Школа обольщения - Крэнц Джудит. Страница 30

Девушка из Бостона — несомненно, шпионка ее матери, думала Джессика, с восхитительно поникшим видом направляясь домой и губя надежды на блестящий вечер по крайней мере дюжины мужчин с Мэдисон-авеню, на которых она даже не взглянула. В обычном настроении Джессика в упор смотрела на всех мужчин, попадавших в поле ее зрения хотя бы на долю секунды, и оценивала их по десятибалльной шкале, исходя из единственного критерия: «Хорош ли он в постели?» Чтобы получить оценку ниже «четырех», мужчина должен был быть крайне непривлекательным, ибо Джессика была очень близорука и терпеть не могла носить очки на людях. В среднем за неделю число получивших «шесть» и «семь» измерялось дюжинами. Она никогда не могла судить наверняка, потому что видела слишком плохо, но, честно говоря, не скупилась на оценки.

В час пик Билли с трудом поймала такси и добралась до квартиры Джессики лишь к половине седьмого, цепенея от волнения. Швейцар позвонил из вестибюля, чтобы сообщить о ее прибытии, как раз тогда, когда Джессика успела спрятать пять разрозненных мужских носков, широкий ремень и — в последнюю минуту — свою резиновую спринцовку. Ну может ли девственница пользоваться резиновой спринцовкой? Джессика была в ужасе, чтобы раздумывать над этим. Она стояла в дверях и наблюдала, как на тележке к ней везут груду впечатляюще качественного багажа. За тележкой шел привратник, а за ним шествовала, как показалось близорукой Джессике, амазонка. Пока привратник разгружал багаж, она торопливо поздоровалась со смутно видимой высокой фигурой, тоскливо подумав о том моменте, когда останется с вновь прибывшей наедине. Амазонка застыла посреди гостиной, молчаливая, неуверенная. Хотя Билли наконец научилась немного преодолевать свою скованность благодаря тому, что теперь говорила по-французски и даже умела общаться с новыми знакомыми, перспектива жизни в тесном соседстве с превосходящей ее девушкой одного с ней происхождения, с девушкой на три года старше, разом вызвала в памяти десятки поводов для беспокойства, которые сопровождали ее первые восемнадцать лет жизни. При виде невысокой Джессики, такой субтильной, почти хилой, Билли вновь почувствовала себя огромной, словно снова стала толстой.

Привратник ушел, и Джессика вспомнила о хороших манерах.

— О, почему бы нам не сесть? — застенчиво пробормотала она. — Вы, должно быть, очень устали — на улице так жарко. — Она неуверенно указала рукой на кресло, и высокая фигура села, вздохнув от усталости и облегчения. Джессика пыталась нащупать какую-либо общую почву, чтобы разговорить незнакомку. — Придумала! — отважилась она. — Почему бы нам не выпить? Я так волнуюсь!..

При этих добрых словах амазонка разразилась слезами. За компанию с ней разрыдалась и Джессика. Поплакать она любила и считала это весьма полезным в трудные моменты.

Минут через пять Джессика надела очки и внимательно рассмотрела Билли. Всю жизнь ей хотелось выглядеть как Билли, и она так и сказала ей. Билли ответила, что всю жизнь мечтала выглядеть как Джессика. Обе говорили чистую правду, и обе понимали это. Через два часа Билли рассказала Джессике все об Эдуаре, а Джессика рассказала Билли все о трех «девятибалльных» мужчинах, с которыми крутила любовь сейчас. Их дружба с каждой минутой росла в геометрической прогрессии. Обеим казалось, что им никогда не хватит времени, чтобы поведать друг другу обо всем, что так хотелось рассказать. Перед тем как в четыре часа утра наконец разойтись по своим спальням, предварительно освободив из заточения резиновую спринцовку Джессики, они заключили торжественный договор никогда не говорить никому ни в Провиденсе, ни в Нью-Йорке, ни в Бостоне ничего друг о друге, кроме имени, добавляя лишь банальное «очень хорошая девушка». Этот договор они соблюдали всю жизнь.

Первое, что бросилось Билли в глаза, когда она вошла в школу Катарины Гиббс, был пристальный взгляд последней миссис Гиббс, сурово и непримиримо глядевшей с портрета, висевшего над столом секретаря в приемной. Но она не выглядит суровой, подумала Билли, она словно знает о тебе все и еще не решила, нужно ли тебя решительно отвергнуть. Уголком глаза Билли заметила, что кто-то стоит у дверей лифта и тщательно осматривает каждую девушку, оценивая перчатки, шляпку, платье и косметику, которой не должно быть очень много. Это требование не представляло трудностей для Билли, слишком хорошо помнившей бостонские нравы.

Трудности представлял Грегг. Билли кляла Грегга и Питмена, кем бы они ни были. Зачем люди в жестокости своей изобрели стенографию, спрашивала она себя, когда с дьявольской неумолимостью звенел ежечасный звонок и она торопливо, но с положенной аккуратностью переходила из класса стенографии в класс машинописи и снова в класс стенографии. Многие из ее одноклассниц уже чуть-чуть умели печатать до того, как поступили к Кэти Гиббс, но даже те, кто считал, что поднаторели в этом деле, очень скоро убеждались в беспочвенности своих иллюзий. Все они стали «гиббсовским материалом», а это значило, что от них ожидали скорейшего достижения определенного уровня мастерства, уровня, который убивал Билли своей вопиющей недостижимостью. Неужели они всерьез полагают, что к концу курса она сможет стенографировать сто слов в минуту и без ошибок печатать шестьдесят слов в минуту? Вне всякого сомнения, они так и думают.

Через неделю Билли решила, что ругать Грегга и Питмена — пустая трата времени. Оба неизбежны, как закон тяготения. Это все равно что сбрасывать вес, — она страдала сильнее даже, чем в процессе сбрасывания веса, насколько она могла припомнить, но в конце концов все окупилось. У каждой ученицы была в запасе своя придававшая ей силы история о некой выпускнице школы Гиббс, начавшей с работы секретаршей у важного сенатора или известного бизнесмена, а затем получившей более ответственный пост. Билли же ощутила, что ей на выручку все-таки пришла не история со счастливым концом, а ее собственная одержимость, помогавшая вгрызаться в материал с уверенностью, что она наконец освоит его, одолеет.

Джессика, в свою очередь, была обеспокоена отсутствием у Билли, как она эвфемистически выражалась, «кавалеров».

— Но, Джесси, я не знаю в Нью-Йорке ни одной живой души, я приехала сюда работать. Ты знаешь, как важно для меня стать независимой и самой зарабатывать деньги.

— Сколько мужчин ты сегодня видела, Билли? — поинтересовалась Джессика, игнорируя амбиции подруги.

— Откуда я знаю? Может, десять, может, пятнадцать — что-то около этого.

— Во сколько баллов их можно оценить?

— Отстань ты! Я не играю в эти игры. Это по твоей части.

— Еще бы! Если ты не будешь смотреть на них и оценивать, то откуда у тебя возьмется точка отсчета, чтобы понять, что ты встретила «восьмибалльного» или «девятибалльного»?

— А что это даст?

— Билли, я все время думаю о тебе. Ты зациклилась, как наездник, который упал с лошади и не может преодолеть свой испуг. Ты явно боишься мужчин из-за того, что случилось, не так ли? — ворковала Джессика своим нежным голоском, но Билли достаточно хорошо знала ее, чтобы помнить: это очаровательное мурлыканье свойственно зверюшке с железным рассудком и противоречить бесполезно. Джессика видела сквозь стены.

— Может быть, ты и права, — устало согласилась она. — Но давай посмотрим на вещи здраво: предположим, я захотела бы познакомиться с мужчиной… Не могу же я просто подцепить несколько «девяток» на улице? Нет, Джесси, не смотри на меня так. Такая задача не под силу даже тебе, так я считаю. Есть вторая возможность — черкнуть весточку тете Корнелии и дать ей порыскать среди ее нью-йоркских друзей. Она откопает здесь какого-нибудь «хорошего мальчика», который пуповиной связан с Бостоном. Что бы между нами ни произошло, через неделю все будет известно в «Винсент-клубе». Ты не представляешь, как они любят сплетничать! Я не могу допустить, чтобы хоть кто-нибудь из них узнал, как я живу. Лучше я окончу «Гиббс», найду потрясающую работу и буду работать, пока не добьюсь грандиозного успеха, а до тех пор я не вернусь в Бостон!