Памятник крестоносцу - Кронин Арчибальд Джозеф. Страница 40

Когда Стефен встретил ее у выхода из балагана, она была бледна как смерть от перенесенного унижения. Он понимал, что сейчас с ней лучше не разговаривать, и молча зашагал рядом, направляясь к фургонам, которые остановились метрах в пятистах от заставы. К довершению всех бед, не успели они выбраться из города, как хлынул настоящий ливень, и им пришлось искать убежища в амбаре, стоявшем с приотворенной дверью среди жнивья.

Когда глаза немного привыкли к темноте, Стефен огляделся и увидел, что на полу амбара навалены кучи соломы. Наконец он решился нарушить молчание.

— Ну, по крайней мере здесь сухо. — И добавил: — Я рад, что ты не прыгала с трамплина сегодня. Такая публика, как здесь, этого не заслуживает.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Да… — Стефен смутился. — Мне показалось, что это грубый, толстокожий народ.

— Я этого не заметила. Меня публика всегда любит.

— Тогда почему же ты не довела номера до конца?

— Потому что с трамплина лилась вода. Ты что, не понимаешь, что в такой дождь это самоубийство? — Ее глаза гневно сверкнули в темноте. — Да кто ты такой, чтобы меня допрашивать? Ты что, не знаешь, какому риску подвергаюсь я каждый вечер, в то время как ты сидишь себе преспокойно на заднице и царапаешь карандашиком по бумажке, потому что ты храбр, как вошь? Прыгаю я с трамплина или не прыгаю — это мое личное дело. У меня нет ни малейшего желания свернуть себе шею ради какого-то недоношенного аббатика.

Теперь и он побледнел и с минуту молча смотрел на нее, затем, вне себя от бешенства, внезапно схватил ее за плечи.

— Не смей так говорить со мной!

— Пусти!

— Сначала извинись!

— Fiches-moi le camp! [29]

Между ними завязалась борьба. Озверев от охватившей его ярости, сразу вспомнив все обиды и издевательства, на которые она никогда не скупилась, Стефен готов был подчинить ее себе силой и, обхватив руками, словно борец, пытался повалить на землю. Но она сопротивлялась, как дикая кошка, вертелась и извивалась, когда он прижимал ее к соломе, и яростно отпихивала его локтями. Она оказалась сильнее, чем он думал, у нее были крепкие мускулы и кошачья увертливость. Он почувствовал, что ему не хватает дыхания, когда она, навалившись на него всем телом, старалась сбить его с ног. Напрягая все силы, он пытался устоять. С минуту ни один не мог взять верх, и они стояли, раскачиваясь из-стороны в сторону. Затем Эмми неожиданно дала ему подножку и рывком опрокинула его на землю.

— Вот тебе! — задыхаясь, проговорила она. — Будешь знать теперь.

Стефен медленно поднялся на ноги. В круглом окне под крышей показалась луна среди быстро бегущих облаков, в амбаре стало светлее. С трудом переводя дыхание, Стефен заставил себя поглядеть на Эмми и с изумлением и замешательством обнаружил, что она полулежит, прислонившись спиной к куче соломы, не оправляя платья, задравшегося во время борьбы выше колен, и, сощурив глаза, наблюдает за ним с каким-то странным, насмешливым и вызывающим видом. Матовые щеки ее слегка порозовели, бледные губы кривила хитрая усмешка. Поймав на себе его взгляд, она медленно закинула руки за голову, и в этом жесте не было кокетства — только ожидание. Она нетерпеливо пошевелилась.

— Ну, глупый… Чего же ты медлишь?

Ошибиться было невозможно: Стефен услышал призыв, которого так долго, так безуспешно ждал! Но он прозвучал так бесстыдно, с таким равнодушием, был настолько лишен какого-либо намека на чувство, что Стефен окаменел. Он стоял не шевелясь и смотрел на Эмми почти с отвращением. Затем, ни слова не говоря, повернулся и выбежал из амбара. Эмми не могла поверить своим глазам. Выражение ее лица изменилось. Ошеломленная, взбешенная, она вскочила на ноги.

— Слюнтяй! — крикнула она ему вдогонку. — Espece de cretin! [30]

Он отошел от амбара шагов на пятьдесят, не больше, и желание снова обожгло его, еще мучительнее, еще беспощаднее, чем прежде. Ему уже было все равно, он желал ее, он должен был обладать ею во что бы то ни стало. Он вернулся в амбар.

— Эмми!.. — униженно, раболепно потянулся он к ней, слабея от страсти.

Но она была уже холодна, как лед, и тверда, как камень.

— Поди к черту, — огрызнулась она. — Придется тебе теперь подождать.

Ее взгляд сказал ему, что мольбы бесполезны, и он снова выбежал из амбара. Кусая губы, полузакрыв глаза, он шагал, не разбирая дороги. Он пережил уже немало унижений за последние недели, вечно мучимый неутоленным желанием, вечно стремясь к одному — умилостивить Эмми, снискать ее расположение. Но сейчас он был слишком глубоко уязвлен. Ему казалось, что он достиг предела унижения. Он не может, не станет больше этого терпеть.

В голове у него был еще полный сумбур, когда он добрался до стоянки цирка. Тягач должны были исправить лишь к утру, и сборы в дорогу еще не начинались. Большой балаган, совершенно пустой, стоял среди безлюдной глинистой равнины. Что-то потянуло Стефена внутрь. Сквозь отверстие в куполе светила луна, и мокрая поверхность металлического трамплина, оставленного на ночь на арене, ярко блестела в голубоватом призрачном свете. Какое-то неясное побуждение росло, крепло в истерзанной душе Стефена — стремление оправдаться перед самим собой, что-то доказать себе, подняться в собственных глазах. Он поглядел наверх — все оборудование было на месте. По телу его пробежала дрожь. Он направился к веревочной лестнице. Ноги его вязли в сырых опилках, оставляя глубокий след. Ухватившись за веревочную ступеньку, он начал медленно взбираться вверх, сильно раскачивая лестницу, так как у него не было сноровки.

Взобравшись наверх, он остановился на краю площадки. Она была совсем крошечная и так высоко над ареной — куда выше, чем казалось снизу, — что у него закружилась голова. Он зажмурил глаза и ухватился за металлическую перекладину. На какую-то секунду этот приступ головокружения совершенно парализовал его. Здесь, наверху, ветер дул, казалось, еще яростнее: он раскачивал металлическую конструкцию, надувал мокрую парусину, хлопал незакрепленным полотнищем, и от этого чувство неуверенности и страха росло. Но Стефен усилием волн привел в движение свои оцепеневшие мускулы. Стараясь не глядеть вниз, он одной рукой высвободил велосипед из зажимов и выровнял колеса, все еще крепко держась другой рукой за штангу. Затем осторожно взобрался в седло и заставил себя поглядеть вниз.

Отсюда арена выглядела неправдоподобно маленькой, она желтела где-то далеко, далеко внизу, а металлическая конструкция, на краю которой он стоял, казалась невесомой, не более устойчивой и надежной, чем шелковая трехцветная лента. Снова по телу Стефена пробежала дрожь. Он еще держался за штангу, он еще мог отступить. Страх сковал его тело. Он старался совладать с собой, победить страх. Будь что будет, но он должен это сделать.

Он затаил дыхание, потверже уселся в седле и наклонился вперед. Внезапно ему послышался приглушенный крик, почудилось, что он видит какую-то темную, казавшуюся сверху сплющенной фигуру, размахивающую руками. Если это было предостережение, то оно пришло слишком поздно. Впившись взглядом в центральную белую полосу трамплина, Стефен, призвав на помощь все свое мужество, заставил себя отпустить штангу. Какую-то долю секунды он отвесно падал вниз, затем взмыл вверх, пролетел, словно выброшенный из катапульты, по воздуху, почти в то же мгновение ощутил сильный толчок, и его на бешеной скорости вынесло из балагана и швырнуло в придорожную канаву, полную жидкой грязи.

С минуту он лежал недвижно, изумляясь тому, что все еще жив, как вдруг услышал, что кто-то бежит к нему.

— Nom tie Dieu!.. Ты что, хотел покончить с собой? — Джо-Джо, казалось, впервые был выведен из состояния апатии.

— Нет, — сказал Стефен и, пошатываясь, поднялся на ноги. — Но меня, кажется, сейчас стошнит.

— Сумасшедший идиот! Как это тебя угораздило?