Школа обольщения - Крэнц Джудит. Страница 48

Потом от встал на колени и осторожно раздвинул ей ноги. Она почувствовала, как его горячий язык движется по ее попке, ощущение было таким сладостным, что она придвинулась к нему и осознала, что вращает тазом. Когда она почувствовала, что не сможет больше простоять и минуты, не повернувшись, он поднял ее на руки и отнес на застеленную кровать. Света не было, за исключением маленького ночника. Он выключил его, положил ее на простыни и начал наконец целовать в открытые, ждущие губы.

Вэлентайн почувствовала, что становится влажной, попыталась прижаться ближе к нему, ощупывая руками его невидимое мускулистое волосатое тело. Она не осмеливалась дотронуться до пениса. Ей ни разу в жизни не доводилось трогать член, и теперь она поняла, что не знает, что делать, как прикоснуться к нему. Но его поцелуи были такими крепкими, такими жадными, что она решила не беспокоиться о том, правильно ли отвечает ему. Внезапно она безошибочно угадала, что он старается перевернуть ее на живот. Она испугалась — ей хотелось еще поцелуев в губы, соски горели в ожидании его губ, — но она покорно перевернулась. Он начал нежно целовать ей спину, но вскоре уже лизал и покусывал ее попку, его требовательные губы, разомкнутые зубы и сильные руки почти оставляли синяки-в порыве страсти он мял ее зад, как тесто. В темноте она потеряла ориентировку; она не могла сказать, где именно на кровати находится он, но вдруг поняла, что он стоит над ней на коленях, раздвинув ногами ее бедра, а его руки обхватили ее ягодицы и развернули их. Она почувствовала, как твердая головка члена упирается во вход ее влагалища. В первое мгновег-ние он легко вошел внутрь, но остановился, когда она застонала от боли. Он толкнулся снова, она опять застонала. Он вынул член и резко перевернул ее.

— Ты не девочка ли? — испуганно прошептал он.

— Да, конечно. — Девственность настолько занимала ее мысли, что Вэлентайн и в голову не приходило, что он не знает об этом.

— О, черт! Нет!

— Пожалуйста-пожалуйста, Алан, продолжай, давай, не волнуйся, если будет немного больно. Я хочу этого, — страстно заговорила она, пытаясь в темноте отыскать рукой его член, чтобы доказать, что означают ее слова. Она услышала, как он скрипнул зубами, и, лежа на спине, в сумятице сексуального возбуждения, боли и подступающего смущения почувствовала, что он сунул в нее два пальца, словно таран. Закусив губу, она сумела сдержать крик. Убедившись, что проход открыт, Уилтон снова перевернул ее на живот и ввел член, казавшийся уже не таким твердым, как несколько минут назад. Вэлентайн ощутила, как он, двигаясь в ней вперед и назад, становится все больше и тверже, пока, слишком скоро, он не кончил с торжествующим криком, похожим на крик в агонии.

Потом они лежали молча, и невысказанные слова переполняли Вэлентайн. Она была совершенно сбита с толку, чуть не плакала. Вот так и бывает всегда? Почему бы ему не быть по-нежнее? Неужели он не понимает, что она возбуждена и не удовлетворена? Но через минуту он обнял ее и притянул к себе. Теперь они лежали лицом к лицу.

— Милая Вэлентайн, я знаю, тебе было нехорошо, но я не мог поверить, я так удивился, прости меня, позволь мне… — Его пальцы стали ласкать ее клитор с таким знанием дела, что она наконец тоже кончила со взрывом наслаждения такой силы, что ощущение заставило ее забыть обо всех вопросах. Конечно, смутно подумала она, когда к ней вернулась способность рассуждать, он не ожидал столкнуться с девственницей, этим все и объясняется.

Следующие недели в жизни Вэлентайн были полны загадок. Она ужинала с Аланом Уилтоном каждый второй или третий вечер, а потом оба неизменно шли к нему домой и занимались любовью. После того первого раза он гораздо больше заботился о том, чтобы возбудить ее, прежде чем в нее войти, губами и пальцами доводя ее до высшей точки сексуального возбуждения, однако он настаивал, чтобы все происходило молча и в темноте, а это ее чрезвычайно разочаровывало. Ей хотелось видеть его обнаженное тело, хотелось, чтобы он видел ее. Наивное тщеславие подсказывало Вэлентайн, что ее идеальная белоснежная кожа, хрупкое тело, изящные груди со вздернутыми сосками, аппетитно тугой, крепкий зад понравятся любому мужчине. Но еще хуже было его очевидное нежелание входить в нее спереди, а ей всегда казалось, что мужчина должен делать именно так. Теперь он вводил в нее член, уложив ее на большой кровати и подложив ей под живот несколько подушек, а его опытные пальцы ласкали ее клитор спереди, но коитус в обычной позе он соглашался попробовать очень редко, а она так жаждала этого. Он объяснял, что при таком соитии ей не будет так хорошо, что к оргазму ее приводит ручная стимуляция, а не проникновение в матку, при котором клиторное воздействие невозможно. Но что-то в ней требовало положения лицом к лицу, оно казалось ей символом соединения равных в любовной игре.

Наверное, это любовь, говорила она себе, не в силах думать ни о чем, кроме своих растущих чувств к Алану Уилтону. Она не просто влюбилась, она была одержима им, потому что он все еще оставался для нее загадкой. Он обращался с ней как с возлюбленной, оказывал ей величайшее внимание и восхищение, вслух выкрикивал ее имя, когда кончал, но она не чувствовала, что между ними все слаженно. Нет, это не то слово. Им не хватало какого-то глубинного понимания, взаимного постижения. Она все еще ждала, пока за всеми их обедами и разговорами, за занятиями любовью начнет проявляться его истинное лицо, которое — она знала это — он ей еще не открыл.

Новая коллекция близилась к завершению, и в последние две недели Вэлентайн несколько раз приходилось работать до позднего вечера. Обычно Уилтон уходил с работы в шесть, оставляя Вэлентайн, Серджио и технических помощников. Они продолжали без него — его день был закончен. Но однажды в понедельник, довольно рано, Вэлентайн по пути домой проходила мимо его кабинета и с удивлением увидела, что дверь приоткрыта. Оттуда доносились голоса Серджио и Алана. Она хотела проскочить мимо, но вдруг услышала свое имя. Наверное, Серджио жалуется на нее, подумала она, и, остановившись, прислушалась, ибо считала его вполне способным на это.

—…Эта твоя грязная французская шлюха.

— Серджио, я запрещаю тебе говорить так!

— Ой, напугал! Ты мне запрещаешь! Мистер Праведник мне запрещает! Если и есть что-то более трогательное, чем педик, старающийся себя убедить, что может делать это с женщиной…

— Слушай, Серджио, только потому что…

— Потому что — что? Потому что у тебя на нее встает? Конечно, встает, это неудивительно. На Синди у тебя десять лет вставал, разве нет? Частенько вставал, раз ты сумел заделать двоих детей, ведь так? Но почему же Синди развелась с тобой, Алан, жалкий ты ханжа? Разве не потому, что, когда ты узнал, чего тебе на самом деле хочется, у тебя на нее вставать перестал? Или ты думаешь, что, раз ты делаешь это со мной, а не я с тобой, то ты от этого не становишься педиком?

— Серджио, заткнись! Я признаю, что ты прав, но это все в прошлом — древняя история. Вэлентайн другая, свежая, юная…

— Иисусе Христе! Только послушайте первейшего вруна из всех педиков. До того, как она тут маячила, тебе меня все время не хватало, правда? А где ты был прошлой ночью? Мне кажется, я припоминаю, как ты всаживал эту свою громадную штуку в мою задницу, я думал, я взорвусь, а после этого кто сосал меня, стонал и рычал — Санта-Клаус? Это был ты! Ты, дерьмо собачье, и тебе это очень нравилось!

— Это был рецидив. Больше этого не случится — все кончено.

— Кончено! Как же! Только взгляни на меня, Алан, взгляни на мой член. Разве тебе не хочется взять его в рот? Такой красивый, сочный? Посмотри на мою задницу, Алан, я сейчас перегнусь через этот стул и раздвину ее, такую красивую, открытую, такую, как ты любишь. Или ты скажешь, что у тебя еще не встал? Ну?! Да тебе до смерти хочется. Только этого тебе и хочется, и хватит обманывать себя. Я сейчас запру дверь, а ты трахнешь меня в зад прямо на полу — как угодно, Алан, как захочешь. О, что ты сейчас со мной сделаешь! Правда, Алан? А?!