Весенняя коллекция - Крэнц Джудит. Страница 31

– А тебе это нравится? – спросил он и поцеловал ее еще раз, до дрожи. «Не надо было позволять ей спать, – подумал он, – нельзя было выпускать ее из объятий, теперь мы уже не дышим в унисон. Но, с другой стороны, если бы она не уснула, разве смог бы я так быстро понять, что я ее люблю?»

– Нравится? Да, очень, – ответила Тинкер. – Очень нравится.

– Ты все еще боишься?

– М-м, – недоверчиво протянула Тинкер. – Я действительно так сказала?

– Ты совсем ничего не помнишь?

– Ну… может быть… Я не могу сказать с уверенностью. – Она улыбнулась коротко и лукаво, давая понять, что готова играть с ним, пока не устанет. «Она опять возвращается к флирту, автоматически используя технику, которая в прошлом приносила успех, – отметил Том, – но я ей не позволю». Он решил, что она действительно смущается, и подумал, что снять это можно только шоковой терапией.

– Я кое-что для тебя приготовил, – сказал он, подчеркнуто от нее отстраняясь и наклоняясь за наброском, который он оставил на ковре. – Вот тебе сходство, – сказал он, протягивая ей набросок и поднося свечу, чтобы она могла как следует разглядеть его.

– О! – удивленно сказала Тинкер и наклонила голову, чтобы в тусклом пламени свечи прочесть написанные там слова. – О, – снова сказала она изменившимся голосом – почти без голоса. – Это правда, Том?

– Да, помоги мне господи.

Он затаил дыхание. Мгновение Тинкер сидела молча, по-прежнему наклонив голову. Наконец он поставил на пол свечу, положил набросок обратно на ковер и, одним пальцем приподняв ей подбородок, повернул ее лицо к себе. Его сердце подпрыгнуло – у нее на глазах блестели слезы.

– Я понимаю, что ты боишься, но все же помоги мне, – сказал Том. – Для тебя это хорошая новость?

Тинкер кивнула; слезинки выкатились из глаз и потекли по щекам.

– Я тебе нравлюсь? – спросил он. Сначала она покачала головой, но затем решительно кивнула. – Я тебе не просто нравлюсь, а очень нравлюсь? – перевел он. Она кивнула еще более определенно. – А ты могла бы… когда-нибудь… полюбить меня? – спросил он так тихо, что если бы она не захотела отвечать, то могла бы притвориться, что не расслышала. Тинкер заставила себя посмотреть ему в глаза и наклонила голову – короткий кивок, молчаливое, но безусловное «да». А потом она кинулась к нему на шею, обеими руками обняла его и потянула вниз, так что они оказались лежащими рядом. А потом она приподнялась и стала горячо целовать Тома в лицо и в шею.

– Здесь, и здесь, и здесь, – бормотала она, неожиданно страстно впечатывая губы в каждый доступный ей дюйм его лица, пока он не засмеялся, потому что она щекотала ему ухо и нечаянно заехала локтем в подбородок.

– Подожди, – выдохнул он, ловя ее руки и удерживая их. – Что же дальше? Тинкер, милая Тинкер, пожалуйста, скажи мне. Я же знаю, ты умеешь говорить, когда ты в настроении, ты ведь разговаривала со мной раньше.

– А что обычно ты делаешь дальше?

– При чем здесь обычно, сегодня все необычно. Я впервые в жизни влюбился.

– Я тоже.

– Наконец-то ты это сказала! – с торжеством воскликнул он.

– Нет, не сказала.

– Ты сию секунду сказала, что влюблена в меня, – настаивал Том.

– Нет, не сказала. Ты пришел к такому заключению. Я, Тинкер Осборн, люблю тебя, Том Страусс. Вот теперь сказала. Уфф… и сразу стало легче.

– Повтори!

– Заставь меня, – поддразнила она.

– А, так ты просишь об этом, ты этого хочешь, да?

– Это угроза? Или обещание? – проворковала она.

– О, Тинкер, ты хочешь свести меня с ума, правда ведь?

– Время покажет, – ответила она, стаскивая свитер. – Время покажет, и скоро, – повторила она, сбрасывая лосины и с улыбкой вытягиваясь на белом ложе во всем великолепии своей юной, нежной красоты.

Сдерживая дыхание, Том кончиком пальца притронулся к розовому бутону ее соска и тотчас почувствовал, как он отвердел.

«Безумец, настоящий безумец», – думал он, сбрасывая одежду. Она сведет его с ума, она вернет ему рассудок, она заменит ему весь мир.

11

– Фрэнки в ярости, – пожаловалась Эйприл Мод Каллендер, когда они столкнулись в вестибюле у доски объявлений. – Тинкер сегодня не ночевала здесь, и она ведет себя так, словно я в этом виновата, – а с каких это пор я стала хранительницей нравственности?

– А когда ты в последний раз видела Тинкер? – с интересом спросила Мод.

– Вчера за ужином. Потом она ушла с одним из этой компании, а мы с Джордан поехали в другой клуб и несколько часов танцевали. Теперь Джордан тоже ушла, и я осталась в полном одиночестве. Фрэнки звала после ленча пойти в Лувр, говорила, что мы еще недостаточно ознакомились с французской культурой. «Недостаточно ознакомились!» Слова-то какие! Так же моя бабушка говорила о Бетховене, когда мне было двенадцать лет. Фрэнки слушать не хочет, когда я объясняю, что в Париже, должно быть, найдется и более приятное занятие, чем смотреть эти бесконечные картины. Фрэнки превратилась в тирана, а я – ее единственная жертва.

– Лучше вместо этого пообедай со мной, – предложила Мод. – Я покажу тебе настоящий Париж, ну, во всяком случае, его маленький кусочек. Я уже много лет наезжаю сюда, порой надолго, и на то, чтобы узнать этот город хорошо, у меня ушло немало времени. И ты удивишься, узнав, как мало времени я провела в Лувре.

– Спасибо, Мод, господь услышал мои молитвы и послал мне тебя. Я пойду оставлю записку Фрэнки. Встречаемся внизу через пять минут, о'кей?

– Отлично.

«И действительно отлично», – подумала Мод. Она почти отчаялась застать кого-нибудь из девушек одну, без их вездесущей бонны мисс Северино. Первое правило работы любого интервьюера – это избавиться от бонны. И неважно, что это за бонна – официальный представитель по связям с общественностью, гид-переводчик, друг-любовник, сестра, мать, даже ребенок. Присутствие третьего лица для интервьюера меняет все: он уже не так свободно задает вопросы, а интервьюируемый, в свою очередь, отвечает не так открыто. В атмосфере официального интервью никогда не достигнешь того, что может дать свободно текущая беседа – обе стороны сознательно или бессознательно ведут себя так, словно все гувернантки мира сидят в углу, опустив глаза и делая вид, что читают журнал.

«И, кроме того, великолепно, что именно Эйприл первая ускользнула из-под присмотра Фрэнки», – подумала Мод. Она выделила Эйприл как наиболее вероятную претендентку на контракт с Ломбарди с самого начала, с момента встречи в аэропорту. Эйприл была классом выше остальных. Эйприл была моделью чрезвычайно высокого класса, она воплотила в себе тип красоты, признанный во всем мире, в котором соединились хорошие манеры и социальная стабильность.

Мод Каллендер происходила из старинной семьи с Род-Айленда, богатой связями и филантропическими традициями – а также собственностью, разбросанной по всему миру. Ее личный доход был более чем достаточен, чтобы жить припеваючи; ее работа давала ей определенную известность, а это самое главное для одинокой женщины, которая стремится участвовать в светской жизни Нью-Йорка. Мод всю жизнь поддерживала веру в классовость и проповедовала это непопулярное в современном мире понятие. «Интересно будет, – думала она, – побольше узнать об Эйприл». Девушка сложена так, что выглядит как королева, эта ее элитарность и стала ее второй натурой, но о ее внутренней жизни это говорит не больше, чем о Грете Гарбо говорят фильмы с ее участием.

Надо показать ей Левый берег, решила Мод. Все эти девушки пока побывали лишь в нескольких роскошных магазинах, в этом шикарном отеле и в тех клубах, куда их водили. Нет, Фрэнки не на что будет жаловаться – хотя она, конечно, будет ворчать.

Меньше чем через полчаса Мод и Эйприл свободно расположились в крошечном уютном русском ресторанчике под названием «Ла Чайка», спрятавшемся на рю дель Аббе дель Эпе, маленькой извилистой улочке в глубине квартала на Левом берегу. Мод швырнула на спинку свободного стула свое темно-зеленое двубортное пальто-поддевку с рядами блестящих пуговиц, высоким воротником и широким подолом. На ней был черный костюм из тонкого сукна. Приталенный пиджак был надет на зеленый вышитый жилет, служивший отличным фоном для кружева ее белой рубашки с тугим галстуком. Свои короткие волосы она начесала на лоб, и всем своим обликом Мод очень походила на какого-нибудь оксфордского лорда из девятнадцатого века – тонкого, остроумного и обаятельного. Только змеящаяся по ее груди золотая цепочка и умело подведенные глаза выдавали в ней женщину, причем женщину весьма привлекательную. Эйприл, серьезная и даже чуть-чуть мрачная, была в розовом кашемировом свитере, и единственным ее украшением была нитка жемчуга на шее. Волосы ее лежали по плечам как золотистая накидка. Изысканная, безукоризненная и такая грустная…