Памятник крестоносцу - Кронин Арчибальд Джозеф. Страница 107

Неторопливо, прогуливаясь, они шли по набережной; тощая фигура Бертрама Десмонда была еще по-прежнему пряма, но ревматизм уже сковывал его движения, что особенно было заметно в том, с каким вежливым и привычным терпением приноравливался к его шагам мальчик. В конце улицы они перешли на другую сторону и поднялись по ступенькам внушительного здания, стоявшего в глубине чистенького, тщательно возделанного садика, обнесенного решеткой. Сняв шляпу, старик обернулся, на секунду задержался в портале, с трудом переводя дыхание, и в последний раз бросил взгляд на раскинувшуюся перед ним широкую панораму неба, реки и величественных строений. Затем заскрипел турникет, и дед с внуком прошли в галерею Тейт.

Народу здесь было немного. В длинных залах с высоким потолком царила та гулкая тишина, которую так любил настоятель. Все тем же привычным шагом они прошли по центральным залам, мимо пламенеющих полотен Тернера и серебристых — Уистлера, мимо Сарджента, Констебла и Гейнсборо, затем свернули налево и, наконец, остановились посредине большого зала, на западной стене которого — словно рябь на поверхности воды — играли солнечные блики. На противоположной стене висели три картины в красивых рамах. К этим трем полотнам и были в молчании прикованы взоры пришедших: мальчик смотрел почтительно и как бы выполняя некий священный долг, старик — задумчивым, отсутствующим взглядом. Наконец, не сводя глаз с полотен, настоятель заговорил.

— Ну, ты уже привык? Хорошо чувствуешь себя в Хоршэме?

— Очень хорошо, благодарю вас, сэр.

— Тебе нравится школа?

— Там неплохо, сэр.

— Первый год, конечно, всегда довольно труден. Но потом мало-помалу ты освоишься и свыкнешься с тамошними порядками. Надеюсь, ты уже подружился с кем-нибудь?

— Да, сэр. С двумя мальчиками: с Джонсом младшим и Пигготом.

— Тебя там не обижают?

— О нет, сэр. Нужно только, когда староста велит что-нибудь сделать, не показывать виду, что ты его боишься или не понимаешь. Если все выполнять, как требуется, и не шкодить, то в общем поладить можно.

— Прекрасно.

Разговор этот, так странно похожий на беседы с Дэвидом и с другим Стефеном, старшим, много-много лет назад, воскресил былое, и сердце старика мучительно заныло. Так давно это было, и вместе с тем, казалось, так недавно — будто только вчера ездили они со Стефеном в Марлборо, и Стефен так волновался перед предстоящим испытанием, что почти не слышал его напутствий. Да, он стареет, и воспоминания прошлого все чаще и чаще преследуют его и порой так сливаются с настоящим, что вот он, старый, отживший свое чудак, смотрит на этого мальчика, которого тоже зовут Стефен, и ему мерещится, будто перед ним его дорогой сын. Правда, они похожи: у этого Стефена такое же бледное лицо и нежная кожа, и такой же высокий лоб, и глубокие синие глаза, и тот же гордый посад головы, и тоже слишком узкие плечи. Благодарение небу, в мальчике чувствуется порода, он настоящий Десмонд. И школа святого Креста — хорошее, добропорядочное учебное заведение. Там мальчика воспитают в твердых правилах, хотя сам он, конечно, предпочел бы Марлборо. Впрочем, при нынешних обстоятельствах он должен быть счастлив, что внука удалось устроить в школу, существующую на средства благотворительного фонда. Сейчас всем приходится туго, и попасть туда было не так-то легко. Эта форма сидит на мальчике вполне сносно. Сегодня, когда они завтракали на Стрэнде, у Симпсона, он читал в устремленных на них взглядах добродушный интерес и одобрение, и это льстило ему и согревало его душу больше — куда больше, — нежели бокал шабли, выпить который он разрешил себе по случаю праздника. Да к тому же и вино-то теперь не то, не идет ни в какое сравнение с прежним.

Стремление заронить в эту юную душу доброе семя, неотвязное ощущение, что это — его долг, заставило настоятеля, даже как бы против воли, приготовиться к маленькой проповеди.

— Мы все ждем, что ты хорошо зарекомендуешь себя, мой мальчик. Ты должен очень постараться и оправдать надежды семьи. Как ты справляешься с уроками?

— В общем хорошо, благодарю вас, сэр. У нас были экзамены перед каникулами.

— И как ты их выдержал?

— Я хорошо отвечал по английскому языку и по арифметике.

Черная тень набежала на лицо Бертрама Десмонда. Он едва нашел в себе силы задать мучивший его вопрос:

— Вас обучают рисованию?

— Да, сэр. Но это у меня плохо получается. Должно быть, я никогда не научусь рисовать.

Настоятель невольно с облегчением перевел дух и взглянул на внука, а тот продолжал:

— Мама велела мне непременно сказать вам, что у меня очень хорошие отметки по закону божьему.

— Молодец… Молодец… — пробормотал старик. Как знать? Быть может, именно теперь, наконец-то, на склоне дней, осуществится величайшая мечта его жизни, если только всемогущий даст ему дожить до этого. Он положил худую руку с голубыми прожилками на голову внука и ободряюще погладил его по волосам.

Эта ласка заставила Стефена покраснеть и украдкой оглянуться по сторонам — не заметил ли кто-нибудь. Несмотря на то, что дед пробуждал в нем смешанное чувство почтительного страха и неловкости, а порой казался ему чуть-чуть смешным — неизбежная и печальная участь пожилого возраста, — мальчик все же любил эти редкие прогулки вдвоем, особенно если они приходились не на каникулярное время. Обычно прогулка начиналась шикарным завтраком, причем Стефену предоставлялось право выбора блюд, затем следовало посещение кино, если шла какая-нибудь подходящая картина, после чего программа развлечений завершалась галереей Тейт, и все это вместе вносило очень приятное разнообразие в рутину школьных занятий. Но сегодня был первый день пасхальных каникул, и Стефену не терпелось встретиться с матерью, которой он не видел девять недель. Она будет ждать его на вокзале Ватерлоо и заберет домой… Он уже несколько раз тактично осведомлялся у деда, который час, и только что собирался повторить свой вопрос, как в зал вошла группа школьниц в сопровождении руководительницы.

Школьниц было человек двенадцать — все в темно-зеленых юбках, фланелевых курточках того же цвета со значком на кармашке и в соломенных шляпках с зеленой ленточкой и резинкой под подбородком. На всех были одинаковые черные чулки и башмаки и темно-коричневые перчатки. Наставница, бледная, величественная, в строгом грубошерстном костюме, в очках и башмаках без каблуков, держала в руке блокнот, в который она, исполняя обязанности гида, время от времени заглядывала. Она остановила своих экскурсанток как раз против деда и внука, словно их тут и не было.

— А здесь, девочки, — громко произнесла она, — мы видим три характерных полотна кисти Десмонда, приобретенные музеем в тридцатом году. Первая называется «Цирк» и относится к раннему, французскому, периоду творчества художника. Ее отличает изумительное чувство колорита и композиции. Обратите особое внимание на группу клоунов на переднем плане, а также на то, сколько движения в фигуре молодой женщины на велосипеде.

Со второй картиной — «Синий халат» — вы, без сомнения, знакомы по репродукциям. Это портрет жены художника. Здесь мы наблюдаем удивительную свободу композиции и отказ от банальной условности и шаблона, столь характерные для работ Десмонда. Вы видите, что женщина, послужившая художнику моделью, немолода и ее нельзя назвать красивой, однако тончайшая гамма красок и благородная простота и гармония линий создают необыкновенное ощущение прекрасного. Заметьте также, как чудесно написана улица и несколько оборванных ребятишек, играющих в мяч за окном, возле которого сидит женщина. Кстати, это послужило сюжетом для другой широко известной картины Десмонда «Играющие дети», которая находится в Люксембургском музее в Париже.

Третье, самое большое полотно — это последняя и, как принято считать, самая лучшая работа художника. Вы видите, что это очень сложная композиция. Здесь изображено устье Темзы, показана многообразная кипучая жизнь судоходной реки… — Тут руководительница начала заглядывать в блокнот. — Посмотрите, девочки, перед вами не просто живописный пейзаж. Заметьте, с каким искусством очерчены предметы, какая смелость красок, как выразителен каждый оттенок, с какой силой автор передал на полотне внутреннюю драму художника. Вы видите, каким светом все озарено: кажется, что картина сама излучает свет — живой, мерцающий, исполненный движения, — и это придает необычайную жизненность всему пейзажу. Эта интенсивность света, эта яркая выразительность в какой-то мере напоминают нам полотна Рубенса. Десмонд лишь отчасти революционен в своем творчестве. Подобно тому, как импрессионисты шли от Тернера, так он в свои ранние годы отталкивался от Мане, Дега и Моне. Впрочем, последнее время некоторые исследователи утверждают, что в испанский период на творчество художника оказал влияние Гойя. Но, хотя Десмонд, несомненно, учился у великих мастеров, он шел своим путем. Он умел находить красоту во всем, в чем бы она ни проявлялась, а его совесть художника заставляла его вырабатывать свою собственную манеру письма. Его творчество в полном смысле слова самобытно, и даже в тех случаях, когда Десмонд брал узкую тему, он умел отразить в ней целый мир. Большой, оригинальный живописец, всегда находивший в себе силы противостоять соблазну повторений, он нашел для своего искусства совершенно новые средства выражения. Когда мы смотрим на его полотна, нам становится ясно, что он не зря прожил жизнь.