Две любви - Кроуфорд Фрэнсис Мэрион. Страница 65

Не теряя ни минуты, он немедленно стал спускаться, благодаря отверстиям в стенках колодца, и нагнулся, чтобы схватить бледные руки, рискуя упасть сам. Когда же ему удалось достигнуть, лицо исчезло под водой. Твёрдо укрепив ноги в отверстиях и держась одной рукой за рукоятку вращательного колёса колодца, он поднял молодую девушку. Это было настоящим фокусом, несмотря на лёгкость её тела. Его слуги могли помочь ему лишь только, когда он положил тело на своё правое колено; они спустились, ловко положили свои пояса подмышки молодой девушки и вытащив, уложили её на мостовую двора. После этого маленький еврей отправился в дом своей сестры за матерью, чтобы она могла позаботиться о несчастной девушке.

Жильберт опустился на колени перед Беатрисой, положил её голову на свёрнутый плащ Дунстана, закрыл её своим плащом и устремил глаза на маленькое, бледное и безжизненное личико. Он с горестью вспоминал, что в последний раз оставил её в Антиохии разгневанной, покинув все, что любил, в тот момент, когда гибель была близка. При этой мысли его сердце перестало биться, как молот кузнеца неподвижно висит между ударами. Беатриса все ещё лежала, как мёртвая; казалось, её дыханье погасло, и Жильберт считал её мёртвой. Он попробовал заговорить с Дунстаном, но не мог извлечь звука из своей груди: его язык и горло внезапно высохли и парализовались; от ужасного отчаяния он сделался нем. Взяв маленькие белые ручки, кисти которых посинели от верёвок, он сложил их на груди. Потом он положил рукоятку кинжала, сделанную крестом, в её руки и попробовал тихо закрыть её полуоткрытые глаза.

Дунстан понял намерение своего господина и, коснувшись его плеча, сказал.

— Она не умерла.

Жильберт вздрогнул, поднял голову и понял, что Дунстан был серьёзен.

— Сударь, — сказал Дунстан, — позвольте мне прикоснуться к ней.

Лицо рыцаря омрачилось; ему казалось чудовищным, чтобы мужицкая рука прикоснулась к лицу дамы высокого рода.

— Она совсем мертва, — попробовал он сказать. Тогда Дунстан опустился возле неё на колени и печально сказал:

— Эта дама наполовину моя сестра, и я немного знаю, как надо лечить людей, полузахлебнувшихся. Позвольте мне её спасти, сударь, если вы не предпочитаете дать ей умереть у вас на глазах. Меня научила этому одна цыганка.

Лицо Жильберта прояснилось, хотя он ещё не совсем верил.

— Ради неба, сделайте, что можете, и попробуйте поскорее, что вы умеете делать в таких случаях.

— Помогите мне, — сказал Дунстан.

Тогда он сделал то, что теперь каждый умеет делать, хотя в ту эпоху это было известно одним только цыганам.

Повернув тихонько тело так, чтобы вода стекала на полуоткрытые губы, они снова положили молодую девушку. Они взяли её руки и подняли над головою, в несколько приёмов вытянули их и положили по бокам так, чтобы она могла дышать; вскоре на её губах обнаружилось дыхание с тонкой пеной. Жильберт, хотя помогал Дунстану, но не хотел ещё верить. Он был в отчаянии, и ему все казалось профанацией дорогой покойницы, и не раз он хотел скорее оставить бедную маленькую ручку неподвижно покоиться, чем заставлять следовать за движениями, которые проделывал Дунстан с другой.

— Она совсем, совсем мертва, — повторил он ещё раз.

— Она жива, — ответил Дунстан. — Не останавливайтесь ни на минуту, или мы потеряем её.

Его смуглое лицо пылало, а его огненные глаза искали на её лице признаки жизни. Прошло десять минут, четверть часа; казалось, время не боялось смерти. Сильный и энергичный в битве Жильберт покорно и с беспокойством следил за взглядом своего слуги, чтобы прочесть на нем надежду, как будто Дунстан был самый искусный врач из всего человечества. Действительно в ту эпоху было мало докторов, которые умели бы делать, что проделывал этот человек. Наконец краска исчезла с лица Жильберта, и его сердце замерло; его охватил ужас при мысли, что они так оскверняют покойницу, и он выпустил хрупкую ручку и взглянул. Но Дунстан закричал ему изо всех сил:

— Ради вашей жизни продолжайте!.. Она жива! Смотрите, смотрите!

В этот самый момент длинные ресницы немного вздрогнули так же, как и веки, и опять сделались неподвижны, а затем снова задрожали несколько раз подряд. Наконец глаза широко раскрылись и, казалось, на этот раз совершенно пробудились, нежнее тело затряслось от лёгкой конвульсии, а тонкие руки с нервной силой начали отбиваться от сильных рук мужчин, и удушливый кашель вызвал румянец на её бледные щеки. Тогда Жильберт приподнял её с земли и прислонил к колодцу, чтобы она могла лучше дышать, и мало-помалу она перестала задыхаться. Беатриса спокойно осталась на руках Жильберта; её голова покоилась на его груди; она ещё не говорила. Сердце Жильберта сильно билось от радости, однако он все ещё опасался возвращения опасности. Дунстан и Альрик поспешно удалились в дом, чтобы достать вина. В тот момент, когда молодая девушка, по-видимому, снова была готова впасть в беспамятство, они принесли ей каплю сирийского вина. Выпив вина, она пришла в себя и взглянула на Жильберта.

Тем временем маленький еврей привёл свою мать, и они отнесли молодую девушку в комнату, где принялись заботливо за ней ухаживать. Еврейка это делала не потому только, что христианка умрёт в доме её мужа, а из женского сострадания. Прежде чем уложить, она надела на неё сухую одежду. Все слуги Арнольда Курбойля были греки, и когда они узнали, что их господин убит ночью, они заперли дом, связали ноги и руки Беатрисе и нормандской служанке, заткнули бельём рты, с целью унести богатую добычу. Они не имели намерения убить женщин и только, когда они хотели один за одним выскользнуть из дома, чтобы не привлечь внимания, то составили совет, и большинство из них высказало мнение, что лучше бросить женщин в колодец из боязни, что одна поможет другой распутаться, затем убежать и заставить преследовать их грабителей.

Нормандку они бросили первой, а когда увидели, что она погрузилась в третий раз и наконец утонула, то столкнули туда и Беатрису. Но колодец не был так глубок, как они думали, и к тому же довольно узок, так что голова Беатрисы долго находилась над водой.. Её ноги покоились на теле служанки. Таким образом, даже мёртвая, верная нормандка спасла свою госпожу. Пока Беатриса спала, её служанку вытащили и похоронили за городом.

В эту ночь Жильберт и Дунстан спали перед наполовину разбитой дверью, которую уже нельзя было запереть на засов. Они были утомлены, бодрствуя всю предшествующую ночь у Гроба Господня. Маленький Альрик караулил на дворе, прогуливаясь в длину и ширину двора из боязни заснуть, так как сирийское вино могло его усыпить. Хотя целая бутылка вина была для него одного, но он пил медленно, раздумывая, а когда почувствовал, что его голова уже не ясна, то перестал пить.

Он прогуливался, громко беседуя сам с собою и советуя себе оставаться трезвым. Затем он проглотил второй стакан, благоразумно смакуя его маленькими глоточками, и начал опять прохаживаться. На заре он был, как никогда, свежий, розовый и твёрдый на ногах, хотя толстая кожаная бутылка лежала на земле совершенно плоская.

Утром Жильберт проснулся и сел на мостовой двора, когда же к нему приблизился Альрик, он сделал ему знак не будить Дунстана и оставить его отдыхать.

Он взглянул на спящего и подумал, сколько страдал его слуга, рождённый почти таким же благородным, как он сам. Он вспомнил, с какой отвагой этот человек сражался и проливал кровь, не принимая денег, и Жильберт сожалел, что такой человек, который был, по правде сказать, первенцем хорошего рода семьи, сделался слугой. Когда Дунстан открыл глаза и вскочил разом, увидев, что его господин проснулся, то Жильберт обратился к нему со словами:

— Вы сражались со мной, — сказал он, — вы страдали вместе со мной, мы постничали вместе во время похода, пили из одного источника во время сражений, когда вокруг нас сыпался дождь стрел, и теперь, благодаря Бога, мы будем братья, когда я женюсь на Беатрисе. Без вас я плакал бы теперь у неё на могиле. Неприлично, чтобы мы были долее господином и слугой, так как в ваших жилах течёт кровь знатного дома.