Дай мне развод (СИ) - Тес Ария. Страница 22
Ладно шмотки, на них плевать по сути, но…
- О нет, нет, нет… - судорожно шептала я, отодвигая ящики своего туалетного столика, - Не может быть…
Может. Каждый ящичек был пуст, а там, где лежали фотографии моего детства, на которых я была так счастлива…их не было. Вместо — пустота.
Не может быть…
- Что-то потеряла?
Я резко выпрямилась и, глядя на ненавистного Амаева, который прижался плечом к дверному косяку и ухмылялся зло, готова была его сожрать с потрохами. Но вместо этого тихо прошептала…
- Где они?!
Он знал. Конечно, знал, о чем я его спрашивала…украшения, мишура — мне на все это плевать, но мама? Последняя память о ней? Последняя возможность ее увидеть?! Знал…конечно же, знал… тем страшнее слова, которые полетели в меня дальше:
- На помойке.
Это именно тот удар, который стал последним. Я до сих пор чувствую отголоски предательства, а еще у меня до сих пор болят кулачки, так сильно я его лупила…
Ненавижу!
Тогда мы встретились в последний раз. И последнее, что он мне сказал:
- Это еще цветочки, Дарина.
Ненавижу в квадрате!
Стоит мне вспомнить его наглую морду так близко, когда он схватил меня выше локтей и отстранил от себя. Стоит вспомнить голос — сразу поджигает изнутри! А надо быть спокойной. Надо держать себя в руках.
Сегодня у нас переговоры…по поводу развода. Развода! И я не позволю ему увидеть мое смятение или слезы! Хватит! Он уже увидел достаточно и сделал с горкой, чтобы никогда больше не иметь доступа в мои эмоции!
Да!
Я четко киваю своему отражению в зеркале, подцепляю сумку и выхожу из комнаты. Дедушка сегодня дома. Для него это вообще странно, и я даже недоверчиво кошусь в его сторону, мол, и что ты здесь делаешь? Но потом замечаю теплый, взволнованный взгляд и понимаю: он переживает.
Ради меня остался.
Не скажет, не подойдет, не станет навязываться. Дед просто молча пьет чай, якобы читает газету, разве что неловко вставляет:
- Я сделал сырники. Если ты любишь.
Ка-пец.
Насколько же ему сложно выстраивать отношения на самом деле?!
Мне известно, что бабушка умерла очень давно. Папа как-то рассказывал, что ему тогда дай бог двадцать стукнуло, но дома у старого генерала нет и намека на женщину. Это ведь сразу чувствуется: чисто, как в казарме, а уюта нет. Ну нет его! Точнее не было…
Я, опять же, не хотела наглеть, однако и удержаться тоже не смогла. Купила разных мелочей, наподобие красивых полотенчиков на кухню, милых солонок, цветы…Вот вчера в магазин ходила, а по дороге какая-то бабуля продавала цветы. Не смогла устоять! Ну и как бы вот. Теперь стоят на столе, пышут ароматами, радуют глаз.
Не знаю, нравится ли ему? Он так ничего не сказал (и на перестановки в ванной тоже, где я заменила страшную мыльницу на красивую, порошок купила ароматный, сложила аккуратно полотенца для лица и тела по отдельным стопкам). Может быть, ему некомфортно? Непривычно? Но точно никакого недовольства мои старания не вызывают — он же молчит. А может лучше спросить? Да…спрошу.
- Спасибо, я съем парочку, - киваю, накладываю себе на тарелку и как бы невзначай, добавляю, - Я там ароматизатор поставила…в ванной комнате и в прихожей…
- Я видел.
И все?! Так, ладно, намекну еще.
- Он абрикосами пахнет.
- Чувствую.
Ты издеваешься?! Я уже начинаю не хило так злиться, поэтому поворачиваюсь, с вызовом смотрю ему в глаза, сама щурюсь в ответ на полный штиль и цежу.
- Еще мыльницу заменила.
- И это я тоже заме…
- Да ты издеваешься?!
Взрываюсь, дед непонимающе хлопает глазами.
- Я понимаю, что ты это все видел! Может, скажешь что-нибудь?!
- А что мне сказать?
Он реально не понимает!
- Ну я не знаю! Тебе понравилось?! Тебя бесит?!
- Почему меня должно бесить?
- Что я тут хозяйничаю хотя бы!
Дед мягко улыбается, ставит чашку на блюдце, жмет плечами.
- Мне это наоборот нравится.
Спокойствие обезоруживает. Я вмиг перестаю себя накручивать, правда чувствую себя немного истеричкой напополам с неразумным ребенком, ну это ладно. Подхожу к столу.
- Нравится? Правда?
Детство добавляется в вопросе и тоне, которым он был задан, и которое деда окончательно смягчает.
- Конечно, нравится. Моему дому не хватает женской руки, спасибо. И прости, что сразу не сказал — не хотел доставать тебя. Ты и так на нервах…
- Я не на нервах!
Ершусь, чем больше добавляю сказанному истины. Мда, глупо это сопротивляться в конце то концов! У меня сегодня намечено крупное, «взрослое» событие, так что куда я лезу то? Зачем притворяюсь? Да, мне всего девятнадцать, но мне по факту глупо откликаться на это самое детство, которое еще в заднице играет. Хотя бы на эти пару часов. Мне надо быть взрослой последний день, пока точно…
- Ладно, на нервах, - принимаю разумное решение и соглашаюсь, присаживаясь за стол, - Эта дурацкая история меня доконает…
- Если ты ей позволишь — да.
- Как «не позволить» это сделать?
- Абстрагируйся.
Очень емкий совет.
Меня он мало удовлетворяет, но что поделать? Дед предупреждал: отношения ему выстраивать сложно, а значит, и ждать чего-то «душевного» не приходится. Надо смириться — ну и ладно, с другой то стороны, да? Я живу с ним очень мало, пока его не знаю совершенно и почти не помню, если говорить до конца откровенно. Мне бы хотелось поговорить с ним о прошлом, расспросить, но пока я и тут захожу в тупик, ведь совершенно точно не понимаю, с какой стороны подойти к этому разговору в принципе. Только это все действительно мелочи жизни: думаю, что в конечном счёте получится все урегулировать, и у нас выйдет выстроить мосты, всего лишь нужно немного подождать, притереться и успокоиться.
Все. Будет. Хорошо.
Он ведь старается — я вижу. На данном этапе мне этого достаточно, остальное приложится. На миг мне страшно, правда, что я вновь себя «обманываю», как с Ильясом…Дед разбивает эти страхи, когда произносит дальше следующее:
- Летом…после твоего развода, есть предложение поехать и отдохнуть.
Резко поднимаю глаза, вижу, как неловко он себя теперь чувствует. Вроде и спокойный, а сам нервно теребит край скатерти — так мило. Взрослый, седой генерал волнуется — умилительно почти…
- Я сейчас специально работаю, как можно больше, чтобы освободить время, и летом у меня выйдет взять большой отпуск. Можно слетать куда-нибудь в Европу. Куда захочешь. Мне все равно — выберешь сама, просто…попробуем восстановить связи. Давно утерянные…
- Я тебя почти не помню, - неожиданно сознаюсь, и дед теперь сам поднимает резко на меня взгляд, хмурится.
- Правда?
- Извини…
Грустно. Не только мне вдруг становится грустно, будто я потеряла часть своей жизни, но и ему тоже. Сникает весь, хмурится сильнее — нет! Нет, пожалуйста!
- Но я хочу узнать, что мы делали и как проводили время.
Это тоже правда. Я говорю так не из жалости, а потому что чувствую теплоту какую чувствуют по отношению к близкому человеку.
- Помню… - слегка улыбаюсь, подоткнув голову рукой и глядя в его ясные глаза, - Как ты водил меня к какой-то елке…
Дедушка улыбается так, будто погружается в воспоминания давно минувших дней, кивает.
- Хороший был праздник…
- Почему мы не общались?
На миг я замечаю в нем перемену — печали становится больше… — но дед ее умело прячет и легко жмет плечами.
- Отношения между твоими родителями были…мягко говоря, сложными, поэтому я отошел в сторону.
- Так мама хотела?
- Ей так было проще. Наши встречи приносили ей боль, я напоминал ей Гришу…
- Мама его любила?
- Да. Она его любила… - в голосе становится еще больше печали, но он быстро давит ее улыбкой, - Твоя мама попросила дать ей время, и я принял ее условия.
- Спасибо, что не стал на нее давить.
- Танечка была хорошей женщиной.
- И за это огромное спасибо…
Я почти плачу, если честно. Мне так тяжело вспоминать о маме, так больно слышать, когда ее кто-то оскорбляет, что происходило в этой семье так часто…Однако ни разу я не позволила отреагировать на жестокие слова! Ни разу! Мои слезы означали бы, что я согласна с гнусным шипением моей мачехи или пренебрежением отца, а хрен им всем! Нет! Однако мягкость вызывает во мне другие ощущения…