Трактат о лущении фасоли - Мысливский Веслав. Страница 10

— Вам? — Пан Роберт засмеялся, но, судя по смеху, вовсе не воспринял мои слова, как шутку. — Вам? — повторил он чуть насмешливо. — Смешно. Живете в другой стране, за сотни километров. А дача у вас будет здесь. И что, станете приезжать сюда на денек другой?

— Иногда и на денек-другой бывает полезно сменить страну, — продолжал я, будто наперекор себе, наперекор ему, раз он не понял, что я пошутил.

— И что, правда приезжали бы? Ну да, ну да... Столько я вам писал, столько лет уговаривал. А теперь будете приезжать. Как же, как же... И насколько часто?

— Как сложится.

— Что сложится?

— Обстоятельства.

— Какие?

— Разные. Обстоятельства невозможно предвидеть.

— Но такой домик не может стоять и ждать ваших благоприятных обстоятельств. За ним присмотр нужен. Не говоря уже о постоянном ремонте. Да и воровать стали. Недели не проходит, чтобы у кого-нибудь дверь не взломали. Мы пробовали установить дежурства, но один не приехал, другой забыл, а третьему что-то помешало. Лучше всего было бы нанять кого-нибудь, чтобы присматривал за всем, но тогда ему пришлось бы здесь жить. — И, после небольшой паузы, уже спокойно, словно подводя итог: — А вы, в лучшем случае, раз в году...

— Может, и два. — Я продолжал его испытывать, не понимая, почему он так сопротивляется.

Пан Роберт взглянул на меня с подозрением.

— Ну хорошо, допустим, два. Но зачем вам это? Зачем? — бросил он раздраженно.

— Затем же, зачем сюда другие приезжают, — ответил я. Не знаю, может, я и себя испытывал. — Подышать свежим воздухом. Отдохнуть, отвлечься от всего.

— Да что вы такое говорите?! — взорвался он. — Где вы теперь найдете свежий воздух? Ни воздуха нет, ни воды, ничего. Кто еще чувствует воздух, которым дышит? Человек дышит, потому что организм того требует. Да если даже и так, разве это выход — надышаться по выходным? Или даже за месяц отпуска или сколько там. Никому это не поможет. Или вы думаете: они отвлечься, отдохнуть сюда приезжают? — Пан Роберт резко отвел руку со стаканом, так что немного пива выплеснулось на рубашку. — Разве вы не видите, что здесь стало даже хуже, чем в многоэтажках? Там хоть сотни квартир, и ты не обязан никого знать. Поздоровались — и достаточно. Да и то не со всеми: с теми, кто живет ниже или выше этажом, — необязательно. А уж тем более, если еще выше или ниже. Бывает, неделями соседа не встретишь. Если вы уходите и приходите в разное время, так можете ни разу не встретиться, пока гроб из квартиры не вынесут. А здесь: хочешь не хочешь, а надо. Только приедешь — уже облепили, как муравьи. И зудят, кусают, объедают. Через неделю такого отпуска уже не понимаешь, кто ты такой. Вот скажите, сколько людей может уместиться в человеке, чтобы он по-прежнему чувствовал себя самим собой? Человек — как этот стакан: больше, чем туда помещается, налить невозможно. У меня в городе лавочка, но я городских не по городу знаю. По водохранилищу. Ладно бы только имя, фамилию, профессию, должность, адрес, телефон — это еще можно выдержать. У меня целый ящик визитных карточек. И что? Мертвым грузом лежат. А сколько раз я переписывал записную книжку, чтобы освободить ее хотя бы от тех, что умерли. А она все толще и толще становится. Но это еще можно вынести. Я о другом. Чувствуешь себя, как в муравейнике, а кому охота быть муравьем? Здесь нет спасения. Люди самое интимное вываливают, словно испражняются. Нет мест хуже, чем такие, где приходится быть вместе, да еще на протяжении всего сезона. Кто с кем, кто против кого, кто над кем, под кем, кто за что, кто что скрывает, что кому кажется — чего только не наслушаешься. Взять хотя бы болезни. Этот одним страдает, тот другим, у этого одно вырезали, у того — другое. У этого запор, у того понос. Все, что изволите, на любой вкус. Даже оргазмы. У этой — каждый раз, у той — еще ни разу. Сядут или лягут — и давай жаловаться. Вы себе не представляете, как далеко звук по воде разносится. Да еще домики вплотную друг к другу стоят, а если так жарко, как сегодня, то сами видите, двери и окна настежь — не только соседей, всех слышно. На берегу — с воды, в воде — с берега, на этом берегу — с того. И никуда не денешься. Даже если не хочешь ни слышать, ни видеть. Само в уши и в глаза лезет. Не для того же приезжаешь, чтобы запереться в домике и сидеть там. Самый тихий шепот здесь превращается в хор, мельчайшая подробность увеличивается до огромных размеров. И не захотите — узнаете все животы, все пупки, зады, венозные узлы на ногах, шрамы после операций. Глаза не закроешь, уши не заткнешь. Даже мысли твои превратятся в помойку из чужих. А вы говорите...

Я не узнавал его. Он был совершенно другим, не таким, каким представлялся мне по письмам. Может, что-то случилось, что он так изменился? И уж совсем я не мог понять, почему он так настойчиво отваживает меня от этого места. Приглашал, просто-таки соблазнял столько лет, а когда я наконец приехал... И ведь должен был догадаться, что я просто пошутил. Но может, он еще по дороге, пока мы сюда ехали, начал меня подозревать, что я тоже — совсем не тот человек, которого он представлял себе по письмам. А моя реплика насчет покупки домика только подтвердила это.

— А вы говорите... — повторил он, словно разговаривал сам с собой. — Поверьте, когда я возвращаюсь домой, приходится к самому себе привыкать заново, собирать себя по кусочкам, начиная с самого детства, с первых слов, первых мыслей, первого плача, чтобы снова почувствовать, что я — это я. Здесь живешь, как на сцене. А что такое человек без тайны, что? Сами скажите. — И, почти закипая от злости: — Христом Богом клянусь, продам я этот домик! И уеду.

Он вылил остатки пива из банки в стакан и, снова погрузившись в молчание, вглядывался в шумевшее перед нами водохранилище. Наверное, надо было что-то сказать, может, он даже ждал этого. Но мне ничего не приходило в голову, кроме того, что надо уехать сегодня же. Но я решил, что сейчас — неподходящий момент, чтобы об этом сообщать. И спросил, словно невзначай:

— А где эти могилы, о которых вы мне писали, что там больше всего грибов?

— А что, вы хотели бы сходить за грибами? Нет, не сейчас, не сейчас. — И он вскочил. — Принесу еще пива. А может, приготовить что-нибудь? Не проголодались? Я чуть позже приготовлю. Я привез жареную курицу, только разогреть.

Пан Роберт ушел, вернулся и вдруг замер с банками пива в обеих руках:

— Вот взгляните. Похоже, новенькая. Никогда ее здесь не видел. Надо будет разузнать, кто такая. Вон там. Посмотрите! — Он поставил пиво на стол, открыл, налил себе и мне. — Честно говоря, только это меня здесь и держит. Иначе давно бы продал. — Он отпил немного из стакана и опять стал смотреть по сторонам, время от времени поглядывая на меня то ли с улыбкой, то ли с насмешливой гримасой; глаза у него совершенно изменились, в них зажглось что-то почти хищное. — Та тоже ничего. Вон, в лодку садится. Эту я знаю. Да-а, любит это дело, уж такая затейница! Я вам покажу еще одну по соседству, в двух домиках отсюда. Только она, наверное, еще не приехала.

Честно говоря, я слушал и не верил, что передо мной пан Роберт. Тот пан Роберт, которого я знал по письмам, открыткам, телефонным звонкам. И раздумывал, что же в нем настоящее — то, что он сейчас говорил, или то, что он писал мне на протяжении стольких лет. А может, ни то ни другое? Но виду не подавал.

— Или вон та, посмотрите. По берегу идет. Даже смотрит в нашу сторону. Это — единственное, что меня еще удерживает, несмотря на все неудобства. Потому что здесь вы ее берете у самой природы. А взять у природы — не то же самое, что с улицы или из кафе. Эх, природа, природа... И самого скрюченного выпрямит. Чего она там бродит, интересно? О, ложится. Загорать будет. Часами может лежать на солнце. Лето только началось, а она уже черная, как негритянка. Хотя если честно, я не очень люблю таких загорелых. Зато с ними намного проще. Что они, зря мучились, на солнце лежали? И уж конечно, мучились не для своих баранов — законных супругов. Тех заставляют животы подтягивать на лодках, на байдарках. И то сказать, сколько можно с таким, законным? Год-два и — прощай, верность. К счастью, мир отказался от всех этих предрассудков, обычаев, привычек. Человек сегодня уже неспособен на длительные отношения. Все за чем-то гонятся, к чему-то стремятся, и ближний — все равно что кандалы на ногах. Разговаривать уже неохота, а здесь приходится. Не о чем, а приходится. Конечно, случаются браки до гробовой доски. Но это уже — диковинка. Еще немного — и к таким супругам будут экскурсии водить, как в замки, соборы, музеи. Супружество, по правде говоря, стало обществом с ограниченной ответственностью. Развалится — организуют новое. Так оно и крутится, лишь бы как-нибудь, лишь бы дальше, лишь бы до конца. Ни черта не стоит эта наша жизнь, так я вам скажу. Все наши сны, мечты, надежды. — Вдруг глаза его заблестели. — О, глядите. Приехала. Ну, та соседка, что я говорил. Посмотрите на нее в купальнике. Глаз не отвести. Иногда топлес загорает. А как же, и сюда докатилось. Почему бы и нет? В таких делах не существует ни границ, ни языков, ни всяких там фиглей-миглей. Надо будет ее как-нибудь на лодке покататься пригласить. Может, представится случай. Ну да, мы здороваемся. Но что-то меня удерживает, не могу себя перебороть. Кажется, вот-вот — но вся смелость неизвестно куда девается. Может, для начала лучше бы ее ежевику пригласить пособирать? Наверное, уже поспела. Пойду в следующее воскресенье в лес, посмотрю. Только она может не захотеть, ежевика же колется. Жаль, земляника уже сошла. Только это меня здесь и держит. Вот сами скажите, что на самом деле человек имеет от жизни? За все эти заботы, усилия, бессонные ночи, горести? А если прибавить еще и болезни, и другие несчастья — что в результате? Посидели бы денек в моей лавке. Сувенирной. Ха! Лавку тоже продам к чертям собачьим!