Оценщик. Поединщик поневоле - Шаргородский Григорий Константинович. Страница 5

Быстро переодевшись в один из своих самых дорогих костюмов, я прихватил саквояж с инструментами и, спустившись по ступеням крыльца, забрался на заднее сиденье уже ждавшего меня «Убера». Лишь недавно я перестал высчитывать, сколько сэкономил бы времени и денег, если бы постоянно ездил на байке, – пришло понимание, что под каждую ситуацию нужен свой инструмент. По той же причине и таскаю с собой старинного вида саквояж, когда-то прихваченный больше для имиджа, чем для реальных нужд. Раньше он практически пустовал, а сейчас был доверху набит по-настоящему нужными вещами.

С клиентом я общался только по телефону, но встретивший меня на пороге пусть и небольшого, но дорогого и представительного особняка человек выглядел именно так, как я его себе представлял. Невысокий, с легкой склонностью к полноте англичанин полностью разрушал стереотип о своих соотечественниках как чопорных и надменных джентльменах, словно специально двигающихся и даже говорящих в стиле слоу-мо. Этот был немного суетным, слегка рассеянным и до предела дружелюбным. Возможно, его стиль поведения был обусловлен легкой взволнованностью, которую я и явился либо развеять, либо усугубить – смотря как пройдет оценка.

– Месье Петров, рад вас видеть! – по-французски поприветствовал меня хозяин особнячка, тут же отошел в сторону, давая возможность пройти в гостиную. Еще разговаривая по телефону, он понял, что мой английский оставляет желать лучшего, и сам перешел на французский, которым владел в совершенстве с едва заметным акцентом. – Проходите. Может, хотите чаю?

Стоявшая неподалеку служанка тут же сделала стойку, но я лишь мотнул головой:

– Нет, месье Макнил, благодарю, думаю мы все же сначала займемся возникшими у вас сложностями, а уже затем, возможно, выпьем чаю.

– Хорошо, давайте так и сделаем, – с явным облегчением проговорил этот немного суетный человек и после приглашающего жеста добавил: – Прошу за мной.

Мы прошли мимо лестницы на второй этаж и через пару минут оказались у массивной дубовой двери. Макнил на секунду замер, перед тем как открыть двери. Казалось, что ему не совсем уютно в собственном доме. Подобное поведение напрягло меня, и сразу вспомнилось посещение кабинета с висящим на стене триптихом голландского мастера. Если и здесь проявилась какая-нибудь зловредная сущность, нужно быть очень осторожным. Впрочем, пока из тревожных признаков имеется лишь немного странное поведение самого англичанина – мой дар никак не реагировал на обстановку, да и особой концентрации энергии творения я не ощущал. Наконец-то хозяин дома решился и, словно ныряя в холодную воду, открыл дверь. Причем не пропустил меня вперед для собственной безопасности, а вошел сам, показывая, что никакого подвоха с его стороны ждать не стоит.

Не очень-то большой кабинет был оформлен в классическом английском стиле. Мне уже хватало знаний, чтобы разбираться даже в антикварном интерьере. Причем большинство вещей и предметов мебели, включая дубовые стенные панели, обладали небольшим зарядом энергии творения и точно не являлись репликами. Предмет моего дальнейшего изучения мы с Макнилом обсудили заранее, поэтому я тут же нашел взглядом не очень крупное полотно, размером полтора на метр. Картина висела на противоположной от входа стене и должна была занимать место над массивным резным креслом у рабочего стола. Ну, сейчас кресло стояло в углу комнаты, да и вообще кабинет казался каким-то нежилым, что ли. Не исключаю, что хозяин не появлялся здесь уже несколько дней.

Заказчик как вошел в кабинет, сделав три шага вперед и два в сторону, чтобы мне было удобнее пройти, так и замер, завороженно смотря на картину. В принципе я его понимаю. В магическом городе хватает не только простых волшебников, чьи действия вполне вписываются в новые магические законы, но и мастеров проклятий, к которым остальные пусть и с большим скрипом, но уже привыкли. Так что вещами, которые, как говорится, находятся за гранью реальности, женевцев не удивишь, но вот проявления энергии творения, порой наделяющей творения гениальных мастеров не только определенными малообъяснимыми свойствами, немного нарушает общий психологический устой. Не говоря уж о зарождении энергетических сущностей. Не только простые маги, но и опытные чародеи относятся к таким непоняткам настороженно, как к привидениям и другим необъяснимым даже законами прикладной магии явлениям. Насколько я понял, сам Макнил является неплохим артефактором, но, столкнувшись с тем, что он не может ни измерить с помощью магического инструментария, ни тем более прочувствовать, бедолага испытывал если не мистический ужас, то по крайней мере ощущение крайней настороженности. А если приплести сюда страшилки об энергетических сущностях, которые ходят по городу, то получается чистый хоррор.

– Что скажете? – спросил хозяин кабинета, не дождавшись, пока я параллельно с размышлениями закончу первичный осмотр картины. – Она как-то плохо влияет на меня? Там сидит опасная сущность?

Не люблю, когда меня отвлекают в такие моменты, но человек он вроде неплохой, и его переживания вызывали у меня искреннее сочувствие. К тому же уже сейчас было понятно, что никакой угрозы своему владельцу картина не несет. Теперь нужно понять, насколько она может быть ему полезна, ну, кроме того, что будет радовать взгляд и дарить эстетическое удовольствие. А еще выяснить, с чего он так переполошился. Я никакого дискомфорта не ощущал, и это было странно.

– Не беспокойтесь, энергетической сущности внутри нет. Заряд достаточно сильный, и определенными пока неизвестными мне свойствами картина точно обладает. Причем сразу могу сказать, что вредоносность их крайне сомнительна. Позвольте мне закончить оценку, и я дам более подробное и внятное заключение.

– Простите, месье Петров, я не хотел вас отвлекать. – Англичанин обезоруживающе выставил вперед ладони и даже сделал шаг назад к двери.

Вот как можно злиться на такого плюшевого интеллигента? Я ответил ему подбадривающей улыбкой и решительно направился к картине великого мастера. В том, что это подлинник творения Микеланджело Караваджо под названием «Давид с головой Голиафа», сомнений не было. Даже нет необходимости в распознании эмоций, с которыми художник подписывал полотно. Никакой имитатор не способен влить в холст такую прорву энергии творения.

Процесс оценки для меня уже давно превратился в некий ритуал. Я поставил на стол саквояж с инструментами, которые, скорее всего, мне не пригодятся, встал прямо перед картиной и внимательно всмотрелся в детали. Когда-то, подобно людям из своего старого круга, причем не только на уровне детского дома, но и уже обучаясь в институте, я с насмешкой относился к посетителям картинных галерей, надолго замиравшим перед какой-то мазней. Мне всегда казалось, что они не ищут в полотне нечто незаметное с первого взгляда или вообще недоступное простым смертным, а просто обезьянничают, чтобы не выделяться из стаи таких же лицемеров. Те времена давно прошли, и я сам завороженно застываю перед холстами по-настоящему гениальных художников, чтобы увидеть что-то потаенное, глубоко спрятанное творцом от слишком поверхностных людей. С каждой секундой созерцания картина словно расцветала, наполняясь дополнительными красками и смыслами, словно проявляя второй, невидимый слой эмоциональной глубины.

Заезженный до дыр библейский сюжет тут был подан с неожиданной стороны. Давид смотрел на голову поверженного Голиафа с каким-то странным сочувствием и даже сожалением. При этом раскаянья и нерешительности в глазах не было – лишь отголоски отчаянной смелости, толкнувшей его на безнадежную схватку, в которой он мог уповать только на помощь свыше. И ведь помощь таки пришла.

Я читал об этой картине, и единственное, в чем полностью сходятся все искусствоведы, – это то, что голова Голиафа является автопортретом самого Караваджо, а вот насчет личности модели для Давида мнения расходятся. Некоторые считают, что это ученик художника и по совместительству его любовник. Другие полагают, что смысл куда глубже и Давид – это тоже автопортрет, но только юного Микеланджело.