Мисс Исландия - Олафсдоттир Аудур Ава. Страница 2

— Спасибо еще, что мост не потеряли, — раздается голос водителя.

Однако я в далеком Дублине, на двадцать третьей странице романа «Улисс». Посылала запрос в столичный магазин, чтобы книжка по-английски была размером с «Сагу о Ньяле» и чтобы доставили по почте.

— Is it French you are talking, sir? — the old woman said to Haines.

Haines spoke to her again a longer speech, confidently.

— Irish, Buck Mulligan said. Is there Gaelic on you?

— I thought it was Irish, she said, by the sound of it [7].

Чтение продвигается медленно как из-за тряски в автобусе, так и потому, что английского почти не знаю. И хотя на соседнем сиденье лежит открытый словарь, язык труднее, чем мне представлялось.

Я вглядываюсь в окно. Ведь на этом хуторе жила поэтесса? И разве не эта бурная мутно-серая река, полная ила и песка, журчала в ее жилах? Рассказывали, что, когда она слагала стихи о любви и печальной доле своих земляков, ее занимало лишь то, как превратить окрас овец в цвета заката на Брейда-фьорде, а коровы оставались недоенными. Но не было греха больше, чем забыть опустошить наполненное вымя. Приходя в гости к соседям, она засиживалась допоздна, либо читала стихи, либо молчала часами, макая в кофе кусочек сахара. Говорили также, что, сочиняя, она слышала струнный оркестр, что будила детей, брала их на руки и выносила во двор, чтобы показать, как по черному небу разливается волнами северное сияние, а временами сидела, закрывшись в спальне и натянув на голову одеяло. В ней было столько тоски, что одним погожим весенним вечером она скрылась в серебристо-сером омуте. Ее нашли возле моста, запутавшуюся в сетях. Обескрыленного поэта вытащили на берег в промокшей юбке и в чулках со спущенными петлями, со вздувшимся от воды животом.

— Она порвала мне сеть, — сетовал хозяин сети. — Я устанавливал ее на форель, ячейки не предназначены для поэтессы.

Ее судьба была для меня одновременно предостережением и примером для подражания.

В основном же поэты — мужчины.

Я вынесла урок никому не говорить о том, что задумала.

Передо мной сидит женщина с маленькой девочкой, которую снова укачало. Автобус мчится по насыпному гравию и останавливается. Водитель нажимает на кнопку, дверь открывается в осеннюю прохладу, шипя как отпариватель, и усталая женщина в шерстяном пальто ведет девочку вниз по ступенькам. Вот уже третий раз бедному ребенку понадобилось выйти. Вдоль всех дорог канавы, потому что фермеры прокладывают дренаж, осушая места обитания голенастых птиц, здесь и там из земли торчит колючая проволока, но какие именно участки она разграничивает, понять трудно.

Скоро я отъеду так далеко от дома, что перестану узнавать названия хуторов.

На ступеньках женщина надевает на ребенка шерстяную шапку и опускает у нее уши. Слежу, как она поддерживает девочке лоб, пока изо рта тонкой струйкой течет рвота. Наконец что-то ищет в кармане пальто, вынимает носовой платок, вытирает ребенку рот и лишь затем снова заводит его в прокуренный автобус.

Я достаю блокнот и, сняв с ручки колпачок, записываю в него два предложения. Потом снова надеваю колпачок и открываю «Улисса».

Водитель выбивает трубку на ступеньках, включает радио, и мужчины перемещаются в начало салона, широкие спины и шляпы сбились в кучку и внимательно слушают, сейчас передадут прогноз погоды и объявления. Водитель прибавляет громкость, чтобы заглушить шум мотора, раздается: «Радио Рейкьявика, добрый день», затем скрежет, и он возится с кнопкой, чтобы найти нужную волну, связь отвратительная, но я слышу, что на судно требуются матросы. Оно готово выйти в море. Потом опять скрежет, и диктор замолкает. Мужчины снова разбредаются по автобусу, закуривают сигареты.

Я переворачиваю страницу. Герой романа, Стивен Дедал, как раз пьет чай, когда водитель обгоняет трактор Ferguson, чуть раньше обогнавший нас, пока ребенка тошнило на обочине. Stephen filled a third cup, a spoonful of tea colouring faintly the thick rich milk [8].

Сколько страниц занял бы обгон трактора, если бы Джеймс Джойс был пассажиром нашего автобуса?

Последняя остановка у придорожного кафе в Хвал-фьорде. К берегу подходит лодка с двумя кашалотами. Они привязаны к поручням, каждый длиннее лодки, морская пена накрывает черные тела. Лодка болтается в штормящем море, рядом с огромными китами она больше похожа на детскую игрушку, плавающую в ванне.

Первым автобус быстро покидает водитель, за ним тянутся пассажиры. Вонь от котлов для вытопки жира невыносимая, и пассажиры спешат в зал. Там можно съесть суп из спаржи и отбивные в кляре с вареным картофелем и ревеневым соусом, но я еще не устроилась на работу и вынуждена экономить, поэтому покупаю только чашку кофе и кусок кекса. Возвращаясь в автобус, набираю две горсти черники.

В автобусе новый пассажир — пожилой мужчина в пальто, он заходит последним, окинув всех взглядом, замечает меня, интересуется, свободно ли соседнее место. Я убираю словарь, и он садится, слегка приподняв поля шляпы. Когда автобус отъезжает, он закуривает сигару.

— Не хватает только десерта, — говорит он. — Коробочка «Антона Берга» не помешала бы.

Он рассказывает, что ездил в гости к знакомому, которому как раз принадлежит один из двух китов, и они вместе вкушали отбивные.

— Они забили пятьсот китов этим летом. Недаром исландцы называют рыбную вонь запахом денег.

Затем он обращается ко мне:

— Могу я узнать ваше имя, фрёкен?

— Гекла.

— Ни много ни мало. Гекла высится отчетливо и ясно под небосводом…

Он разглядывает книгу у меня в руках.

— И вы читаете иностранные книги?

— Да.

Одного кашалота уже вытащили по бетонному желобу на разделочную площадку, он лежит, целый, огромное черное тело. Китобойная лодка, как пробка у бутылки, на оконечности причала. Молодые люди в высоких сапогах и комбинезонах, с разделочными ножами в руках без перчаток тотчас принимаются за животное и срезают канаты и жир, сталь блестит в лучах осеннего солнца. И вот они уже перемазаны в китовом жире. Вокруг кита повсюду лежат его внутренности, над ними порхают птицы. Парням явно трудно сохранять равновесие на скользкой площадке, у самых отверстий котлов для вытопки жира.

— А девочка уже начала заглядываться на мальчиков? — спрашивает он. — Неужели у такой милой девушки нет парня?

— Нет.

— Да ну, никого не завела? Никто с ней не спит?

Я открываю книгу и продолжаю чтение. Без словаря.

Через некоторое время он возвращается к китам.

— А вы знаете, что отлавливать самок запрещено и поэтому ребята забивают только самцов?

Он стряхивает пепел с сигары в пепельницу на спинке сиденья.

— А самок, только если те попадаются случайно, — добавляет он.

Мы проезжаем мимо казарм и топливных баков американской армии, нам машут два вооруженных пехотинца, стоящих на обочине. Дорога извивается в горах, впереди еще спуски. Наконец открывается вид на столицу на фоне вечернего неба в розовых тонах, на пустынном каменном холме возвышается недостроенная церковь, посвященная бедному поэту-псалмопевцу. Башня в лесах видна всю дорогу в Кьос.

Я закрываю книгу.

У поворота на Мосфелльсдал мы встречаем машину, и наш водитель быстро гасит скорость.

— А это, случайно, не нобелевский лауреат? — следует чей-то вопрос. Пассажиры мгновенно льнут к грязным окнам.

— Если четырехдверный «бьюик» тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года, то он, — отвечает водитель и добавляет: — С отличным оперением и мощным подогревателем.

— Но ведь он пересел на зеленый «линкольн»?

От их уверенности не осталось и следа, кое-кто даже считает, что за рулем была женщина. И дети на заднем сиденье.

Я просидела в автобусе восемь часов, вдыхая дорожную пыль.