Heartstream. Поток эмоций - Поллок Том. Страница 25

Интересно, как давно она знает, как долго она ждала, пока я скажу ей. Я представляю, как ночью ей не спится, как она готова ворваться в мою маленькую комнату и требовать объяснений, имени виновника, не подозревая, что его лицо висит перед ней на стене, как она сдерживает себя, подбадривает, готовит свою маленькую речь.

«…фантазировала, как все было бы, если бы мама была еще жива, когда я узнала о беременности… Думаю, мне просто придется смириться с этим».

Маленькие голубые линии размываются, а мои глаза наполняются слезами.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Эми

— Что ты делаешь?

Я пересиливаю желание прикрыть телефон руками, после чего с большой вероятностью с ним пришлось бы попрощаться. Оборачиваюсь через плечо. Полли стоит на пороге, я заслоняю собой трубку, если только она не подойдет ближе. Я молюсь, чтобы она не увидела, как я напряглась. Она сбросила с себя куртку и засучила рукава под жилетом с бомбой. Пот бежит по ее лбу, словно протечка по стене подвала. Она тяжело дышит, злобный зеленый огонек поднимается и опускается вместе с ее легкими.

— Ничего особенного по сравнению с тобой, — я стараюсь, чтобы голос звучал непринужденно. — Ты выглядишь так, словно только что в свинцовом пальто бежала марафон в гору.

— Практически, — кивает она. — Мне нужна твоя помощь.

Она поворачивается, не дожидаясь меня, и мне наконец удается выдохнуть.

Я хватаю телефон, но затем колеблюсь, лихорадочно похлопывая по своему похоронному платью. В конце концов я задираю подол и прячу телефон в нижнее белье, где он очень неудобно впивается в нежные части тела.

«Если я выберусь отсюда, — бормочу я себе под нос, — никогда больше не куплю одежду без карманов. Плевать, если это просто шарф. Платья? Я хочу карманы. Шорты? Карманы. Новый бюстгальтер, мадам? Только если я смогу пронести полкило кокаина и щенка корги в кармашке на чашке, спасибо».

— Эми! — Полли зовет меня из коридора. Я иду за ней, пытаясь двигаться так, будто у меня в штанах нет четырех дюймов холодного стекла и металла.

До болезни мама всегда ложилась спать последней. Каждый вечер перед сном она ходила по дому, расставляя посуду, выключая свет, выравнивая стопки бумаг. «Все поправить», — говорила она. Мы шутили, что единственная причина, по которой у нее не было еще одного ребенка, заключалась в том, что, если бы нас было больше двух, она не смогла бы решить, поставить нас по возрасту или по росту. И хотя ни Чарли, ни я никогда не признались бы в этом, мы считали такой ритуал успокаивающим; он казался таким же естественным, как и заход солнца. Когда она заболела совсем сильно, я попыталась заменить ее, но, несмотря на все мои усилия, постепенно разрастался беспорядок.

Неудивительно, что Полли вспотела — она только что здорово потрудилась во имя бардака.

Гостиная выглядит так, будто по ней прошелся ураган. На кофейном столике разбросаны бумаги: письма из налоговой, банковские выписки, счета старого маминого бизнеса по обеспечению информационной безопасности, все свисает с края, словно зарождающаяся лавина. Папины папки с документами опрокинуты на пол. Двери старого деревянного бюро распахнуты. Картина с панорамой Чикаго вырвана из рамы, полотно разрезано. Ноутбуки мамы и папы лежат открытыми на диванных подушках, похоже, у нее не возникло трудностей с паролями. Она даже разорвала чехлы от подушек и вытащила половину набивки. Перья разбросаны по ковру, как будто здесь случилась какая-то страшная птичья бойня.

— Что ты устроила? — Я должна была разозлиться из-за разрушений, которым она подвергла мой дом, но вместо этого я чувствовала странное… удовлетворение, как будто агрессия в моей вселенной пряталась где-то глубоко; я почти завидовала тому, что именно она продемонстрировала ее.

Она едва слушала меня.

— Ничего, — бормочет она. — Ничего. Я искала, искала, искала, и ничего!

Последнее слово превращается в сдавленный крик. Она стоит в эпицентре разгрома, но, похоже, даже не замечает его. Одной рукой теребя пушистые волосы на затылке, другой она держит телефон мамы. Она лихорадочно скроллит, ее взгляд скачет вверх-вниз.

— Ах! — она с отвращением бросает трубку, и та отскакивает от ковра. Я сглатываю, мне неудобно от осознания того, что ее тайный родственник охлаждает мои интимные места.

— Нет времени, — бормочет она, бросая взгляд на задернутые окна, словно ждет, когда что-то разобьет их. — Нет времени, нет времени, но он должен быть здесь, должен быть. Она все сохраняла. Никогда ничего не выбрасывала.

Я смотрю на нее пронзительным взглядом:

— Откуда ты знаешь?

— Что?

— Откуда ты знаешь, что она никогда ничего не выбрасывала?

Она фыркает и указывает туда, где содержимое ящика бюро разбросано по полу.

— Кажется, это вполне справедливый вывод, если учесть, что она сорок лет хранила открытки на день рождения.

Она облизывает губы, ее взгляд блуждает.

— Это открытки с пожеланиями здоровья, — тихо отвечаю я.

— Что?

— Большинство из открыток — с пожеланиями здоровья.

Она игнорирует меня. Коротко обстриженная, гладкая голова придает ей сходство с загнанной в угол змеей.

— Он должен быть здесь, — повторяет она. — Должен.

— Кто должен?

Ее взор останавливается на мне, и я могу разглядеть белки вокруг радужных оболочек. Я отступаю на шаг от этого взгляда и тут же чувствую предательское скольжение металла по коже промежности. Внутри меня все сжимается, когда моя находка перевешивается через резинку трусов и наполовину выскальзывает из белья. Я резко приседаю, едва успев поймать преступное устройство на своем бедре, зная, что все это время Полли пристально следит за мной.

— Что это было? — спрашивает она.

В панике я прижимаю руки к нижней части живота, удерживая через платье верхний край телефона.

— Я просидела взаперти несколько часов, я скоро лопну.

Полли реагирует так, будто я ее ударила:

— О господи, точно! — она хлопает себя по лбу. — Прости! Ты, должно быть, думаешь, что я какой-то похититель!

Ирония этого утверждения — достаточно крепкого, чтобы оглушить разъяренного бегемота, — пролетает мимо нее.

— Конечно, конечно, тебе нужно идти. Иди!

Ее голос переходит на крик, и на долю секунды я испытываю желание расслабить мочевой пузырь и описаться прямо перед ней, чтобы посмотреть, как она поступит — интересно, поймет ли она тогда, что она за похититель, — но сейчас она обняла меня и ведет в туалет на первом этаже, а я пробираюсь по коридору, сжимая телефон через платье, притворяясь, что не могу больше терпеть, и каждый раз ощущаю настоящий спазм в животе, когда она грозит коснуться этой чертовой штуки.

Я врываюсь в туалет, хлопаю дверью, резко закрываю замок и прислоняю лоб к дереву. Дрожа, я достаю телефон. Я прислушиваюсь, ожидая услышать удаляющиеся по коридору шаги, но за дверью тихо. Черт, она все еще здесь? Она прижимается ухом с другой стороны в нескольких дюймах от меня, слушая, писаю ли я?

Я добираюсь до унитаза, опускаю сиденье как можно громче, поднимаю платье и стягиваю нижнее белье. Я напрягаюсь и думаю о бесконечных чашках чая, которые люди вливают в тебя, когда ты скорбишь. Я думаю о водопадах и пении под дождем, но когда очень нужно, мочевой пузырь подводит меня. «Ну же, пузырь, — отчаянно думаю я, — где мы с тобой только ни были, писали в знаковых местах на четырех континентах…» Но нет, сухо как в пустыне. Я оглядываюсь. Мой взгляд остановился на кране — но это не то, идиотка, совсем не то. Нужен другой звук, пись-пись-пись-пись-пись… жидкость для полоскания рта!

На краю раковины стоит бутылка ярко-синей жидкости. Последние пару недель мама чистила зубы внизу, и мы, должно быть, оставили ее здесь. Я откручиваю крышку и, прикрывая пальцем горлышко, выливаю тонкую струйку, потом еще одну, а затем ровная струя течет между моих ног. Скрип у двери, и я представляю, как довольная Полли спешно отступает назад.