Серебряная богиня - Крэнц Джудит. Страница 30

Обе с удивлением услышали звонок в дверь, прозвучавший внизу. Анабель до прихода Стаха не ожидала сегодня вечером никаких посетителей. В эту минуту в гостиную вошел Рэм, и Дэзи обрадованно поднялась ему навстречу. Теперь, когда Рэм работал в Сити и завел собственную квартиру, ей редко доводилось встречаться со своим двадцатидвухлетним сводным братом.

— Что за чудное одеяние ты на себя напялила? — бесцеремонно спросил он.

Рэм казался разочарованным. Он нагрянул, рассчитывая застать Анабель одну, чтобы иметь возможность поболтать с нею, а она оказалась занятой с Дэзи. Он даже не заметил обращенного на себя радостного взгляда сводной сестры, ее улыбки, которой она расцвела, завидев его, и которая тут же увяла, смятая его неосторожными словами.

— Ты ни черта не смыслишь в моде, Рэм, — вмешалась Анабель таким взволнованным тоном, какой ему редко доводилось слышать прежде. — Дэзи выглядит божественно, это последнему дураку ясно.

— Ну, если вы так считаете, Анабель, дорогая… — произнес он равнодушно, по-прежнему не обращая внимания на Дэзи.

— Мне пора, — заторопилась Дэзи. Ей уже не терпелось снять бархатные бриджи и гофрированную блузку, которыми она еще недавно так гордилась. Теперь она стыдилась, что выглядит… как этакий мальчик-паж. Одобрение Рэма, которого она тщетно искала последние девять лет, значило для нее все, хотя она часто убеждала себя, что по каким-то неясным ей мотивам он не любит ее и никогда не полюбит. Но он, как никто другой, обладал способностью больно ранить ее. Рэм, недоступный, всегда сдержанный, непроницаемый, отстраненный, со смуглым надменным лицом, на котором не проступали никакие эмоции, всегда обезоруживал ее, любящую и страстно желавшую угодить ему.

В школе леди Олден Дэзи училась предпоследний год и была признана лидером класса, мастером всевозможных розыгрышей; она была одной из немногих девочек, которых леди Олден ни разу не удавалось довести до слез своей линейкой, и возглавляла тесный кружок подружек, таких же отчаянных, помешанных на верховой езде, как она сама.

Стах прекрасно знал неукротимый нрав своей дочери. Часто в школе она была одной из главных возмутительниц спокойствия, о чем леди Олден в самых суровых выражениях неизменно сообщала ее отцу. Одна из проделок Дэзи — джимкана <Слово, заимствованное из хинди. В Англии стало обозначать любительский конный праздник с соревнованиями по верховой езде. (Прим. пер.)>, устроенная с ее подачи на частной территории Белгрейв-сквер, стоила Стаху большого штрафа и неприятных объяснений с полицией. Кроме того, Стах был шокирован ее поведением. Отец не мог припомнить, чтобы он в ее возрасте совершал нечто подобное, особенно если учесть, что она все-таки девушка.

После этого случая Стах долго сидел в одиночестве, размышляя о своей безрассудной дочери. Разве могла она вырасти воспитанной должным образом, имея перед собой только такие примеры, как он и Анабель? Конечно, они оба не абсолютно аморальны, но в глазах общественного мнения каждый из них нарушает общепринятые правила. Рэма в итоге сумели превратить в спокойного, малоэмоционального и трудолюбивого человека, но леди Олден так и не удалось укротить Дэзи. Что с нею будет, когда она перестанет жить под крышей отцовского дома? Эта история с джимканой выходит далеко за рамки невинных детских шалостей, думал Стах, мучительно ощущая свой возраст, каждый год из прожитых пятидесяти пяти. Он негодовал на самого себя, не сомневаясь, что именно он избаловал Дэзи. Но что следует ему предпринять, чтобы гарантировать ее благополучное будущее? Ведь он не всегда будет рядом, чтобы выручить ее из очередных неприятностей.

Стах задумался и о приведении в порядок своих собственных дел. В конце концов он пригласил к себе своего поверенного и внес изменения в завещание. Теперь большая часть его состояния была вложена в акции компании «Роллс-Ройс». Капиталовложения Стаха диктовались скорее эмоциями, чем холодным финансовым расчетом, и Стах поместил, пожалуй, слишком много средств в любимую им компанию.

Однако тренировки пони для поло отнимали теперь у Стаха почти все время. Он летал все меньше и меньше, уже не испытывая потребности в разрядке от ярости, в которой нуждался после того, как Франческа оставила его четырнадцать лет назад. Все это осталось в прошлом и казалось теперь не столь важным. Но он сохранил лицензию пилота реактивных самолетов и время от времени выполнял фигуры высшего пилотажа, участвуя в многочисленных авиационных шоу, столь популярных в ту пору по всей стране. Садясь за штурвал бережно содержавшихся старых «Спитфайеров» или «Харрикейнов» с их роллс-ройсовскими моторами «Мерлин», по-прежнему столь же надежными, как и прежде, он в продолжение нескольких часов испытывал тоску по прошедшим годам. В тот солнечный майский воскресный день, когда он летел на своем «Спитфайере» на авиационное шоу в Эссексе, его подвел не мотор — отказало шасси старого, двадцатисемилетнего самолета, не пожелавшее выпускаться. Стах приземлился на верхушки деревьев рядом со взлетно-посадочной полосой, рассчитывая таким образом смягчить удар при посадке. Многим пилотам-истребителям удавалось уцелеть при такой аварии и потом рассказывать о ней молодым летчикам. Но Стаху не повезло.

9

Через несколько недель после гибели Стаха Анабель, горевавшая о нем так, как ни об одном другом мужчине в своей жизни, и предчувствовавшая, что он был последним ее мужчиной, собрала остатки семьи вместе. Она настояла на том, чтобы Дэзи и Рэм провели лето в ее доме вблизи Онфлера, который Стах купил для нее семь лет назад. Видя, насколько не похож на себя самого Рэм, работавший без обычного своего прилежания, Анабель уговорила его взять отпуск в Сити на все лето. Но, руководствуясь присущим ей здравым смыслом, она решила, что трем грустным людям не стоит общаться друг с другом, и позаботилась о том, чтобы в большом доме не иссякал поток гостей, остававшихся пожить с ними на некоторое время: ее лондонские друзья и приятели по летней жизни во Франции, отвлекавшие и скрашивавшие унылое существование ее домочадцев.

По мнению Анабель, Дэзи переживала потерю отца намного сильнее Рэма. Теперь она осталась круглой сиротой, рядом с ней не было даже Маши, умершей два года назад. Когда Дэзи навестила Дэни, сестра со своей животной интуицией сумела учуять ее горе, хотя Дэзи улыбалась, обнимая и лаская ее. «Дэй, не делай», — сказала Дэни, вырываясь, и в конце концов Дэзи пришлось отпустить ее побегать в саду с подругами.

Рэм наконец стал настоящим князем Валенским. Он не только унаследовал лондонский дом отца со всей его ценнейшей старинной обстановкой, за исключением фигурок животных, выполненных Фаберже, которые Стах оставил Анабель вместе со значительным числом акций «Роллс-Ройса», но и стал владельцем всех отцовских пони для поло, его конюшен в Трувиле и Кенте, а также половины состояния Стаха, вложенного в акции «Роллс-Ройса», и остатков семейного золота, хранившегося в швейцарских банках. Стах завещал Дэзи вторую половину своего состояния, всю в акциях «Роллс-Ройса». Но несколько недель размышлений после истории с джимканой на Белгрейв-сквер убедили его в том, что Дэзи нельзя доверить право полностью распоряжаться ее долей наследства, пока ей не исполнится тридцать лет. Тогда-то он и назначил Рэма, ответственного и умного юношу, ее опекуном вместе с представителями Английского банка.

Рэм был теперь богат и обрел право полностью распоряжаться своим богатством. Но он все равно испытывал какое-то чувство неудовлетворенности, будто его отец, погибший столь внезапно, был еще жив, и будто Стах, а не он сам все еще оставался князем Валенским. Его угнетало чувство незавершенности — словно что-то все еще не доделано до конца, не завершено, и в чем-то он не успел победить.

Тем летом в доме у Анабель в «Ла Марэ» редко садилось за стол меньше восьми человек, а зачастую — и более дюжины. Приглашения Анабель охотно принимали все, кто ее знал. С возрастом, а ей было уже почти сорок восемь, она научилась создавать вокруг себя еще более интимную атмосферу, чем прежде, и все большее число людей стремились стать ее друзьями. Друзья Анабель чувствовали себя необыкновенно уютно в ее присутствии, а один из них, недавно вернувшийся в лоно католической церкви, как-то сказал, что, поговорив с нею, он ощущает себя очистившимся от грехов, будто побывал на исповеди, с той лишь разницей, что здесь от него не требуют обещания не грешить снова.