Серебряная богиня - Крэнц Джудит. Страница 90

Произнося свой монолог, Люк встал со стула. Только стоя — он знал это, — можно рассчитывать на то, что заготовленный текст произведет должное впечатление. Выдержав паузу, он произнес:

— Например. «Я, княжна Дэзи, пользуюсь этим каждый день — от „Элстри“.

— Отлично! — воскликнул Шеннон.

И как только слово это слетело с его губ, комната буквально загудела. Между тем, не произнеси он своего вердикта, тишина стояла бы гробовая.

Люк скромно улыбнулся. Он и правда не испытывал гордости. Это же все-таки не искусство, но, черт подери, хорошее средство заработать на жизнь!

Рэм энергичной походкой шагал по Олд-Бонд-стрит к известному в Лондоне клубу. В запасе у него оставалось пять минут перед ленчем, но в этот промозглый февральский день 1977 года ему особенно не улыбалось прогуливаться по улицам. Он торопливо вошел в уютный теплый вестибюль, помахивая зонтиком и приветствуя знакомого ему молодого человека, выходившего из клуба.

Странно, но человек этот не только не ответил на приветствие, но даже, казалось, вообще не заметил его присутствия. Между тем Рэм был уверен, что прошлой осенью они провели вместе несколько вечеров. Молодой человек входил в группу завсегдатаев салона Сары Фейн. А может, решил Рэм, он обознался? В любом случае этот человек не представлял для Рэма никакого особого интереса. Презрительно пожав плечами, он прошел в одну из комнат для отдыха, чтобы подождать там прихода Полкингтхорна из «Файнэншл тайме».

В последние несколько лет Рэм взял за правило раз в три-четыре месяца встречаться с этим журналистом за ленчем. Хотя известная газета, в которой тот работал, имела своих постоянных зарубежных корреспондентов, Полкингтхорна довольно часто направляли за границу со специальными поручениями. Считалось, что он обладает особым нюхом на перспективные, с точки зрения финансовых инвестиций, новые области — во всяком случае, Рэм и его инвестиционный трест нередко пользовались его советами, притом с немалой для себя выгодой.

Прежде чем Рэм успел заказать выпивку, он увидел лорда Генри Фейна в сопровождении нескольких других людей, также ему известных: все они выходили из гостиной, направляясь в столовую. Рэм не виделся с лордом Фейном с тех пор, как перестал проявлять знаки внимания к его дочери, то есть уже около двух месяцев. Однако морально он подготовился к тому, чтобы снова наладить с ним деловое партнерство. Когда Фейн приблизился, Рэм слегка наклонил голову. Этот наклон лучше всяких слов свидетельствовал, что он, Рэм, не позволит глупым поступкам со стороны Сары Фейн изменить характер отношений между ним и ее отцом.

Увидев Рэма, сэр Генри остановился. На лице его появилось странное выражение, как будто он не верил своим глазам. Затем лицо его начало медленно багроветь — от шеи до корней волос. Спутники лорда также замедлили шаг. Через секунду Генри Фейн оправился от шока и, сунув в карманы сжатые в кулаки руки, двинулся дальше с презрительной миной на лице. Мимо Рэма он прошел так, словно тот был невидимкой. Никто из его друзей и спутников тоже не обратил на Рэма внимания и не поздоровался. А ведь они знали его уже не один год!

Потрясенный, Рэм буквально рухнул в кресло. Невозможно! — твердил он, чувствуя себя так, словно его только что нокаутировали почти смертельным ударом в солнечное сплетение. Разве на дворе восемнадцатый век? Ну что с того, что они поссорились с Сарой? Молодые люди сходятся и расходятся, кого этим удивишь?

Пока Рэм снова и снова задавал себе тот же вопрос, ему стало ясно: за такой реакцией на его появление в обществе, очевидно, стоит нечто гораздо более серьезное. Да, именно это и называется остракизм, черт подери! За каких-нибудь несколько минут его полностью проигнорировали уже пять человек. Что случилось с его репутацией, которой он всегда так гордился? Всю свою жизнь Рэм посвятил созданию безупречной репутации в обществе — репутации, которая была для него в тысячу раз важнее, чем любая привязанность или дружба.

Спрашивая себя, что же все-таки произошло, Рэм вдруг осознал, что уже довольно давно, месяц или даже больше, ни от кого не получал обычных приглашений на званые ужины или на уик-энды. По возвращении в Лондон из той кошмарной поездки в Нассау, когда он предпринял отчаянную попытку как-то урезонить Дэзи, его не особенно заботили светские развлечения — слишком уж много тогда пришлось заниматься делами.

Потягивая сейчас виски с содовой, Рэм перебирал в уме все детали, которые подтверждали: он действительно стал отверженным в светских кругах английской столицы. Мучительно пытаясь разобраться в причине происшедшего, Рэм неожиданно, в холодном ужасе предчувствия, понял, что никогда этого не узнает.

Ведь Сара Фейн никому не могла рассказать о том, что действительно случилось тогда, не рискуя одновременно с этим погубить и свою репутацию… Поэтому она должна была что-то такое сочинить — какую-нибудь ложь, кажущуюся достаточно правдоподобной. Ложь, настолько постыдную, гнусную и страшную, что Рэм уже никогда и ни от кого не услышит ее повторения. Ложь, которой суждено отныне, подобно тени, следовать за ним по пятам в том единственном мире, где он только и мог существовать. Рэм хорошо знал правила игры и понимал: он человек конченый. Работать он, конечно, пока может и дальше: ложь Сары Фейн не повлияет на его возможности по-прежнему удачно инвестировать свои капиталы по всему миру. Ее слова не могли достичь ушей ни торговцев предметами искусства, ни тех букинистов, у которых он приобретал старинные книги, ни портных, шивших ему костюмы на заказ, ни лошадников, продававших ему породистых жеребцов, ни фермеров, обрабатывавших его поместья. Но рано или поздно лживый слух, пущенный ею, станет достоянием того мира, где Рэм до сих пор оставался одним из самых завидных женихов, знакомства с которым добивались все, мечтавшие о выгодном замужестве. Рэм попытался представить себе те перемены, которые могут произойти в его жизни в связи с этим событием. Он несомненно будет изгнан из некоторых загородных домов и лишен некоторых званых ужинов; он не сможет больше охотиться с членами одного избранного общества или ездить верхом в компании с членами другого.

— Вот вы где, Валенский, — прервал его размышления Джо Полкингтхорн, протягивая руку, которую Рэм пожал, поспешно вставая. — Что, не собираетесь допивать? Ну что ж, можно заправиться и за ленчем, не так ли?

Только сейчас, испытав благодаря этому простому и сердечному обращению подлинную признательность своему давнему знакомому, Рэм осознал, насколько сокрушительным является нанесенный ему обществом удар. Когда затем мэтр провел их к его столику и почтительно информировал о специальных блюдах на сегодня, когда официант, принимавший заказ на вина, внимательно выслушал их перечень, тогда, осмотревшись вокруг, Рэм с облегчением понял, что сидевшие за соседним столиком ему незнакомы.

С напряженным вниманием слушал он на сей раз рассказ Полкингтхорна о Южной Африке и о невозможности в наше время полагаться на одну только золотодобычу; с необыкновенным энтузиазмом принялся сам подробно описывать последние события на Лионской бирже; с жадностью набросился на еду и выпивку, чего за ним прежде никогда не водилось, — и все это ради того, чтобы заполнить вакуум, прочно угнездившийся в его сердце.

— Ну ладно, какого хрена мы тут сидим и спорим до хрипоты? Давайте позвоним Шеннону и убедимся, что он на самом деле имел в виду не только одни замки, но, возможно, также и большие особняки, и дворцы, — произнес Кирбо Генри.

— На твоем месте, — предостерег его Люк, — я бы лично не стал это делать.

— Но черт подери, Люк, настоящие замки это же, по определению, крепости, где держали оборону все эти дерьмовые армии… От большинства из построек не осталось ничего, кроме развалин! Новых ведь, дьявол меня разрази, никто со времен феодализма не строил, верно? Ну можно, понятное дело, найти фальшивые викторианские замки — на мой вкус, это же декорации чистейшей воды. Взять хотя бы так называемый замок в Айршире: там даже пальмы перед входом растут! А если поглядеть на фотографии настоящих замков — Хедингемского в Эссексе или Рочестерского в Кенте, то разве кто-нибудь поверит, что в них еще живут? Да никогда в жизни. — С этими словами он протянул фото с запечатленными на нем руинами Люку — в двенадцатом веке, при норманнах, все это были внушительные массивные башни.