Мисс Исландия - Олафсдоттир Аудур Ава. Страница 4

Вскоре возвращается подруга, с сонными глазами, бесшумно закрывает за собой дверь. Я отчетливо слышала, что она пела колыбельную, которую в пьесе пела мать перед тем, как сбросить своего ребенка в водопад. Она снова повторяет, как рада меня видеть, а затем становится рядом у серванта и внимательно рассматривает нас на фотографии, словно удивляясь, какие мы на ней еще девочки. Фотографии два года.

— Я сшила юбку сама по фото в газете, — говорит она наконец. Задумывается. Затем добавляет: — Йон Джон помог мне с выкройкой.

Потом переходит к свадебной фотографии, берет ее, внимательно рассматривает, вглядывается.

— Странно, что это я. Что я замужняя женщина с ребенком, живу в столице. Лидур тогда был совсем мальчиком, приехал в наши края вместе с другими рабочими прокладывать электричество, ставить какие-то столбы, они жили в рабочих бараках, он слушал Shadows на портативном проигрывателе, у него был очень красивый голос, и что бы он ни говорил, у меня подкашивались ноги, а теперь он муж и отец. Надеюсь, что последний.

Я пытаюсь воспроизвести в памяти голос Лидура, но не могу вспомнить ничего из сказанного им. Когда мы встречаемся, говорит моя подруга, а он обычно молчит.

На стенах две большие картины, контрастирующие с бедной обстановкой, на одной — поросшее мхом лавовое поле и мерцающее озеро в ущелье, на другой — отвесная гора.

— Это Кьярваль? — спрашиваю я.

— Да, от свекрови.

Она рассказывает, что свекор терпеть не может манеру художника.

— Он говорит, что это не та гора, которую он хорошо знает. Он тридцать лет ходил в море и хочет только яхты на стенах, не пейзаж и тем более не раскрашенный камень. Камень — это только чертов камень, говорит он, не краски. Свекровь, напротив, не хочет видеть у себя в гостиной море. Ее папа был моряком и погиб, когда она была маленькой, и она с тех пор старается жить там, где не видно моря.

— На острове это трудно, — говорю я.

— В Рейкьявике можно.

Мы внимательно рассматриваем картины.

— Свекровь познакомилась с автором, когда работала поварихой у дорожных рабочих на востоке. Она называет его замечательным человеком, но согласна с мужем в том, что ему не удалось найти верные цвета. Лидур как-то сказал, что, если бы у нас был гараж, мы бы хранили картины там, по крайней мере одну из них. Я так плакала, что больше он не решается даже заикнуться об этом.

У нее серьезный вид.

— Я не могу лишиться этих картин, Гекла. Я смотрю на них каждый день. В них столько света.

Она подходит к окну и вглядывается в темноту. Там тянутся несколько сухих травинок.

— Вот такой маленький теперь мой мир, вид на широкий фьорд, тысячу островов; и самое большое на всей земле небо сузилось до подвального окна на Кьяртансгата.

— Однако ты все еще живешь в местах, связанных с «Сагой о людях из Лососьей Долины» [9].

— Я ужасная хозяйка. Ничего тебе не предлагаю. Вчера у меня на ужин была рисовая каша, могу тебе ее разогреть.

Отвечаю, что уже поела. Пила кофе с кексом в Хвал-фьорде. Тем не менее она достает банку консервированных груш и хочет взбить сливки.

— Твой приезд, Гекла, всегда как Рождество.

Открываю чемодан и протягиваю ей сверток в коричневой бумаге.

— Тупики от папы, — говорю я.

Иду за ней на маленькую кухню: плита, холодильник и стол на двоих. По пути она все время повторяет, как рада меня видеть. Говорит, что приготовит тупиков в выходные, когда вернется Лидур, и засовывает их в холодильник.

— Готовить мне не нравится, но я учусь. На днях делала рыбные фрикадельки в розовом соусе, а любимое блюдо Лидура — вареный пинагор [10]. Золовка научила меня делать розовый соус. Смешиваешь томатный соус с пшеничной мукой.

Сообщаю ей, что Йон Джон предложил мне пожить в комнате, которую он снимает, пока он будет в море. Пока я не найду работу и не смогу сама снимать комнату, добавляю я.

— Ты уже закончила рукопись? — спрашивает подруга.

— Да.

— И начала следующую?

— Да.

— Я всегда знала, что ты будешь поэтом, Гекла.

Помнишь, когда нам было шесть, ты, едва выучив буквы, написала в тетрадке детским почерком, что река движется как время? И что вода холодная и глубокая? И это до того, как Стейн Стейнар опубликовал свой сборник «Время и вода».

Она мнется.

— Я знаю, Йон Джон твой лучший друг, Гекла.

— Из мужчин да.

Она смотрит прямо мне в глаза.

— Я хорошо понимаю, что ребенок будет тебе мешать, но все-таки останься у меня до выходных.

В моих мыслях: целых три дня, я не могу здесь писать.

Говорю: останусь до выходных.

Мы садимся за стол друг напротив друга с консервированными грушами в креманках. Подруга некоторое время молчит. Чувствую, ее что-то беспокоит.

— Недавно купила дневник и начала его вести. Она произносит это очень осторожно.

— Вот так глубоко меня затянуло, Гекла.

Я вспомнила дневниковые записи отца, его ежедневные предсказания по леднику на другом берегу фьорда; как бы ни выглядел ледник, все предвещало плохое, даже сверкающий на солнце, он мог предрекать дожди в сенокос.

— Пишешь о погоде? — спрашиваю я.

Она глубоко вздыхает.

— Пишу о том, что происходит, но, поскольку происходит немногое, пишу также о том, что не происходит. О том, чего люди не делали или не говорили. Например, о том, чего не говорит Лидур.

Она мнется.

— Поскольку я добавляю мысли и описания мест действия, простой поход в магазин может занять несколько страниц. Вчера я выходила из дома дважды — в рыбный магазин и выносить мусор. Когда шла с коляской в магазин, закрыла глаза и почувствовала тепло на веках. Это солнце или не солнце? Задавшись этим вопросом, ощутила себя частью чего-то большего.

У нее задумчивый вид.

— Храню дневник в ведре для мытья полов, чтобы Лидур не обнаружил, что убиваю время, делая записи о прошлом или том, чего не было.

Что было, то прошло, говорит он.

В прошлые выходные уже в постели он вдруг сказал: расскажи, что случилось сегодня вечером, Иса, мне кажется, это было не со мной. Никогда не слышала от него ничего более красивого. А потом он меня обнял.

Подруга кутается в водолазку.

— Когда заканчиваю писать дневник, чувствую, словно перестирала и сложила все белье, перемыла все полы.

Она встает, чтобы налить кофе, ждет, пока я опустошаю свою чашку, и на короткое время ставит ее на теплую плиту, затем подносит к свету.

— Вижу в чашке двух мужчин. Ты любишь одного, а спишь с другим.

Подруга постелила мне на диване под отвесной горой, но прежде чем заснуть, я достала из чемодана «Улисса», наклонила торшер и прочитала несколько страниц под оранжевым абажуром с бахромой.

Проснувшись, слышу, как мать с дочерью возятся на кухне. Подруга кормит дочь скиром [11], и ребенок улыбается мне, белый до ушей, и хлопает в ладоши. Малышка в постоянном движении, дрыгает ногами и руками, бьет себя по бокам, как птица без перьев, которая хочет взлететь, тысяча быстрых движений, быстрые глаза. Ясно как день: человек не летает.

Подруга натягивает на дочь комбинезон, надевает ей на голову вязаную шапку и, укачав в коляске, хочет мне что-то показать. Жестом приглашает пройти в спальню.

— Вот, обои сама поклеила. Поэтессе нравится?

Я смеюсь.

— Очень.

В комнате зеленые обои с листьями и большими оранжевыми цветами.

— Мне вдруг захотелось обоев, и Лидур уступил.

Она закрывает за нами дверь.

— Он говорит, что не может мне ни в чем отказать.

Она разливает кофе по чашкам, снова ставит кофейник на плиту и садится.

— Расскажи мне о книге, которую ты сейчас читаешь, Гекла. Об этой толстой.

— Автора зовут Джеймс Джойс.

— И как он пишет?

— Отличается от исландских писателей. Книга описывает одни сутки. Восемьсот семьдесят семь страниц. Я еще не так далеко продвинулась, текст очень трудный.