Ночь без звезд - Гамильтон Питер Ф.. Страница 17

— Мне нет до этого дела.

Ее карие глаза подозрительно сузились.

— Кто вы, черт побери, такой?

— Я не работаю в подразделении, которое занимается радикально настроенными элементами, уж как пить дать.

— Ты из гонителей?

Она попыталась сказать это как можно безразличнее, но он услышал беспокойство в голосе.

— Кто?

— Это такое подразделение НПБ, которое делает нашу жизнь невыносимой.

— Нет. И вообще-то оно называется по-другому.

— Но именно этим они и занимаются, — огрызнулась она.

— За вами просто присматривают, вот и все.

— Почему?

— Потому что вы другие. Привилегированные, а привилегии всегда приводят к эксплуатации низших классов.

— Привилегированные? Мы-то? Дурацкая шутка. Да ты понятия не имеешь, каково это — когда тебя обижают и отвергают с самого рождения, винят за все, что идет не так.

— Я тебя ни в чем не виню.

— А ваши винят. Чему же удивляться, что мы вас ненавидим?

У него не было времени на препирательства, но в прошлом, работая с нужными людьми вроде Кориллы, он понял, что если делать вид, будто сочувственно относишься к их проблемам, то в конце концов получаешь отличные результаты. Она его прощупывала, вот и все, пыталась понять, насколько он согласен с линией партии.

— Существовала веская причина для принятия ограничивающего закона Слвасты, — заметил он. — Элитарии вроде аристократии, согласен, вы не совсем такие, как правящий класс Бьенвенидо в Бездне, но ваши способности выделяют вас, возвышают над остальными. Слваста хотел построить справедливое общество, в котором ни одной группе не позволено возвыситься над другими. Не прояви мы осторожность, вы бы создали новый режим. Бетаньева именно это и пыталась сделать, только представь, жена Слвасты! Мы освободились от ига Капитанства. Революция Слвасты разрушила диктаторское правление, и «Демократическое единство» попыталось сделать так, чтобы никто не посмел установить еще один олигархический режим.

— Да ладно, глаза раскрой, — отозвалась она. — Как только мы установим контакт с Содружеством, вы все как один будете умолять, чтобы вам достались гены элитариев.

— Я не стану. Мне хорошо и так, как сейчас.

— Ведь ничего другого ты не знаешь! В моих макроклеточных ячейках в сотни раз больше памяти, чем в твоих мозгах. Я могу мысленно общаться с другими. Мы можем следить за своим здоровьем на клеточном уровне. Биология элитариев дарит свободу.

— Да, но это твоя биология. Так что держи ее при себе.

— Освободите нас, дайте нам возможность исследовать генетику, и вы тоже сможете воспользоваться этим. Но нет! Идея не соответствует нынешнему статус-кво. Ведь иначе у людей появится право голоса относительно власти и мысли о том, как им жить дальше.

Чаинг вздохнул, неожиданно устав от девушки. Споры стары как мир.

— Я пришел сюда не за этим.

— Ну, извини, что имела наглость…

— Ты не права насчет того, чем я занимаюсь. Я работаю в подразделении по борьбе с вторжением паданцев.

— Тогда почему ты пришел сюда?

— Потому что ты можешь мне помочь. Если, конечно, твои идеалы позволят защищать сограждан от превращения в обед или еще чего похуже.

Широкий рот Кориллы растянулся в хитрой улыбке.

— Враг моего врага — мой друг.

— Что?

— Значит, я буду рада помочь чем смогу в борьбе с паданцами.

— Только не рассказывай… своим друзьям об этом. У меня есть причина верить, что в Ополе действует гнездо.

— Друзьям? Ты имеешь в виду, таким же, как я? Грязным элитариям?

Чаинг неуверенно посмотрел на нее. Он не ожидал, что элитарка будет настолько враждебной. Да и вела она себя слишком уверенно — тоже необычно.

— Я имею в виду: вообще никому. Мы не можем допустить, чтобы в городе началась паника.

— Угу, поняла. Вообще-то неплохо для разнообразия хоть раз перейти на сторону хороших парней.

— Ладно. Во-первых, ты что-нибудь слышала об усадьбе Ксандер? Кто-нибудь упоминал ее в последнее время? Может, там вечеринка проводилась? Или встреча?

— Нет. А что это? Клуб?

— Нет, старый дом на окраине. Возможно, там находится гнездо. Именно это я и расследую.

— Первичные или производители? — без колебаний спросила она.

— Что? — автоматически вырвалось у него.

— В гнезде паданцы первичные или уже производители?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — ответил он. Стандартное отрицание НПБ, любые упоминания необходимо пресекать быстро и бесповоротно. Паданцы-производители гораздо более жестокие, чем обычные паданцы, — еще одна ложь элитариев, чтобы народ усомнился в правительстве.

Она скривилась.

— А ты же вроде специализируешься на паданцах.

— Так и есть.

У него сложилось неприятное впечатление, что она пытается интеллектуально подавить его. Разумеется, ей не удастся. «Типичные элитарские игры разума».

— Но тогда ты должен знать, вам наверняка рассказывали: первичные паданцы появляются из яиц. А производители — потомство первичных. Они натуральные звери, так мне рассказывали. Знаешь, они собираются устроить паданский апокалипсис.

— Прекрати, — сердито буркнул он. — Никто не верит этой жалкой пропаганде.

— Чьей пропаганде? Паданцев? А разве у них есть газеты или политическая платформа?

— Они явно захватили каналы коммуникации элитариев, — отрезал он. — Будешь распространять подобную ложь — угодишь на Падруйские рудники.

— Вам потребуется не один рудник, если вы хотите отправить туда всех, кто знает о производителях, — пробормотала она.

— Больше не слова. Поняла? Я не позволю, чтобы наши кадры распространяли враждебную агитацию и подрывали моральный дух общества.

— Так никто же не знает о моем сотрудничестве с НПБ. Не стану же я кричать о таком на всех углах. Глаза распахни, вы бы меня в тюрьму бросили, если бы я раскрыла государственную тайну, — это если мои сокурсники первыми меня не линчуют.

— Давай просто вернемся к делу, — сказал он, встревоженный тем, что теряет контроль над беседой. Кадры, особенно информаторы, не должны спорить и огрызаться.

— Конечно.

— Хорошо. Ты знакома с Валентином Муриным? Он изучает историю и экономику. Живет в усадьбе Ксандер.

— И снова нет. Я его не знаю.

— Я бы хотел, чтобы ты попыталась с ним познакомиться. Узнай, кто его друзья, не бросил ли кто-то из его знакомых учебу в последнее время.

— Вот же дрянь, типичная работа агента под прикрытием! А я ведь должна всего-то выдавать радикалов и рассказывать об их взглядах на существующую демократию!

— То есть ты отказываешься?

— Нет. Просто довожу до твоего сведения, какая я хорошая девочка.

— Принято. Я также хочу знать…

— Официально принято?

— Что?

— Ты это запишешь в моем деле? Мне твоя поддержка не помешала бы. Может, хоть ненадолго оставите меня в покое, хотя зачем я надеюсь на чудо…

— Хорошо, я внесу информацию в твое дело, — вздохнул он. — Хотя, возможно, запишу еще, как ты все время споришь.

Ее улыбка светилась иронией.

— А еще, — надавил он голосом, — я хочу знать, не пропадают ли тут люди. Мне нужны не официальные заявления о пропавших, а слухи, например, если кто-то упоминает, что давно не видел друга и как это странно.

— Легко. Буду обращать внимание на слухи.

Он чуть ей не поверил и сказал почти без всякой иронии:

— Ладно. Ты знаешь место закладки, если у тебя вдруг появится срочная информация?

— Знаю, где тайник. И знаю, где резервное место закладки. Помню про время встречи в этом кафе. Знаю, как подать сигнал, если меня раскрыли. Помню номер телефона для срочной связи. Даже сохранила микрокамеру, которую дала мне Горлан. Правда, все еще жду, когда мне дадут ручку-пистолет, полагающуюся секретному агенту.

— Хорошо. — Он встал. — Не подводи меня. Не подводи Бьенвенидо. Но будь осторожна с Валентином Муриным. Будь очень осторожна.

Она ответила глумливой отмашкой.

Чаинг ушел, гадая, как, во имя пустых небес, Горлан уговорила девчонку стать информатором. «Нужно прочитать ее дело. Целиком», — подумал он.