Леди Удача - Крэн Бетина. Страница 80

— Печенок! — огрызнулась леди Маргарет.

— Ну уж не знаю, что у вас там, под пелериной, так воняет.

Глава 22

Гроза собиралась весь вечер. Порывы ветра сбивали с ног, молнии сверкали в тяжелых тучах, нависавших все ниже. Гром рокотал и рычал, отчего небо казалось живым существом, и лошади от этих раскатов шарахались, пятились и прижимали уши. Надо было скорее отыскать свою карету, и Рейн бесцеремонно тащил Чарити за собой… А в ее душе тоже собиралась гроза. Внезапно она замерла на месте.

— Смотри, смотри, как лошади пугаются меня!

— Ну конечно, тебя они пугаются, как же! А молнии и гром тут вовсе ни при чем! — рявкнул Рейн, выходя из себя.

Он почти силой запихнул жену в карету и заорал кучеру:

— Пошел!

Чарити сидела, забившись в угол, разрываясь между страхом за мужа, который так глупо подвергал себя опасности, искушая удачу, и гневом на него за безрассудство. Молнии в небе вспыхивали все чаще. Карета мчала по улицам во весь опор, срезая углы, и всякий раз, когда экипаж опасно накренялся, у Чарити замирало сердце. Лицо Рейна было полно яростной решимости. Кто знает, что он еще натворит, когда они окажутся дома?

Первые крупные капли дождя упали на землю как раз в тот момент, когда они подъехали к дому. Рейн потащил ее за собой к крыльцу, ворвался в дом и ринулся как безумный прямо в столовую. Там он сразу же кинулся к солонкам, стоявшим на буфете. Не успела Чарити и глазом моргнуть, как он открыл одну солонку и рассыпал всю соль по полу.

— Нельзя, нельзя просыпать соль! — Чарити рванулась, чтобы взять щепотку и скорее кинуть через плечо, но Рейн не позволил.

— Ну какая беда может произойти от рассыпанной соли? Чарити, подумай сама! В худшем случае кто-нибудь на этой соли может поскользнуться. — Выражение ужаса, застывшее на ее лице, только подстегнуло его. — Это просто суеверие! Просыпать соль нехорошо только по одной причине: негоже переводить добротный продукт!

— Рейн, так нельзя!

— Можно! — Глаза его сверкали, он явно собирался отвести наконец душу на сверхъестественных силах, которые так осложнили его семейную жизнь. — Нельзя жить с женой, которая тебе жена только наполовину… и любит тебя в пол сердца. Я не хочу вечно жить среди дурацких примет, среди судьбоносных солонок и роковых трещин! Я не буду так жить, Чарити, и не верю, что тебе это под силу. И ты можешь выбрать здравый смысл и свободу… — Он умолк. Выпустил ее. А затем, печально глядя на нее, договорил тихо: — И любовь. Ты можешь выбрать жизнь и меня. Душевная мука, замешательство, любовь к мужу — все перемешалось в ее душе, и бурлило, и теснилось в мозгу.Неужели можно забыть обо всех тех несчастьях, причиной которых она была? Сказать себе, что это все совпадения, или сделать вид, что вообще ничего не происходило? Она дрожала всем телом. В ее сверкавших, как топазы, глазах была мука.

— Скажи это, Чарити, — прошептал он, стараясь голосом выразить, как она нужна ему. Его взбудораженные чувства воспринимали каждый нюанс борьбы между страхом и надеждой, происходившей в ее душе. Когда она отвела взгляд, он чуть не умер от огорчения. — Что ж, придется мне тогда вступить в бой с твоими дурацкими приметами! Сейчас я им задам жару!

Он снова схватил Чарити за локоть и потащил в свой кабинет. Там взял приставную лесенку, которая служила для того, чтобы добираться до верхних полок книжных шкафов, поднял над головой и помчался к главной лестнице. Он бежал под приставной лесенкой, а ведь это очень дурная примета — проходить под лестницей.

— Прошу тебя, Рейн, опусти лестницу… ты даже не представляешь, что может случиться! — Она кинулась вдогонку за мужем и, раздираемая тревогой и гневом, крикнула: — Прошу тебя, давай поговорим…

— Мы уже поговорили.

Он взлетел одним махом на второй этаж, все так же держа приставную лесенку над головой, промчался по коридору, ворвался в их спальню. Приостановился, оглядываясь вокруг, соображая. Затем прислонил лесенку к балдахину их кровати, встал под ней и стоял так целую бесконечно долгую минуту. Затем встрепенулся, вспомнив что-то, быстро подошел к камину, вытащил старые баш-маки, которые Чарити поставила там в день своего приезда, отнес их к окну… и выкинул в бушующую тьму за окном. За этой парой последовала та, что Чарити припрятала за занавеской, за башмаками — сковорода с углями, извлеченная из-под кровати, и веточки омелы с полога. Гроза бушевала, ветер врывался в открытое окно, а Рейн сметал соль с подоконника. Закончив, он смел дорожку из соли у камина, намереваясь покончить со всеми суевериями и предрассудками раз и навсегда.

Чарити смотрела, как муж расправляется с охранительными талисманами, расставленными ею на счастье, и у нее было такое чувство, что он отрывает их от ее души. На нее нахлынули воспоминания детства и девичества, запахи и звуки, сопровождавшие миллионы мелких ритуалов, составлявших их повседневную жизнь в Стэндвелле.

Вспомнились и «счастливые» серебряные наперстки, и строгий запрет: «Никогда не зашивай ничего прямо на человеке, не то пришьешь беду». И истории про деревянные ложки, метлы, яйца, самые обыденные предметы, обладавшие волшебными свойствами, считалки и стишки, которые были обрывками древних заговоров, объяснявшими мир и учившими жить в нем, угадывая будущее. Ей казалось, она даже чувствует аромат сушеных трав и лекарственных растений, пучки которых висели по всем углам их дома.

Но из темных уголков ее сознания выползли и воспоминания помрачнее — о долгих ночах, когда она лежала одна в своей огромной холодной постели, не в силах уснуть из-за страха перед гоблинами, которыми, волей вездесущих суеверий, была населена темнота вокруг. Сколько раз отец успокаивал ее, говорил: и после самой длинной ночи все равно наступит утро. Она вспомнила, как ребенком молилась с лихорадочной истовостью, прося Бога, чтобы заставил утро наступить поскорее и спас ее от ночных страхов. Сознание ее снова вдруг оказалось во власти этой непроглядной тьмы…

Спальню освещал жутковатый свет молний, которые сверкали в небе, почти не переставая. Дождь лил как из ведра, струи его лупили в стекла, от ударов грома содрогалось все вокруг. Разгул стихий за окном подхлестывал бурю, бушевавшую в ее душе.

Неужели все это в действительности было обыкновенной солью, старыми башмаками, просто сухими листьями? Ей казалось, голос отца проговаривает за нее эти мысли. Ну, как эти предметы могут защитить человека от горя, или болезни… или смерти? Отца-то они точно не уберегли…

Рейн увидел, как внезапно побледнела жена и ужас исказил черты ее прелестного лица. Он чувствовал, что она ускользает от него, погружается в бездну своих страхов, и, совсем потеряв голову от отчаяния, снял башмак к быстро пошел к зеркалу в полный рост, тому самому, перед которым они стояли в знойный полдень. Он размахнулся, ударил, и зеркало разлетелось на куски. Чарити вскрикнула.

— Ах, только не это! — Она подбежала к мужу, схватила за рукав и стала оттаскивать от зловеще поблескивающих осколков. — Разбившееся зеркало — это же семь лет счастья не видать! А уж разбить зеркало… Обязательно случится беда с…

— Ничего со мной не случится! — Он схватил жену за плечи. — Черт побери, Чарити. Нет ничего волшебного ни в зеркалах, ни в подковах, ни в вонючих амулетах! Никакой мистической силы — ни хорошей, ни плохой — не заключено ни в словах, ни в обычаях. Ты принесла мне только хорошее, Чарити. Мой дом стал уютным, моя постель согрета, мое сердце ожило — я даже не ожидал такого, даже не подозревал, что так может быть. Я люблю тебя…

— Мой отец тоже любил меня… и погиб! Ах, Боже мой, Рейн, неужели ты не понимаешь — ведь он из-за меня погиб! — Это признание вырвалось из самой глубины ее души, и выкрикнула она его срывающимся голосом. — Отец потерял все, остался только Стэндвелл, само имение, и ему волей-неволей пришлось заняться контрабандой. Он вышел в море в ненастье, а я своей рукой затушила в ту ночь фонари, по которым он должен был вести лодку к берегу. — Ужасная правда эхом отдавалась в ее мозгу, в сердце. Бесслезные рыдания сотрясали тело. — Неужели ты не понимаешь? Это я убила его.