Выходное пособие - Ма Лин. Страница 22

Я побродила немножко, стараясь впитать в себя все, что вижу, останавливаясь у разных ларьков. Около одного из них сильно пахло благовониями. Я не сразу поняла, что именно там продается — принадлежности для траура или (и) культа предков? Деньги духов, желтые банкноты с золотым тиснением, перевязанные красной нитью, были сложены в толстые пачки. Когда я жила в Китае, бабушка часто жгла их. Она объясняла, что когда деньги обратятся в пепел, они перейдут в собственность духов наших предков. И те смогут себе что-нибудь купить, заключать сделки с другими духами или дать взятку небесным чиновникам. Загробный мир с его бюрократическими эшелонами и иерархиями работал так же, как наше правительство. Никто для тебя ничего не сделает, если ты сам не возьмешь все в свои руки.

Я подумала о маме и папе, голодных и бесприютных, на фоне адского пламени.

Некоторые банкноты духов выглядели в точности как американские доллары, китайские юани, тайские баты, вьетнамские донги. В мире духов имела хождение разнообразная валюта. И тут были не только деньги, но и разнообразные предметы роскоши. Бриллиантовые колье, мобильные телефоны и кабриолеты «мерседес», сделанные из картона. Кошельки Gucci и сумочки Fendi, чтобы предкам было где хранить свои деньги. Тут были даже бумажные копии айпадов и MacBook Pro. А на верхних полках стояли тщательно сделанные картонные домики, обставленные картонной мебелью.

В ту ночь я купила пачку денег духов. Американских долларов, разумеется. Пусть в загробном мире прольется зеленый дождь.

Когда я вернулась в Нью-Йорк, то провела ритуал. На пожарной лестнице я по одной клала банкноты в керамическую миску и подносила к ним зажигалку. Тонкая бумага быстро сгорала. Теплый отблеск пламени вспыхивал и сразу же гас.

Но приношение явно было недостаточным, учитывая то, как долго я ничего для них не сжигала. Мне хотелось дать им больше.

Под журнальным столиком в гостиной лежали журналы Джейн. Она выписывала всякие издания про стиль жизни, Vogue, Bon Appétit, Elle Decor, Architectural Digest и тому подобное. Бо́льшую часть из них она уже прочитала и забыла выкинуть, так что не стала бы возражать против их уничтожения.

Для отца я сожгла костюм от Jos A. Bank и броги от Сальваторе Феррагамо. Для более повседневных нужд я сожгла ему одежду от J. Crew. Я сожгла для него пару флисовых курток от Эдди Бауэра. Потом, подумав, что в загробном мире может быть очень жарко, я сожгла и несколько потоотводящих футболок Nike для тренировок. Я сожгла для него всякие книжные новинки. А чтобы ему было где читать книги, я вырвала из Architectural Digest фотографию кабинета с кожаными креслами. Я сожгла для него последнюю модель телефона Blackberry и тарифный план Verizon. Я сожгла для него серебристый «Ягуар-XJ». Я сожгла для него тарелку с жареными цыплятами из Bon Appétit. Он любил жареных цыплят. Когда моя мама надолго уезжала в Фучжоу, он только ими и питался. Я сожгла для него обезболивающее — от мигреней. Бывало, по вечерам он часами лежал в постели.

Журналы были напечатаны (вероятно, на ротационной машине) на глянцевой бумаге, напичканной разными химикатами, поэтому горели они с такой вонью, что у меня засвербило в носу и запершило в горле.

Для мамы я сожгла чемодан Louis Vuitton и сумочку Fendi. А чтобы она не ходила раздетая, я сожгла для нее целый гардероб. Белье из Gap, платья из Tablots — ее любимых цветов, кремового и бежевого. Ей всегда хотелось иметь тренчкот Burberry, так что его я тоже сожгла. Я сожгла для нее рюкзачок из Coach. Ей всегда нравился Coach, ей вообще нравились классические американские бренды, их четкие линии. Я сожгла для нее слаксы от Ральфа Лорена. Наконец, в качестве вишенки на торте, я сожгла для нее увлажняющий лосьон Clinique Dramatically Different. И еще всякого от Clinique. Clinique Moisture Surge, Clinique Youth Surge, Clinique Repairwear Laser Focus. Потом я сожгла для нее коктейль из креветок. Она любила хороший коктейль из креветок, когда они располагаются по краю хрустального бокала, куда налит красный соус. Она считала, что это шикарно, в истинно американском стиле.

Я наблюдала за тем, как догорают и превращаются в пепел картинки, как они перемещаются в иной метафизический план, где обитают мои родители. Когда огонь погас и угли прогорели, я представила себе, как родители взбираются на гору разных вещей, ошарашенные головокружительным изобилием. Я представила себе, что теперь у них есть больше, чем им когда-либо может понадобиться, и что они не будут знать, что со всем этим делать, даже в вечности.

9

Было поздно. Почти все уже давно спали в своих палатках. Но, как и в другие ночи, Эшли, Эван и Джанель все еще сидели у потухающего костра и пили пиво. Много ночей подряд я засыпала под их разговоры и тихое потрескивание углей. Мелодия их голосов проникала в мои сны.

Эшли, Эван и Джанель — из всей нашей группы только их я могла, пожалуй, назвать друзьями. Каждый день мы ехали в «Ниссан-Максима» цвета шампань (единственном седане в нашей автоколонне). Мы сливали бензин из баков автомобилей, брошенных на дорогах и стоянках. Мы слушали музыку, курили траву (все, кроме меня) и ругали жару. К Комплексу мы продвигались с черепашьей скоростью. Так как GPS не работал, Бобу приходилось полагаться на старый дорожный атлас. Иногда он ошибался. Зачастую автомагистрали были запружены автомобилями так, что нам приходилось искать обходные пути. Порой мы сбивались с пути, и тогда приходилось возвращаться.

В таких обстоятельствах я быстро сошлась с Эшли, Эваном и Джанель. Нам нравилась одна и та же музыка, у всех у нас была бессонница. Мы знали о прошлой жизни друг друга, во всяком случае — кое-что о ней.

Той ночью я просыпалась раз шесть и каждый раз видела их колышущиеся силуэты на стене палатки. Я спокойно могла бы вылезти из нее и присоединиться к ним. Я могла претендовать на бревно у костра, отпускать пошлые шутки и сплетничать о взаимоотношениях в нашей группе. Но в глубине души я чувствовала, что буду там лишней. Между ними была особая близость — это было заметно по тому, как они смеялись каким-то своим внутренним шуткам, как понимали друг друга с полуслова, даже когда ссорились. Как поддерживали друг друга, если кто-то из них делал или говорил какую-то глупость.

Они беседовали о Комплексе.

— Люди, как думаете, насколько мы далеко от Комплекса? — спросила Джанель.

— Боб говорит, что меньше чем через неделю доедем, — ответила Эшли. — Мы уже почти в Индиане.

— Да, но он ведь говорил то же самое и на прошлой неделе? — сказал Эван. — Ты уверена, что этот Комплекс вообще существует?

— Конечно! — возмутилась Эшли. — Он все время про него рассказывает, в деталях.

— И как, согласуются эти детали между собой или нет? — Эван находил особенное удовольствие в том, чтобы дразнить Эшли, как школьник, который издевается над девочкой, в которую влюбился.

— Прекрати разжигать, — сказала ему Джанель.

Эшли в нашей банде была как ребенок. Она изучала моду в Парсонской школе дизайна. Она приехала из Огайо и прожила в Нью-Йорке всего два года перед тем, как наступил Конец. В школе она не очень прижилась, не вписалась в царившую там иерархию. Ее нежные, женственные проекты в стиле Среднего Запада, сотканные из пролетарских тканей вроде ситца и фланели, невыгодно смотрелись среди доминирующей готоподобной городской эстетики.

— Что ты думаешь о Комплексе? — спросил Эван у Джанель.

— Ну, звучит достаточно разумно, — осторожно ответила та. — Мне не улыбается жить в пригороде, но с практической точки зрения в этом есть смысл. Мы будем рядом со всеми этими аутлетами и складами, которые до сих пор, я думаю, забиты разными товарами. У нас будет все, что только может понадобиться в обозримом будущем.

— Если бы я могла выбирать, я бы просто поехала домой, — сказала Эшли. — И жила в своем собственном доме.

Из всех нас Эшли больше всего тосковала по дому. Как единственный ребенок в семье, она часто говорила о своих родителях, и взгляд ее при этом устремлялся куда-то вдаль.