Мисс Исландия - Олафсдоттир Аудур Ава. Страница 8

— Люди спрашивали себя, почему у такого красивого мальчика нет девушки. Я понимал, что я гей. Единственное, что могло меня спасти, — это начать спать с девушкой. Рад, что ею стала ты.

На следующий день меня призвали к ответу из-за бутылки коньяка, которая исчезла из шкафа средь бела дня, после чего в ней осталось четыре глотка.

Допрос устраивает мой брат Эри. Он недоволен.

Считает, что стал свидетелем того, чего не должен был видеть.

— Я видел, как вы побежали по склону и исчезли.

Теперь он неотступно преследует меня, пытается запереть в четырех стенах и достает своими расспросами.

Брат хочет знать, куда мы ходили и что делали. И почему не взяли его с собой. Упоминал ли его Йон Джон, и если да, то что говорил, рассказывал ли о глиме. В последующие дни он продолжает в том же духе. Все вопросы в конечном счете крутятся вокруг Йона Джона. Он собирается уехать? Куда? В столицу? Чем думает там заняться? В промежутках брат третирует меня.

— Предатели, — визгливо кричит он мне вслед.

Тут я вспоминаю, как однажды они с Йоном Джоном боролись, и их схватка удивительным образом напоминала скорее брачный танец птиц, чем поединок, была больше похожа на неловкие объятия, чем на борьбу.

Потом Йон Джон вдруг вырвался, и они оба лежали на земле.

— Ты это сделала? — спросила при встрече моя лучшая подруга.

— Да.

— Ты сделала, а я еще нет.

Это означало, что она сделает это во что бы то ни стало.

В августе в наши края приехали рабочие прокладывать кабель, подруга забеременела, уехала в столицу и вышла замуж. Йон Джон со своей швейной машинкой последовал за ней, надеялся устроиться на работу в швейную мастерскую Национального театра, в качестве запасного варианта — в магазин текстиля Vogue.

— Ты спасла мне жизнь, Гекла. Когда мы с тобой стали друзьями, меня оставили в покое. И я подумал: она такая же, как я.

Сегодня я иду на два интервью, в молочный магазин, совмещенный с булочной, и в отель «Борг». Начинаю с молочного магазина.

На полу, выложенном черной и белой плиткой, треснувшей прямо посередине зала, меня встречает булочник средних лет в засаленном фартуке. Обращаясь ко мне на «ты», показывает магазин; на какие полки нужно класть деревенский хлеб, на какие — белый, а куда ржаной, где раскладывать слойки и глазированные булочки, как резать на куски слоеные рулеты.

Затем велит мне потренироваться передавать покупателю глазированные булочки через прилавок.

— Представь, что я гимназист, — говорит он весело.

Наконец приносит из холодильника бадью со скиром и хочет, чтобы я научилась откладывать небольшие порции на промасленную бумагу и заворачивать.

Руководит.

— Просто загибаешь угол бумаги.

Он сообщает, что после моего прихода на работу будет отправляться домой отдохнуть и возвращаться во второй половине дня, чтобы закрыть кассу. Мне же нужно будет мыть и запирать магазин.

Я стою на каменном полу, а он оценивающе меня разглядывает.

— Как только ты встанешь за прилавок и будешь продавать булочки, приток покупателей обеспечен. Гимназисты разинут рты. Такая талия, такие бедра.

Затем он спрашивает, где я живу.

Отвечаю, что у друга, пока не найду себе комнату.

— Это твой парень?

— Нет.

Он пристально смотрит мне в глаза.

— Ты могла бы жить у меня. В подвале есть свободная комната.

Другая возможность — наняться буфетчицей в отель «Борг». Я жду человека, с которым должна встретиться в баре. Стойка из темного дерева, бармен наклоняется ко мне и, постучав по ней, говорит:

— Палисандр.

Йон Джон рассказывал, что по выходным в этом баре ищут друг друга гомосексуалы. И что иногда он смотрел, как в Золотом зале мужчины танцуют с женщинами.

Пока жду, рассматриваю огромную картину. Эсья и острова, на волнах качается рыболовецкое судно, на переднем плане в мелководье чайки и тупики с яркими клювами, солнце садится в море.

Мужчина проводит меня в кабинет, где записывает мои данные.

— Так вы из западных долин?

Он внимательно смотрит на меня.

— Не будем держать такую красотку в буфетчицах, определим вас официанткой в зал.

Он встает.

— Вы приняты и можете приступать к работе в девять утра в понедельник. И еще одно, фрекен Гекла, обслуживать посетителей вы будете не в брюках, а в юбке. Униформу получите в понедельник.

Метрдотель проводит меня через густой дым в зале, между накрахмаленных белых скатертей, на столах серебряные сахарницы и сливочники, на потолке хрустальные люстры. Посвящая меня в курс дела, он тихо рассказывает, что основные посетители — пожилые мужчины, которые относятся к постоянным гостям и собираются в полдень на шведский стол, и тогда яблоку негде упасть, и пожилые дамы, приходящие на чашечку кофе с выпечкой, обычно парами. Бар открыт два часа в день, с одиннадцати до тринадцати, и тогда почтенные граждане напиваются, многие из них от вина становятся буйными и агрессивными. А еще не счесть гимназистов, которые заказывают кофе с кусковым сахаром, долго сидят и курят. Они прогуливают уроки, носят в карманах сборники стихов и мечтают стать поэтами. Но как только им удается опубликовать свои стихи в школьной газете, они перемещаются в одно из арт-кафе.

Я замечаю женщину в черной юбке и белом фартуке и наколке, с сильно начесанными и уложенными волосами, она стоит с кофейником у круглого стола и наливает пожилым людям кофе. Она тоже обращает на меня внимание.

— Вы с ней будете обслуживать зал вдвоем, — объясняет метрдотель.

Наконец он показывает мне Золотой зал, где по выходным с оркестром Йона Пауля поет Элли Вильхьяльмс, подсобные помещения и туалеты, рассказывает, что в отеле сорок шесть номеров, которые могут принять семьдесят три постояльца. На следующей неделе ожидается визит вице-президента США Линдона Джонсона, и хотя сам он остановится в недавно открытом отеле «Сага», часть делегации будет жить в «Борге». Понизив голос, он сообщает, что вице-президент интересуется выращиванием растений и разведением скота и выразил пожелание осмотреть исландскую ферму. С этими словами он указывает подбородком.

— За угловым столом вместе с директором канализационной системы Рейкьявика как раз сидит представитель руководства овцеводов. Не исключено, что фру Джонсон посетит его хозяйство.

И в заключение он показывает мне, как отмечать приход и уход.

Когда мы проходим через кухню, у мойки стоит женщина из зала и курит. Она отмахивается от дыма, гасит окурок и засовывает его в мусор, хватает поднос с канапе с креветками и собирается вернуться в зал.

— Сирри, это Гекла. Наша новая официантка. Будет работать с тобой в зале.

Я протягиваю ей руку, но она не оставляет поднос и только кивает.

Считаю в уме. Если буду работать девять часов и спать семь, останется восемь часов в сутки на то, чтобы читать и писать. Если захочу писать ночью, мне никто не помешает. И никто меня к этому не побуждает. Романа Геклы Готтскальксдоттир никто не ждет.

В книжном магазине Снэбьёрна мне разрешают повесить объявление.

Диван покрыт вырезками из газет.

Наклоняюсь и быстро пробегаю по ним глазами. Исландские и английские, все они касаются Мартина Лютера Кинга, темнокожего священника из Америки.

— Борец за права чернокожих, — поясняет Йон Джон. — Это все я собрал. Чернокожие несвободны, как и мы. Однако недавно обрели голос.

Он наклоняется и щупает мятые вырезки, читает про себя и аккуратно перемещает некоторые из них по кровати.

Его губы шевелятся.

— Я мечтаю о мире, в котором есть место для всех.

Замечаю, что исландские вырезки короче других, всего несколько строк. Друг подтверждает мое наблюдение.