Ежегодный пир Погребального братства - Энар Матиас. Страница 35

Пако оставил десятку и, страдальчески морщась, выкинул бубновую даму; Томас также понял опасность, пас — и десятку на следующем круге сожрет туз; Патарен действительно покрыл королеву своим королем и широкой улыбкой — и тут же пошел с бубнового туза: если Режис не побьет козырем, то это Березина, подумал Томас; он оперся ладонями на стойку, чтобы лучше видеть. А вот и Березина: у Режиса восемь бубей, и он бить не может, и не мог бы побить вообще, потому что он без козырей, — будь у него козыри или туз, он бы никогда, ни в жизни не пошел с бубей и не устроил бы партнеру такую засаду. Пако был Наполеоном, невозмутимо смотревшим, как счет на коврике растет, будто триппер среди семинаристов; но беда не приходит одна, и Алену удалось скинуть своего пикового туза, переведя ход на своего партнера и начальника. Томас, добрая душа, не удержался и крикнул: тридцать два очка на одной взятке, не хухры-мухры! Берешь с вальта — одна маета! И хотя Пако знал, что, имея на руках девятку и восьмерку пик, он будет вынужден взять, он также понимал — совсем как Наполеон в Москве, — что у партнера, как говорится, расклад дерьмовый: иначе Режис сам бы взял пикового валета. Непонятно только, с чего Ален решил не заграбастать валета сам; скорее всего, потому что тот пиковый туз пришел ему уже после, а Режис был первым на раздаче и надеялся, что этот самый туз вместе с кучей других козырей рано или поздно к нему придет, — совершенно зря надеялся, как оказалось. Режис понимал, что придется как-то завершать круг, сдавая в масть и стараясь отыграть (отлить, как они грубовато шутили) несколько очков, которые он набрал на козырях Пако, и досадовал, что впервые за долгую карьеру игрока упустил двести валетов, увели буквально из-под носа. Но эта партия была без конвенций, до пятисот очков, по 50 центов за итоговое очко, и, проиграв первый тур, они уступали 140 к 22, то бишь продули по 20 евро каждый. Режис в этой русской кампании как бы играл роль маршала Нея. Князь Москворецкий смотрел в лицо Наполеона хмуро и обреченно.

После взятки с хода десятки бубей Пако едва не плачет — надежда на капо рухнула

Итак, Ален взял козырем и теперь ему ходить — он идет с туза треф, Пако скидывает свою мелочь, кряхтя, как роженица, он еще надеется, что не все козыри окажутся в одной руке. Если у Патарена козырной марьяж, то это уже не Березина, а целое Ватерлоо. Вот трефовая десятка — Режис жертвует валетом. Ален секунду колеблется, потом играет мелкую черву, и, как нарочно, у Патарена туз той же масти. Режис с отвращением шлепает червовую семерку.

Середина партии, а у Пако ни одной взятки, хотя он думал, что заберет все.

* * *

Первый звук, запечатленный в памяти Патарена, — визг свиньи, которую режут, и первый запах — вонь обжигаемой паяльником щетины. Колбасник Патарен — сын колбасника Патарена, а тот — сын свинаря Патарена, и все иэ поколения в поколение забивали и расчленяли, пока дотошное законодательство не запретило спускать поросятам кровь на заднем дворе, подвесив их за ноги к тракторной вилке; так что ремесло сильно изменилось; Пата-рен по-прежнему готовил сосиски и паштеты, рийеты и фарши, но из свиней соседнего района — Гатина, которых доставляли в рефрижераторах четвертями туши; а он разъезжал по округе на своем фургончике — день у себя в Пьер-Сен-Кристофе, день в Кулонже, день в Партене, день в Кулоне, день в Шамденье или Шерво. Передвижная лавка Патарена была украшена его гербом, который он описывал так: серебряное поле с двумя хряками, стоящими нос к носу, на арке зеленого цвета с именем Патарена-младшего, который славился во всем Нижнем Пуату отличным качеством своей продукции — зельца или жареных цыплят, чей янтарный сок стекал на аппетитную жирную картошку. Патарен радовался, что приобрел этот дровяной гриль, чей аромат привлекал зевак не меньше, чем сам перевозивший его автомобиль — новенький, сверкающий, шикарный. Патарен играл в белот с юности, часто с теми же партнерами; охотно принимал участие в соревнованиях, о которых узнавал в ходе поездок по департаменту Де-Севр. Он бы сильно удивился, узнав, что по смерти перевоплотится в серого гуся; что ежегодно осенью он будет преодолевать широкими взмахами крыльев тысячи километров, прилетая зимовать из родной Польши — на Болота и на соленые луга Эгильонского залива. Патарен, естественно, не подозревал и о том, что на протяжении предыдущих жизней перебывал множеством батраков и батрачек, нищих монахов, одним точильщиком, одним трактирщиком и даже одной гнедой лошадью, приземистым и широкогрудым варварским коньком — давным-давно, когда на равнинах мерцали чудеса и бродили святые, около 507 года, между Туром и Ниором; конь, который станет Патареном, нес воина, его шпагу и двусторонний меч, — воинственный король франков прибыл из Турне, чтобы отвоевать эту местность у Алариха, короля готов Аквитании и Гиспании. Воин недавно отрекся от идолов и демонов, он чтит святого Мартина и святого Илария, — но, конечно, меньше, чем свой обоюдоострый меч, скрамасакс и коня, эта троица ему ближе — ох и сложен новый бог о трех лицах, что завоевывает мир, обращает в свою веру язычников, вроде него, заставляет их преклонять пред собою колена, чтобы потом помазать миром их могучие лбы. Поклонись тому, что сжигал, и сожги то, чему поклонялся, Хлодовех поклонялся деревьям и источникам, кобылам, волкам и звону рассекаемого щита; он любил золото и серебро, леса и монастыри; боялся Ремигия Реймсского как святого, даже как бога, и дороже всего ценил битву, вопли, смелость и опасность. Прибыв в Тур, тот, кого позже назовут Хлодвигом, приказывает своим людям не брать в землях святого Мартина ничего кроме воды и травы; и своей рукой убивает солдата, осмелившегося нарушить приказ, — лошадь хрипит; солдат падает на землю с разрубленным шлемом и черепом. Аларих владел Югом; его орды ждали где-то возле Пуатье вместе с их союзниками-арвернами, приведенными Сидонием Аполлинарием из темного Клермона. Хлодвиг не боится; он знает, что если не оскорбить святых, то победа обеспечена. Он — копье, разящее натиск врагов. Иногда он еще чувствует, как веет в лицо кровожадное дыхание прежних богов, — и уже не любовь Христа укрепляет его десницу в разгаре битвы, а ярость Бодана или могущество Ингви, — и после каждой битвы он коленопреклоненно кается перед алтарем. Что отринул Хлодвиг, сделав шаг навстречу Богу? Каких лесных духов, какие волшебные ожерелья, какие амулеты, какие песни?

Гнедой конь, который будет монахом, затем точильщиком, неторопливо жует росистую траву вьеннской долины; до Пуатье еще далеко, а первое чудо уже на подходе. Все тщетно ищут брод, чтобы пересечь глубокий неведомый поток, раздутый паводком. Люди идут по берегу, отороченному темными лесами с тысячами солдат; они отчаялись переправиться — придется ждать спада и окончания весенних дождей. Вдруг гнедой конек отпрянул в сторону, Хлодовех поднимает голову; из леса вышла прекрасная рослая лань; она обращается в бегство и скачет вдоль реки, гнедой чувствует, что пятки Хлодовеха вдруг вонзаются ему в ребра, уздечка во рту ослабевает, конь бросается в погоню за ланью, она маячит размытым черным пятном в нескольких метрах впереди, несется во весь опор. Косуля делает еще несколько прыжков и бросается во Вьенну и переходит ее, погрузившись в воду по грудь, — вот брод, который тщетно искала армия. Хлодовех смотрит, как зверь скрывается на южном берегу реки, а соратники толпятся за спиной и кричат о чуде. Хлодвиг узнал богиню Фрею; это Фрея или длань святого; знамение окрыляет его и будет сопровождать и в битве — вплоть до завоевания городов Аквитании, которыми прирастет территория франков.

Возле Вуйе равнина скругляется плавно, как женское чрево. Поля — прогалины леса, ограниченного с юга извилистым руслом Осанса. Готы ждут. Их бесчисленная конница стоит плотными отрядами, кони нетерпеливо ржут. Франки под покровом темноты встают на опушках леса. Хлодвиг сам чистит и взнуздывает коня. Он берет себе тяжелый и острый меч-скрамасакс, чья серебряная рукоятка блестит на луке, и прочное копье с острием в форме лаврового листа; он спит среди солдат, рядом с конем, в весенней прохладе. Посреди ночи Хлодвиг просыпается, внезапно облитый волшебным светом, исходящим из базилики Святого Илария, расположенной в нескольких лье отсюда. Его войско видит чудо и преисполняется храбрости; задолго до рассвета, когда туман заполняет борозды полей и змеится под ногами воинов, они встают, нагие по пояс, их тысячи; они выходят группами на поле боя, в мерцающем свете луны, клонящейся к западу. Заря — старуха с серыми пальцами — приносит устрашающие крики первых всадников-готов, первый штурм; франки выставляют вперед смертоносное облако мечей, лес копий, разбивают атаку противника, кромсают раненых лошадей и вылетевших из седла всадников — Хлодвиг стоит в засаде, укрывшись чуть дальше, возле кромки леса, со своей конницей; маленький конек бьет копытом; всадник ободряет его и треплет по шее. Хлодвигу нужна быстрая победа. Он хочет сразиться с самим Аларихом и убить его. Он ждет, чтобы пустить своих всадников в бой, когда появится король готов. Кровью проложить путь в схватке, прорубить по живому людскую плоть, багряной бороздой, яростным валом перенестись и упасть раскаленным копьем прямо к ногам вражеского короля. Конек Хлодвига топчет руки, ноги, — черепа поверженных воинов лопаются, словно липкие тыквы на гряде. Аларих совсем близко. Король вестготский — владетель всего, от Луары до Африки. Низкорослый конек не видит всадника, к которому несется; он кусает лошадь Алариха в загривок и сразу встает на дыбы; Хлодвиг, устремившись вперед и вытянув скрамасакс продолжением руки, вонзает свой нож в брюхо готу — лезвие в фонтане черных брызг выходит наружу у лопатки, возле шеи, застывшей в предчувствии скорой смерти; Алариха силой удара поднимает из седла, его крик вязнет в булькающем потоке крови, хлынувшей горлом изо рта; мгновение он держится на мече — волшебном продолжении руки, простертой над вздыбленной лошадью с поднятыми копытами. В глазах Алариха застыло небо над равниной; конек Хлодвига приземляется на четыре ноги, в то время как тот сползает с коня, едва Хлодвиг вытаскивает металл из тела — сталь скрежещет, задевая кость, — и вздымает пурпур меча, сверкающий бусинами вражеской крови, высоко над шлемом: Аларих мертв! победа! — в тот миг, когда вражеский король рушится на землю, в лязганье бронзы и глухом смятении разгрома. Последним яростным рывком всадники-готы пытаются разъять тиски, которые сейчас их раздавят, и отчаянно несутся сквозь грозные мечи, которые срезают головы, рубят связки, вспарывают бедра потоками крови, пробивают черепа от носа до затылка, — и откатываются назад, унося останки своего короля к его двум сыновьям, Амальриху и Гезалиху, прежде чем отступить к югу.