Школа обольщения - Крэнц Джудит. Страница 61

Он не мог забыть тот свой последний вечер с Мелани, ему казалось, что он сумел наконец раскрыть ее тайну, которая поможет заставить ее окончательно принадлежать ему. Но, говоря с ним по телефону издалека, она по-прежнему была такой же уклончивой и далекой, как всегда.

— Эллиот, меня не касается, что происходит между тобой и Мелани. Может быть, она сыта этим по горло. Давай лучше откроем бутылку вина, а я разогрею…

— Господи, Вэл! Ты мне напоминаешь анекдот о матери, сын которой вполз в дом, истекая кровью от пяти огнестрельных ран. «Сначала поешь, потом поговорим», — сказала она ему. А теперь прекрати меня пичкать едой и скажи вразумительно, что ты думаешь о Мелани. Я всегда вижу, когда ты врешь, поэтому не пытайся отвертеться. Это и тебя касается — ты мой единственный друг.

— А для чего нужны друзья? — насмешливо проговорила Вэлентайн, пытаясь тем временем оттянуть ответ и подыскать нужные слова.

— Скажи! — умолял он. — Как ты думаешь, что случилось… просто что ты предполагаешь… я не обижусь… но кто-то должен поговорить со мной.

— Эллиот, я не думаю, что это связано с тобой. Мне кажется, Мелани хочет чего-то такого, что ты не можешь ей дать. Я так подумала в первый же день, как увидела ее. Она несчастлива — даже ты не сделал ее счастливой. Нет, не перебивай. Ты сделал бы ее счастливой, если бы это было в человеческих силах, но ей нужен не мужчина. И не женщина. И вообще не какой-то другой человек, а что-то еще.

— Все ясно, она тебе просто не очень нравится, — отрезал Спайдер, едва сдерживая негодование.

— Может быть, Колетт была права: «Чрезмерная красота не вызывает симпатии».

— Колетт!

Не обращая на него внимания, Вэлентайн продолжала:

— Может быть, все просто, и за этим стоит ваша обычная американская фантазия — стать кинозвездой. Почему она уехала так быстро? Ведь ей пришлось отменить съемки, расписанные на неделю. Почему ты думаешь, что Мелани не страдает теми же амбициями, что и остальные десять миллионов американских девушек? Она достаточно красива…

— Достаточно! — взбесился он.

— Более, более чем достаточно. Странно, не правда ли, что случайная малость, такая малость делает лицо значительным. Вдумайся в это, Эллиот. У нее два глаза, нос и рот, как у всех остальных. Все дело в пропорциях, соразмерности — такая малая толика волшебства дает такую огромную разницу. Должна сказать, Эллиот, что, по-моему, трудно понять — почему эти мелочи, эта малость необычного в чертах лица так важны для тебя, из всех мужчин именно для тебя. Как она, наверное, гордится, что ей не нужно никого очаровывать. Ты с ней расслабился хоть раз? Она любила тебя так, как ты ее? Она защищала тебя, согревала, оберегала от страданий? — Вэлентайн отвернулась: у нее недоставало сил видеть, что ему нечего сказать. Это было видно по его лицу. Однако она решила высказать ему все до конца, все, о чем давно передумала: — Я видела, как восхищает тебя ее тайна. По-моему, самая большая тайна скрыта там, где больше всего… пустоты. И наоборот, человек, полный жизни, не бывает таинственным. Если бы Гарбо было что сказать, она была бы обычной женщиной.

— Господи! Проклятая бесстрастная всезнающая француженка. Как тебе удается так препарировать чувства? Сразу видно, ты никогда не была влюблена.

— Может быть, да, а может, и нет. Я не уверена. А теперь, пропади все пропадом, давай поедим. Ты можешь умирать с голоду по причине неразделенной любви, но я, черт возьми, не собираюсь.

Вэлентайн налила им обоим вина и наблюдала, как он пьет, суровая, точно мать-ястребиха, взирающая на своего птенца. В ее сердце зрело острое желание, поднималась мольба — совершенно бескорыстная, — чтобы эта избалованная пустышка Мелани стала величайшей кинозвездой в мире.

Мелани остановилась в доме для гостей Уэллса Коупа. Десять дней подряд она с утра до ночи проработала с Дэвидом Уокером, крупным учителем драматического искусства. Дворецкий Коупа каждое утро отвозил ее в дом Уокера в Голливуд-Хиллз и заезжал за ней в четыре. Все идет как надо, казалось ей, удивительно, но все должно быть именно так. Может, это сумасбродство, самомнение, но, похоже, она немного умеет играть. Дэвид не слишком часто хвалит ее, но, с другой стороны, и критикует не так беспощадно, как она того ожидала. А позавчера перед пробами он по-отечески поцеловал ее на счастье. Вряд ли он поступает так со всеми…

Вечерами она ужинала с Уэллсом, всегда у него дома — греза, воплощенная в цветах, картинах, хрустале, серебре, музыке. Оначникогда не встречала такого мужчину: остроумный, нелюбопытный, выдержанный, отстраненный, умный, понимающий все без слов. Он ничего от нее не требовал, но определенно получал удовольствие от ее общества, так что она не ощущала себя неоцененной. Ей отчасти хотелось, чтобы он не видел сегодняшние пробы. Ведь этот ее скрытый, но для нее самой подлинный мир мог вдруг исчезнуть навсегда. Тот мир, где от нее ничего не требовали, только учиться быть кем-то другим, — а это было так замечательно. Она купалась в этом ощущении — пребывать в чьей-то другой шкуре! Играя роль, она не испытывала давней потребности взглянуть на себя со стороны.

Она увидела, как открылись ворота и въехал «Мерседес». Но Уэллс направился не в дом, как обычно. Он пересек сад, обогнул бассейн, прошел через лужайку и приблизился к ней. Она сидела со стаканом напитка в руке и книгой на коленях. Он взял у нее и то, и другое и отложил на стол, затем, держа ее за обе руки, поставил на ноги. Ей ничего не нужно было спрашивать — все было написано у него на лице. Но она все же не сдержалась и полюбопытствовала, чтобы насладиться радостным известием:

— Я умею играть?

— Конечно. — Он был неузнаваем, просто светился от торжества.

— И что дальше? — Вдруг ее обуяла радость, долго вызревавшая, но все же непредсказуемая, словно вырвавшаяся после долгих трудных родов.

— Теперь я должен тебя создать. Разве ты не этого ждала?

— Всю жизнь. Всю жизнь!

Этим вечером Уэллс Коуп повел Мелани ужинать в «Ма Мезсон» и представил ее всем своим знакомым. Он не объяснял, кто она, но Мелани знала, что половина присутствовавших в ресторане, рассчитывая, что их взоров не замечают, то и дело поглядывали на ее стол. Даже не перехватив их взгляды, она чувствовала, как ее пожирает огонь жадных, вопрошающих глаз. Это было очень приятно.

После ужина Уэллс Коуп впервые переспал с ней. Было прекрасно, думала она потом, — похоже на медленный вальс. Почти с нас он просто смотрел на ее обнаженное тело, поворачивая его то так, то эдак, ощупывая и изучая нетребовательными пальцами, будто слепой, осязая ее и словно забывшись в мечтах. А от нее не требовалось ничего, кроме нее самой, прекрасной и полой. Когда он наконец овладел ею, было похоже, что сон продолжается: Уэллс был нетороплив, томен, исполнен грациозности, будто лишен плоти, потной, дрожащей от напряжения, настырной, той, которой она так боялась. А лучше всего было то, что он не поинтересовался, кончила ли она. Почему мужчины всегда спрашивают об этом? Это никого не касается, кроме нее. Она не кончила, но все равно чувствовала себя прекрасно, как кошка, которую несколько часов гладили по шерстке. Когда она поднялась, он, казалось, без ее слов понял, что она ни разу не проводила в постели с мужчиной всю ночь, и без возражений отпустил ее в домик для гостей, лишь взглянул ей вслед отрешенным взглядом, но и взглядом, обещавшим многое, и она была уверена, что он все выполнит.

25 июля 1976 г.

Спайдер!

Пожалуйста, больше не звони мне. Если ты позвонишь, я не отвечу. Это только будоражит меня, а я не хочу, чтобы меня беспокоили. Не знаю почему, но мне никогда не удавалось, говоря вслух, заставить людей поверить мне, но надеюсь, в письме я смогу тебя убедить. Я не люблю тебя и не выйду за тебя замуж. Я не вернусь в Нью-Йорк — я остаюсь здесь и, как, только Уэллс найдет подходящий сценарий, буду сниматься в фильме.