Крест и полумесяц - Валтари Мика Тойми. Страница 29

Чуть поколебавшись, султан дал себя уговорить, вытащил свиток исписанной от руки бумаги и начал звучным голосом читать свою поэму. Руки у него дрожали, и видно было, как он боится насмешек самых блестящих знатоков поэзии в Стамбуле. Но они подняли кубки и выпили за поэта Мухуба, и тогда землистое лицо султана озарилось счастливой улыбкой.

Великий визирь, опьянев от смеха и вина, потянулся за скрипкой, и вскоре по дому поплыли дивные звуки чарующей музыки.

Не буду больше рассказывать о той ночи. Все было прекрасно, а когда гости слишком уж напились, Ибрагим снова взял в руки скрипку, чтобы успокоить расшумевшихся острословов своей волшебной игрой.

Все веселились от души, и когда звезды начали тускнеть на небосклоне, мы вытащили в сад поэта Мурада, уснувшего пьяным сном, и бросили бедолагу в фонтан, чтобы он там протрезвел.

Тут проснулся и мой слуга-индус, ухаживавший за рыбками, и принялся в ярости швырять в нас камни и осыпать проклятиями, выгоняя из сада. И мы удирали со всех ног, путаясь в цветах и теряя туфли. А поэт Мухуб даже лишился тюрбана и, глядя на всю эту суматоху, хохотал до слез.

На рассвете немые рабы забеспокоились, не случилось ли чего с их господином, и заколотили в дверь. Вид этих темнокожих великанов подействовал на нас, словно ушат холодной воды. Мы мгновенно протрезвели.

Еще не отдышавшись после беготни по саду, поэт Мухуб в халате, запачканном землей, уселся в скромные носилки и с трудом уговорил великого визиря занять место рядом с ним, после чего оба они покинули мой дом, веселые и довольные.

7

Султан Сулейман побывал у меня в гостях десять раз. В моем доме он встречался не только с поэтами и мудрыми дервишами, но и с капитанами французских и венецианских кораблей, а также с учеными авантюристами, большинство из которых и понятия не имело, с кем они говорят.

В обществе чужеземцев и неверных султан тихо держался в тени, внимательно слушая их рассказы и время от времени задавая вопросы о положении в западных землях.

Так я довольно неплохо узнал султана Сулеймана, которого в христианских странах уже начали называть Великолепным, хотя его собственные подданные предпочитали именовать его Законодателем. Но — нет пророка в своем отечестве! И чем больше узнавал я султана, тем быстрее тускнел тот нимб, который окружал его когда-то в моих глазах.

Меланхолия, в которую нередко погружался султан, надолго превращала его в тяжелого, скучного, необщительного человека. Благородная фигура великого визиря Ибрагима казалась по сравнению с султаном все более и более значительной. При всех своих недостатках Ибрагим по-прежнему был человеком среди людей, султан же словно окружал себя незримой стеной и вечно замыкался в своем одиночестве, точно считал, что далек от ближних своих, как небо от земли.

Мое положение наперсника великого визиря было очень и очень странным. Обычно я навещал его лишь после наступления темноты; чтобы замести следы, я пробирался во дворец то через заднюю дверь, то через вход для слуг. Но в серале все хорошо знали, что прошения и жалобы великому визирю лучше всего передавать через меня. И для всех оставалось полной загадкой, почему, невзирая на это, жена моя Джулия чувствовала себя в гареме как дома, была в милости у султанши Хуррем, гадала ей и женщинам из ее окружения, рисуя пальцем линии на песке, делала для них покупки на базаре и — как я подозреваю, за огромную мзду — устраивала богатым еврейкам и гречанкам аудиенции у султанши.

Поэтому не приходилось удивляться, что в серале и в христианском квартале Галаты обо мне начали рассказывать самые невероятные истории. Люди то чудовищно переоценивали мое влияние, то считали меня совершенно неопасным человеком, ибо пребывал я в основном в обществе поэтов и дервишей. А когда я стал принимать у себя в доме христиан-авантюристов с Запада, слухи обо мне разошлись по всей Европе и достигли даже императорского двора.

Христианские ловцы удачи, навещавшие меня, либо прибывали в Стамбул с тайными миссиями, либо искали возможности принять ислам и поступить на службу к султану, либо же пытались наладить с турками выгодную торговлю.

Мне не раз удавалось оказывать этим людям важные услуги, и потому обо мне стали говорить как о человеке, который, хоть и принимает подарки, но зато сообщает взамен достоверные и точные сведения.

А то, что я принимал подношения от друзей и от врагов, было делом совершенно естественным, ибо так поступал любой влиятельный человек в серале, не смея нарушить старого доброго обычая.

Без таких подарков нельзя было, например, даже мечтать о том, чтобы добиться аудиенции у султана. Положение людей в серале оценивалось исключительно по размеру взяток, которые они брали. Дары от просителей, неразрывно связанные с тем или иным местом при дворе султана, составляли куда большую часть регулярных доходов, чем вознаграждение за службу.

Великий визирь тоже принимал подношения, соответствующие его рангу. Ибрагим получал подарки даже от посла короля Фердинанда. Все это делалось совершенно открыто и считалось лишь естественной данью уважения человеку, занимающему столь высокий пост.

Выполняя разные деликатные поручения, я получал и множество тайных даров, но для своего же блага всегда честно рассказывал о них великому визирю, хотя дарители ничего об этом не знали. И христиане стали считать меня человеком продажным, ибо каждый из них полагал, что деньги, которые он мне дал. заплачены за то, чтобы дела его в Стамбуле шли успешно. Но благодаря великодушию визиря Ибрагима совесть моя была чиста и я никогда не поддавался соблазну предать своего благодетеля.

Я должен также сказать, что послы христианских держав просто выбрасывали деньги на ветер, пытаясь с помощью тайного или явного подкупа направить политику Османов в выгодное для европейцев русло.

Все важные решения принимались после долгих бесед султана и великого визиря, а христианским послам постоянно морочили головы красивыми словами и пустыми обещаниями; чтобы усыпить подозрения христиан и выиграть время, султан принимал послов с огромной пышностью, заставляя надолго погружаться в обсуждение мельчайших подробностей церемониала и этикета. И дела вовсе не меняло то, что великий визирь порой встречался у меня в дружеской обстановке, за бокалом вина с каким-нибудь испанским дворянином или итальянским авантюристом, которые по приказу императора искали тайные подходы к Ибрагиму.

Великий визирь казался во время таких встреч очень разговорчивым и искренним; побуждая противника раскрыть истинные замыслы и цели, он хвастался, будто имеет огромное влияние на султана: что, мол, он, Ибрагим, скажет, то султан и сделает.

Однако визирь решительно избегал серьезных обещаний и не давал втянуть себя в беседу о том, каким образом, по его мнению, Восток и Запад могли бы так устроить свои дела, чтобы жить в мире и согласии друг с другом. Сам же султан ни разу не обмолвился об этом ни единым словом и вообще не желал вести с посланцами Запада никаких разговоров. Однако Сулеймана весьма интересовало, на какие уступки готов пойти император, о чем султан и узнавал через великого визиря.

Но думаю, что и император, и султан — оба они в ту пору искренне хотели мира, и тем не менее все переговоры кончались ничем, ибо ни один властелин не решался поверить в добрую волю другого.

Султан как повелитель всех мусульман и вообразить себе не мог нерушимого мира с неверными, ибо Коран запрещал даже думать об этом. С другой стороны, всем было слишком хорошо известно, что император как расчетливый и трезвомыслящий политик молниеносно забудет все цветистые клятвы и тайные договоры и воспользуется любой возможностью, чтобы объединить христиан и повести их на бой с султаном, ибо имел все основания считать мощь Османов постоянной угрозой своей империи и всему христианскому миру.

И вот я как молчаливый свидетель наблюдал за политическими хитросплетениями и интригами — и с болью убеждался в бессмысленности любой политики, ибо какие бы добрые намерения ни двигали человеком, он все равно бессилен изменить ход событий и вынужден подчиниться обстоятельствам и тем условиям, в которых живет.