Серебряная богиня - Крэнц Джудит. Страница 79

— Так вы говорите «да» или «нет», моя дорогая Сара?

— Ну… не вечно же нам здесь оставаться… так что я думаю… в общем, я опять скажу: «А почему бы и нет?»

— У тебя восхитительный дом, Рэм, — произнесла она восторженно, после того как он показал ей весь первый этаж.

— Ты еще не видела верхних этажей. Позволь, я покажу их тебе.

— Нет, думаю, лучше это сделать как-нибудь в другой раз, — бросила она неожиданно резко, передернув плечами и сразу сделавшись недоступной, как будто набросила на себя невидимую накидку.

— Ты что, играешь роль недотроги? — мрачно улыбнулся Рэм.

Сара казалась уязвленной:

— Какая чепуха! Я просто устала, вот и все, Рэм. Пожалуйста, отвези меня домой. И спасибо за бренди, он превосходен.

— Нет, дорогая моя Сара. Никуда я тебя не отвезу. Я люблю тебя.

Она неподвижно стояла у камина, следя за ним глазами и не отвечая на его слова.

— Я хочу жениться на тебе, — продолжал Рэм.

Но Сара по-прежнему молчала. Она внимательно изучала его рот: в нем, казалось ей, было нечто загадочное.

— Сара, — повторил Рэм, подойдя совсем близко, но все же не касаясь ее, — я хочу знать: выйдешь ли ты за меня замуж?

Да, не могло не прийти ей на ум, ему потребовалось довольно много времени, чтобы созреть для этого шага. Может быть, стоит дать ему временную отставку и подождать, пока он не сделает новое предложение? Нет, пожалуй, лучше всего завершить свой сезон дебютантки года… Обручением года? На следующий год будет другая дебютантка — и тогда та, другая, будет купаться в лучах славы. Вот если бы я была княжной Валенской, то что мне бояться новой звезды?

Сара скривила свои идеальные губы в идеальной и совершенно бессмысленной улыбке и склонила свою идеально посаженную головку. При этом она не сделала никакого встречного движения, пока Рэм сам не склонился над нею.

— Первый раз… — произнес он со вздохом, целуя ее.

И это действительно — она не могла возразить — так и было на самом деле. Первый раз он целовал ее, когда они были вдвоем. И целовал в губы! Раньше случались всего лишь поцелуи в щечку, которые она изредка ему позволяла. Это всегда происходило на людях и являлось знаком признательности. В тех поцелуях не было ничего личного. Да, она вела свою игру долго и упорно — игру безжалостную, рассчитанную только на победу.

Рэм поцеловал ее второй раз, третий… Она чувствовала, что он делает это все более жадно и настойчиво. Честно говоря, Сара Фейн не могла бы сказать: было ли то, что она испытывала, возбуждением, вызванным ее победой над Рэмом Ва-ленским, за которым она столько времени охотилась, или же то была вспышка чувственности, избавиться от которой ей не составляло ни малейшего труда.

— Пойдем наверх, дорогая, — еще раз попросил он, целуя ее.

— Нет… Рэм, пожалуйста… я не могу… я никогда не…

— Конечно, ты никогда, Сара, моя любимая Сара… но ты же должна стать моей женой, так что сейчас это позволительно.

— Рэм, нет, я не могу… это невозможно…

Он так резко отпустил ее, что, пошатнувшись, она вынуждена была ухватиться за каминную полку. Рэм отпрянул и, нахмурившись, окинул ее презрительным взглядом.

— Ты ведь даже не сказала, что любишь меня, Сара… Ты понимаешь это? Может быть, ты меня не любишь? Может быть, ты еще не определилась в своих чувствах? Я ведь следил за тобой, моя дорогая. Ты что же думаешь, я не знаю о всех твоих флиртах? Или тебе доставляет удовольствие вынудить человека сделать предложение и ничего ему не ответить? Ты грациозно кивнешь ему головкой, и это все. Мне даже нравится, как ты играешь роль невинной кокетки, недотроги и аристократки. Каждую секунду твой мозг, как калькулятор, подсчитывает: а послужит ли это к вящей славе Сары Фейн.

Его осуждающий сардонический взгляд начал пугать Сару, но в то же время она не могла не испытывать головокружительного восторга при виде того, как Рэм теряет обычно присущее ему хладнокровие. О, как это действительно волнующе — вскружить мужчине голову! Как она ни старалась, ей все же не удалось скрыть улыбку торжества, промелькнувшую на лице. Рэм, однако, заметил это и, сделав быстрое движение, сердито схватил ее за руку.

— Так ты, значит, действительно полагаешь, что можешь делать из меня дурака? — спросил он с внезапной яростью, заставшей ее врасплох. — Так вот она, твоя маленькая хитрость! Вот какие мысли скрываются в твоем эгоистичном сознании: еще одна победа для Сары, которой она, возможно, будет хвастаться завтра.

Его пальцы еще сильнее сжались на ее запястье, и она почувствовала, как постепенно исчезает упоительное ощущение триумфа. Сара знала, что у нее остался в запасе последний козырь. Вопрос только, для этого ли случая она его приберегала.

— Рэм, хватит, остановись! Ты даже не дал мне возможности сказать, что я люблю тебя. Ты несправедлив по отношению ко мне. Ты не прав…

— Не прав?! — прошептал Рэм в бешенстве, будто ее слова ничего для него не значили. — Ты ведешь себя как будто ты в школе.

Отпустив ее руку, он в ярости застыл перед нею. Все, что Сара надеялась получить, выйдя замуж за Рэма Валенского, предстало в ее голове в виде одного огромного шара. Золотого шара с драгоценными камнями. И она протянула свои руки к этому шару — и к Рэму.

— Идем наверх… — прошептала она дрогнувшим голосом.

Рэм крепко обнял ее и повел к лестнице. Она ступала заплетавшимися ногами. Снова заныли руки, в которые впились его пальцы. Ее охватили растерянность и жадность, ужас и возбуждение. И тут из глубины памяти неожиданно всплыли слова ее американского школьного друга: «Хорошую сделку всегда надо цементировать». Только теперь до нее дошел смысл этих слов.

О господи, почему ему понадобилось столько времени, мучительно думала Сара Фейн. Никто никогда не говорил мне, что все будет именно так — долго и больно, отвратительно больно. И к тому же так вымученно и постыдно. И в полном молчании, без единого слова. Где романтика, которой я ждала? Где удовольствие? Только один стыд, и ничего больше.

Ее словно окунули в мерзкий кошмар, длящийся бесконечно и бессмысленно. Она была придавлена весом человека, настолько не владевшего собой, что уже ничего не могла с ним поделать. Его жесткие губы и жесткие руки ни на секунду не давали ей расслабиться, а все, что она слышала, был звук мучительного прерывистого дыхания. В своей жалкой униженности она снова и снова пыталась протестовать, но он не слышал… не хотел слышать ее. Его дыхание делалось все громче и громче, пока ей не начало казаться, что оно вот-вот перейдет в крик. Глаза его были закрыты — она видела это в полумраке спальни. Его руки вцепились ей в волосы, и пальцы все сильнее дергали золотистые пряди, пока Сара не закричала от боли.

О-о… сейчас это наверняка должно кончиться, пронеслось у нее в голове. Не может же человек так долго задыхаться, изнуряя себя, и остаться в живых. Пожалуйста, пожалуйста, пусть это закончится быстрее, быстрее…

— Дэзи! Дэзи! — прокричал Рэм в полутьму спальни. — Дэзи, я люблю тебя!

Наконец найдя в себе силы, Сара Фейн в порыве неистовства сумела выскользнуть из кровати, где лежал Рэм. Она стояла посреди комнаты, униженная, трясущаяся от бешенства, понимавшая, что произошло, и в то же время не верившая этому. Она смотрела на существо, лежавшее в кровати, — безумное, всхлипывающее, отвратительное. Голова этого обесчестившего ее человека уткнулась в подушку. Как бы ей хотелось придавить его, уничтожив за то, что он сделал с ней, Сарой Фейн!

20

Когда чета Валериан пригласила Дэзи в январе 1977 года провести с ними отдых на яхте в Карибском море, она сперва отказалась. Перспектива быть вместе с Робином и Ванессой, не говоря уже об их дружках, напоминала ей заключение в роскошной, но все-таки тюрьме. Она хорошо представляла себе, как, сидя в каюте, пассажиры обмениваются последними светскими сплетнями, дав волю накопившейся желчной злобе, и до одури играют в триктрак. В ее воображении вставали ящики с бутылками белого вина и «Перье», которые полагалось выпить за время путешествия, и она уже заранее могла подсчитать, сколько раз каждая из дам будет менять свои туалеты и драгоценности в течение дня. Все это было ей ненавистно, но Ванесса продолжала настаивать, и в конце концов Дэзи очутилась просто в безвыходном положении; своим отказом она наверняка оскорбила бы подругу, которую никогда еще до этого не видела такой разъяренной.