупный олень. Он остановился у кромки воды, но пить не стал. Олень вертел головой, будто хотел стряхнуть с рогов грязь, а затем побежал по гальке вниз по склону. Вскоре к нему присоединились три молодые самки, и маленькое стадо тут же пустилось скакать, как бы следуя за голубями.

Таков был язык животных.

Ребята услышали крик, а затем увидели, как из-за деревьев показался странный человек, он подошел к виадуку и замер, наблюдая за ними. Раздался ужасающий грохот, и они посмотрели вверх по течению, увидели облако дыма над расколовшейся плотиной и поток воды, хлынувший через образовавшуюся брешь. Они кричали карлику, чтобы бежал, но тот раскинул руки, как огородное пугало. Плотина стала рушиться. Взметнулась огромная волна, она понеслась вперед, сметая все на своем пути. Ребята поднимались как можно быстрее, пытаясь спастись от наступающей воды. К тому времени, когда они достигли виадука, электростанция была уже почти полностью затоплена, паутина, которую так долго плел огромный паук, перестала существовать. Когда они посмотрели вниз, Снейка уже унесло водой; долина, где находился дом Вольни, превратилась в обезумевшую реку, а деревья — в морские водоросли.

Люк не думал ни об отце, ни о матери; они от наводнения не спаслись. Он думал об острове, который появится после этой катастрофы, где его будет ждать дедушка Сильвер, чтобы показать местонахождение сокровищ, и попугай будет спокойно сидеть у деда на плече.

Эпилог

Джойс вытащил электрические провода из клемм и сунул детонатор в сумку. Стоя на коленях на пологом склоне холма, он смотрел вниз на долину. Часть города над плотиной сохранилась, остальное было затоплено, за исключением верхней части виадука, где, как ему казалось, он заметил какое-то движение, но, должно быть, ему привиделось. Он встал, и его тень развернулась на земле, но он не мог ее видеть. Джойс пошел обратно вверх по склону, именно тем путем, которым сюда пришли первые мужчина и женщина, но этого он, конечно, знать не мог. Где-то там находились его жена и сын, но он еще не был готов к ним присоединиться. Он остановился, в голове крутились слова, слова, которые он, вероятно, когда-то запомнил, но не мог восстановить в памяти, когда, или где, или даже кто научил его этим словам: «И вот я слышу как будто гул огромной толпы, подобный реву волны и грохоту бури... Я вижу огромный белый трон и того, кто его занимает... Открываются книги... Вот завершение: Я есмь альфа и омега, начало и конец... Таков будет удел того, кто победит... Я есмь альфа и омега, первый и последний, начало и конец... Я есмь...» [6]