Комната по имени Земля - Райан Маделин. Страница 22

К месту, где я стою, только что подошел мужчина, и все замедлилось. Он также ждет, когда освободится туалет, а я почему-то вдруг начинаю ощущать свое лицо. То же самое у меня происходит во время массажа, когда массажист переворачивает меня на спину и начинает работать с руками. Мышцы вокруг рта странным образом напрягаются и вздрагивают, и я ничего не могу с этим поделать. Должно быть, на руке у меня есть какая-то точка, которая отвечает за работу рта или что-то подобное. Мне кажется, массажисты в книге для записей обозначают меня как «Девушка с дергающимся лицом, 10-го числа» или «Странная чика, лимфодренаж, 30-е». На их месте я бы писала именно так — чтобы уж точно запомнить меня.

Ладно. Высокое прямоугольное тело, очень продуманная одежда, судя по тому, что я смогла заметить, бросив несколько откровенных взглядов. В лице сквозит что-то ясное и мягкое. Челюсть, скулы и надбровные дуги довольно резкие и очень четко очерченные, а вот глаза, кожа, щетина и губы — не такие уверенные. Они как будто еще не определились и потому готовы к испытаниям. Он похож на викинга, который точно знает, в каком направлении следует пересечь океан, пока остальные носятся вокруг, совершают набеги, растаскивают материалы для строительства хижин и рубят головы своим соседям.

Его губы крепко сжаты, словно он вот-вот изрыгнет пламя или разразится хохотом. И наши тела больше не могут этого вместить. Мне кажется, первая встреча проходит прекрасно. И он, и я, мы оба изо всех сил стараемся сохранить в глубине себя искорки этого пламени — великолепный знак!

В руках у него пиво, на плечах небрежно завязан свитер. Мне кажется, братья Кеннеди могли так носить свои свитеры на вечеринках или во время игры в поло в Хэмптоне.

Внезапно я страшно радуюсь тому, что не воткнула в волосы палочки для еды. Это просто чудо какое-то: палочки для еды очень далеко от того места, где я сейчас нахожусь. Мне кажется, человек в свитере, так небрежно накинутом на плечи, не слишком-то жалует того, кто втыкает себе в волосы столовые приборы.

Я глубоко вздыхаю и вижу ярко-розовую паутину, связавшую мое сердце и мою вагину с его сердцем и его пенисом. Он крепкий и возбужденный. От одной этой мысли кровь приливает к моим щекам. Мне хочется заплакать, упасть на колени и шепотом благодарить вселенную за то, что я оказалась здесь, и за то, что я сейчас чувствую то, что чувствую, и вижу то, что вижу, и знаю то, что знаю.

Дверь туалета распахивается, и оттуда вываливаются три девушки, каждая из них пытается побороть различные чувства по отношению к другим. На всех троих надеты какие-то блестящие черные штуки, похожие на пауков, и, кажется, они не думали одеваться так одинаково. У них это получилось случайно. Ужас.

— Теперь ты.

— Спасибо. В двери дыра.

— Ого!

— Ага. А ты можешь… прикрыть тут меня?

— Конечно.

— Я постараюсь недолго. По-быстрому. Ну, то есть постараюсь. В общем…

— Да ладно, я постою, не волнуйся.

— Спасибо.

Вот теперь я точно хочу сделать все свои дела мигом, скоренько, чтобы не тратить времени и не вызывать всяких негигиеничных и / или дерьмовых, в прямом смысле этого слова, мыслей. Однажды я неловко пошутила на тему диареи буквально через пару дней после того, как начала встречаться с парнем. В ответ он промямлил нечто невразумительное и слился.

А еще один мой давнишний парень настоятельно просил меня не закрывать дверь туалета, когда я уединялась посрать, потому что ему, видите ли, нравились мои бедра, когда я сижу на унитазе.

В общем, надо найти какую-то золотую середину между этими двумя противоположными переживаниями, чтобы время пользования туалетом стало совершенным и при этом лишенным всякого звукового сопровождения.

Тихонечко пописать, привести себя в порядок, чуток надушиться, слегка подкрасить губы и — да! — вымыть руки и все такое. Блин, тут нет полотенца. Жалко, что я не заметила этого сразу, еще до того, как налила себе в ладошки очень освежающее жидкое дизайнерское мыло. М-м-м. Мандарин. Теперь дверная ручка будет мокрой, и он возьмется за нее. Фу. Ладно, к черту все. Вытрусь своим кимоно. Отлично.

— Теперь ты.

— Не окажешь ли мне честь?

— Конечно.

— Спасибо.

Ого, ничего себе! Я люблю, когда меня просят о помощи. И теперь я сторожу его. Прямо горжусь. И даже не слышу, что там происходит внутри. Он тоже не мог слышать ни звука из моего сложного и хорошо поставленного шоу.

— Готово.

— Круто.

— Там был хороший аромат.

— Да, мыло для рук.

— Нет-нет, думаю, твои духи. Ты… чуток надушилась?

— Ага. Хочешь тоже?

— О! Да. Давай.

— Вот так.

— Никогда не видел, чтобы кто-то мазал духи за ушами.

— Моя бабушка всегда говорила, что надо наносить духи за уши, чтобы те, кто проходит мимо, слышали их.

— А на макушку зачем?

— Это для шишковидной железы. Чтобы было приятно. Не знаю.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

— Прости меня.

— За что?

— За то, что случилось на балконе.

— Что именно?

— Я плеснул на тебя свой напиток.

— А!

— А потом ты куда-то пропала.

— Ну да.

— Да.

— А потом ты пошел сюда за мной?

— Нет. То есть не знаю. Может быть. Мне просто надо было в туалет, но я увидел, что ты уже стоишь тут, и тогда я подумал, вот она, хорошая возможность извиниться. Но потом увидел, что у тебя туфли, типа, как пластмассовые, и у меня от сердца отлегло, и я не знал, что сказать. А потом случилась вся эта история с дверью и…

— Да много всего случилось.

— Это так.

— Да.

— Не хочешь еще выпить?

— Конечно, хочу.

— Круто.

— Представляю себе… а ты? Тоже?

— Еще как.

— Отлично.

— Кажется, я тебя понимаю.

— И я.

— Будешь пиво?

— Не буду. Но я могу сделать немного мартини с водкой.

— Мартини?

— Ага.

— Давай.

— Только оно на кухне. Я там его оставила.

— Я с тобой.

Иногда меня беспокоит, что я совершенно теряю голову в присутствии мужчины. Похоже, он идет туда, куда я веду, и это прекрасно. Никто меня не торопит. Ни к чему не принуждает. В животе у меня порхают бабочки. Предупреждающие знаки мягко напоминают, чтобы я оставалась чуткой и бдительной. Слишком часто в своей жизни я слышала, что плохое поведение мужчины можно оправдать тем, что я сама позволила ему некоторые вольности, а потом, не зная, как выкрутиться, оказывалась в ловушке, сама себя обманывала, думая, что это именно то, чего я хочу.

— Черт.

— Что?

— Кто-то забрал.

— А где ты оставила?

— В сумке, вот здесь. Буквально только что.

— Да уж. Оставить на вечеринке водку без присмотра — все равно что пригласить выпить ее.

— Точно.

— Дорогая была?

— Что тут может быть дорогого?

— Ну, например, марка.

— Ага.

— Отстой.

— Мне кажется, я знаю, кто ее взял.

— Кто?

— Парень с копченым лососем.

— Не знаю его.

— Это и к лучшему.

— Может, выпьешь пива?

— А где оно?

— Идем со мной.

— Наверх? У тебя что, пиво наверху?

— Это же Дикий Запад, детка. Никому верить нельзя.

— Чья это комната?

— Понятия не имею.

— Интересно, почему им так нравятся фотографии этих домов с подъездными дорожками в Палм-Спрингс?

— А почему бы и нет? Они довольно безобидны. Тут есть небо и винтажная машина.

— Просто они выглядят какими-то… бездушными, что ли.

— Мне кажется, поэтому они и нравятся.

Комната, в которую мы вошли, огромная, но человек, живущий в ней, захотел остаться незаметным. Интересно, какая полка в холодильнике принадлежит ему? Наверняка та, на которой ничего нет. Простая кровать-футон, ни прикроватных столиков, ни книг. Белые стены, белые простыни, одежда на серебристой вешалке. Преимущественно черная. Несколько белых деревянных ящиков и лампа «под ретро» на полу. Нет даже рабочего стола, хотя из-под кровати выглядывает ноутбук, оставленный в спящем режиме. Возле стены зеркало в окружении фотографий в рамках. Я где-то читала, что, по фэншую, плохо, когда произведения искусства стоят на полу.