Комната по имени Земля - Райан Маделин. Страница 21

Такие битвы, должно быть, связывают существ, движимых тестостероном. Моя психологиня однажды посоветовала мне не воспринимать всерьез людей, ведущих «интеллектуальные споры» или «непринужденные беседы». И если кто-то спрашивает меня, чем я занимаюсь, что думаю по тому или иному вопросу, согласна ли я с утверждением, важно помнить, что это просто треп. «Для них вообще не имеет значения то, что ты говоришь», — сказала мне она.

Я истолковала слова так, что «непринужденная беседа» — это наподобие игры в пинг-понг, фехтования или тенниса. В ней не важно ни понимание собеседника, ни возможность чему-то у него научиться. Скорее, «я тут не особо много сделал, а ты как?», или «совершенно верно», или «да ни за что!».

Так что я собираюсь спуститься во двор к этим парням, сесть рядышком и послушать их.

— Не думаю, что привилегии вообще есть.

— Разве? Ты просто этого не замечаешь! Они так глубоко укоренились в нашей культуре, что уже повсюду! Мы намного более привилегированны, чем все остальные, особенно в этой стране.

Вот черт. Такое чувство, будто я вторглась в гущу судебного разбирательства и меня тут же назначили одновременно судьей, свидетелем, присяжным, прокурором, защитником и расшифровщиком. Парни насторожились. Их глаза и рты задвигались быстрее. Моя роль тут важна, но мне не хочется играть ее. Наоборот, отмотать бы все назад, вернуться в тот момент, когда я стою на балконе и решаю, спускаться к ним или нет, и выбираю другой вариант. Другой путь, другую дверь, другую коробку. Синюю таблетку, а не красную.

У меня засосало под ложечкой, как раньше, когда я оказывалась наедине с отцом в его комнате и он поднимал тему, которую мне не хотелось обсуждать, поскольку я знала, что неизбежно заставлю его отвечать за то, за что он отвечать не желал.

Папа не понимал разницы между обвинением и ответственностью. Все наши споры сводились к тому, что один человек прав, а другой нет. Иного не дано, нет никаких промежуточных вариантов или перспектив. Он был либо жертвой, либо преступником, либо спасителем.

Так что, если я приходила к другому выводу, или просила его хоть немного изменить поведение, или объяснить мне то, чего я, возможно, недопонимаю, он видел в этом исключительно нападение или хитрость, чтобы поиздеваться над ним. И никогда — ни просьбу измениться, ни потребность в более мягких отношениях, ни возможность эволюции этих отношений. Никакого обучения или личностного роста. Только война.

— И в чем же наши привилегии? Приведи пример, в чем я более привилегирован по сравнению с другими? Во всяком случае, чувствую я как раз наоборот. Ко мне всегда относились с предубеждением из-за того, кто я такой. И всегда неправильно понимали. Так что все относительно.

— Ну, привилегии разные. Во-первых, у вас меньше шансов подвергнуться сексуальным домогательствам или даже изнасилованию. Каждый раз, когда женщина выходит на улицу, она должна думать о своей безопасности. Знаешь, какая статистика? Да она вообще чудовищная! Я голову на отсечение даю, что все женщины, которых ты знаешь, буквально каждая, хоть раз в жизни подвергались сексуальному насилию!

— Я так не думаю. Ни одна моя девушка никогда не упоминала ничего подобного. Да и мои сестры относительно спокойно ходят везде поодиночке. Такие проблемы, конечно, существуют, но касаются лишь некоторых. И я вообще не знаю никого, кто испытал бы нечто подобное.

— И что ты думаешь?

— О чем?

— Тебе не кажется, что женщины сталкиваются с этим постоянно?

— Не кажется.

— Правда? Всякий раз, когда ты идешь куда-то с парнем или говоришь с ним, ты не беспокоишься, что он может оказаться насильником?

— Нет.

— В смысле «нет»?

— В смысле, каждый мужчина из всех, кого я знаю, может оказаться потенциальным насильником. И меня тоже насиловали, так что…

— Блин. Черт. Прости. Я все еще… просто… я не могу смириться с тем, что это опыт исключительно женский.

— Братан, то, что ты не можешь смириться с этим, и показывает уровень твоей привилегированности. Да хотя бы сам факт, что ты не знаешь, через что проходят другие люди, и есть определение привилегированности.

— Ладно. Ладно. Значит, женщины обязаны рассказывать о своем опыте. Я же не виноват, что они никогда не говорят о том, какое дерьмо с ними приключилось. Хотя, черт. Не знаю. Я же не ублюдок какой. Конечно, есть подонки, которые поступают так с ними. Но не надо меня мерить по ним. По-твоему, это справедливо? Я никогда никого не насиловал. И ни один из моих друзей тоже.

— Думаю, вам было бы полезно немного усомниться в том, как вы себя иногда ведете, а если женщины станут напрямую говорить вам об этом, всем станет только лучше. Суть не в вашей привилегированности, а в незнании таких вещей и безответственности. И я не ручалась бы с такой уверенностью за твоих друзей. Если тебя не было там, где они все вместе трахали какую-нибудь телку, не значит, что ты можешь быть в них уверен. И, подозреваю, будешь очень удивлен. По моему опыту, мы должны опасаться таких хороших парней, которые отлично ладят со своими друганами. А сейчас мне нужно в туалет. Было приятно поболтать с вами обоими. Счастливого Рождества.

— Счастливого Рождества.

— Да, счастливого Рождества.

Интересно, где здесь этот чертов туалет? Поход в уборную в подобных ситуациях — целое дело. Теперь мое внимание должно сосредоточиться на пространстве, а не на социуме. Надо выяснить, где здесь туалет, опираясь на ощущение обстановки, а у меня оно есть, хоть и требует работы совершенно другой части моего мозга.

Приятно, кстати, иметь для этого нечто осязаемое. Теперь, когда мне точно нужно в туалет, я двигаюсь по дому целенаправленно. В отличие от того, когда не было определенности и приходилось притворяться, будто у меня есть цель, причем конкретная.

Человек, шатающийся бессмысленно, или потерянный, или одинокий, или даже просто задумчивый, для социальной среды не представляет никакой ценности. Даже тот, кто слишком долго стоит на одном месте и наслаждается самим фактом существования, считается бесполезным и антисоциальным. И лишь потому, что его не выбрали.

А когда мы чем-то заняты, нас выбирают. Кто-то или что-то жаждет нашего внимания. Пребывание в состоянии перенасыщения или подавленности предполагает, что у нас есть свое племя и мы в него вписываемся, направляем свое внимание вовне, и, значит, мы — часть этого племени.

Фокусирование же на своем внутреннем мире вообще не имеет никакой социальной ценности. Никто не стоит рядом, желая поздравить нас с тем, что мы перестали чувствовать то, что испытывали, думать о том, чего хотим, и задаваться вопросами, почему ведем себя так, а не иначе. Во всяком случае, когда мы это делаем, другие начинают чувствовать себя неловко.

И вообще, я заметила, что если мой внутренний мир священен для меня, то каждое мое взаимодействие с внешним миром тоже священно. То, как я отношусь к себе, есть отражение моего отношения к миру и отношение мира ко мне.

В социальных же ситуациях я стараюсь адаптироваться и делаю все возможное, чтобы стать целеустремленной, энергичной, ориентированной вовне, а иначе окружающие меня люди начинают нервничать. Немаловажно еще и признать процесс адаптации. В противном случае у меня не осталось бы ничего своего — я сама превратилась бы в сплошную адаптацию. Безмозглую тень, преследующую всех, кто находится рядом.

Так что, если я признаю выбор адаптации, значит, осознанно выбираю курс действий, проявляя свою величайшую силу, на которую способно человеческое существо, — силу выбора. Я выбираю одно. Я выбираю другое. Я не хочу выбирать что-то еще. Я выбираю.

Многообещающая табличка «Туалет» на двери, в которой зияет чертовски огромная дыра, сквозь которую я вижу спину девушки в черном. Она там стоит и разговаривает с кем-то, кто, вероятно, сидит на унитазе. Очень мило. Придется подождать. А когда я окажусь внутри, надо будет делать свои дела очень быстро, потому что мне не хочется, чтобы кто-то вошел и прервал меня. Мне хочется завершить намеченное тогда, когда сама посчитаю нужным.