Выходное пособие - Ма Лин. Страница 23

— Если бы я могла выбирать, — сказала Джанель, — то поехала бы туда, где никогда не была. Я бы направилась на юг, к экватору. Я бы хотела жить рядом с пляжем. Я раньше никогда не жила в районе Чикаго, но мне совсем не улыбается мерзнуть. А скоро наступит зима…

— Да, но холод — это хорошо, — возразила Эшли. — Все знают, что лихорадка быстрее распространяется в теплую погоду.

С этим никто не спорил. В холод лихорадка распространялась медленнее: вот почему северные страны, такие как Финляндия и Исландия, все еще продолжали хоть как-то существовать, во всяком случае — когда мы последний раз о них слышали. Эти страны также одними из первых запретили весь импорт из Азии и поездки туда.

— Если бы я хотела жить в холоде, я бы поехала в Скандинавию, — сказала Джанель.

— Попробуй-ка пробейся через их карантин, — отрезал Эван.

— Попробуй-ка переплыви Атлантику под парусом, — добавила Эшли.

— Спасибо за поддержку, люди.

— Слушайте, а давайте заключим договор, — сказал Эван. — Если нам не понравится в Комплексе, мы все вместе уйдем.

— Так выпьем за это! — воскликнула Эшли, уже и так пьяная.

Они в восторге чокнулись бутылками.

— И Кандейс тоже, — добавила Джанель. — Она тоже может присоединиться к нашему договору.

Эван хмыкнул:

— Она, скорее всего, просто захочет вернуться обратно в Нью-Йорк.

Я беспокойно поерзала в палатке.

— Когда наступил Конец, в Нью-Йорке еще были люди, — сказала Джанель. — Вы разве не читали «Нью-Йоркский призрак»?

Осенью, когда информационные агентства стали закрываться, «Нью-Йоркский призрак» вдруг оказался основным источником новостей о Нью-Йорке. Читатели просили опубликовать фотографии своих домов, квартир своих друзей и просто разных памятных мест. «Нью-Йоркский призрак» выполнял эти просьбы. Постепенно, по мере того как лихорадка охватывала страну, запросов становилось все меньше и меньше, и вскоре блог загнулся.

Я никому в группе не говорила, что «Нью-Йоркский призрак» — это я. Наверное, мне хотелось оставить что-то только для самой себя.

Эван размышлял вслух:

— Судя по тем фотографиям, если я правильно помню, город не выглядел обитаемым. Он казался почти пустым, за исключением нескольких охранников и нескольких зараженных. А потом и охранники пропали. Я представить не могу, что могло заставить Кандейс оставаться там так долго.

— Люди, — сказала Джанель с упреком. — Когда-нибудь Кандейс нам все расскажет. А пока оставьте девочку в покое. Она с нами всего-навсего недели две, что ли. Проблема нашей группы в том, что мы слишком много сплетничаем.

— Да, — отозвалась Эшли. Потом она засмеялась.

— Ладно. — Эван сменил тему. Он стал рассуждать о том, как хорошо было бы, будь сейчас лето. А больше всего в лете ему нравилось ночное стрекотание цикад, похожее на гудение электрогенератора. Оно напоминало ему о юности в Мичигане, когда они с друзьями залезали ночью на водонапорную башню, чтобы ее разрисовать. Или когда шлялись по заброшенным железнодорожным путям, пили и болтали о всякой ерунде. Запах старых шпал, кустов черники, дешевого пива.

— Когда это было? — спросила Эшли.

Он на минутку задумался перед тем, как ответить. Это было до художественной школы в Балтиморе, до скучной, претенциозной стажировки в нью-йоркском журнале, за которой последовала нудная работа в промышленном дизайне. Он занимался упаковками зубной пасты, обертками тампонов и коробками сухих завтраков. В этой работе не было искусства, не было души, и он был рад, что она закончилась.

— Ну, я сам во всем виноват, — сказал он. — Я сам выбрал такой путь.

От тоскливого полупьяного рассказа Эвана меня заклонило в сон. Но тут раздалось громкое шипение — звук, который получается, когда огонь быстро и небрежно заливают водой. Они торопливо зашушукались между собой, копошась и шурша, а сухие листья и веточки хрустели под их ногами.

Я села.

Затем вдалеке раздался звук мотора, со стороны дороги, на которой были аккуратно припаркованы все наши автомобили. Звук становился все тише, пока машина выезжала на шоссе. Они отъехали на определенное расстояние и только тогда рискнули включить фары дальнего света, но в полной темноте их все равно было видно. Кто-нибудь еще слышал шум? Я подождала. Тишина. В лагере никто, кажется, и не пошевелился.

Это все было не мое дело, но возможность того, что они уехали насовсем и оставили меня, ничего не сказав, наполняла меня паникой.

Я расстегнула палатку и тайком прокралась к палатке Джейн — она приткнулась рядом с моей. При свете гаснущих углей я смогла разглядеть ее личные вещи — спальный мешок, бальзам для губ, журнал, заткнутый ручкой вместо закладки. Она бы не оставила всего этого, если бы ушла насовсем.

Я заползла обратно в свою палатку; приступ паники постепенно проходил. Но если они не убегают, то куда собрались посреди ночи? Я забралась в спальный мешок и заложила руки за голову. Если я стану привлекать внимание к их побегу, у них будут проблемы. Сделать здесь было уже ничего нельзя, оставалось только лежать, ждать и пытаться заснуть.

Когда небо начало светлеть, я снова услышала вдалеке шум мотора. Они возвращались. Я слышала, как они забираются к себе в палатки. Потом все стихло.

Только после этого я заснула.

Две или три ночи прошли без приключений, затем все повторилось. Я уж начала думать, что та вылазка — или как это называется — мне приснилась. Дни стали казаться проще, легче. Небо было ясным, над верхушками деревьев сияла полная оранжевая луна. Мы были так близко. Чуть раньше в этот же день мы пересекли границу Индианы, приступив к предпоследнему этапу нашего путешествия. Следующим штатом значился Иллинойс. Это значит, что мы уже были недалеко от Комплекса. Чтобы отпраздновать это — будто нам нужен был какой-то повод для праздника, — мы вскрыли последнюю коробку с пивом, чокнулись тепловатыми бутылками и выпили за себя, за будущее, за наше общее будущее. Мы пили, чтобы согреться.

По такому случаю Женевьева приготовила вареную сгущенку. Она варила банки со сгущенкой в казане: если варить их достаточно долго, то молоко превращается в тягучую коричневую сладкую ириску, которая прилипает к зубам. Мы макали в нее соленые крекеры. Наши поддатые мысли отбрасывали вокруг костра длинные тени.

— Кандейс, — объявил Боб, — я хочу кое-что тебе дать.

Улыбаясь, он передал Адаму книгу, а тот в свою очередь передал ее мне. Это была просто Библия.

— Ты хочешь, чтобы я прочла из нее что-нибудь вслух? — спросила я, удивленно поднимая брови. Он уже вручал мне Библию. У каждого в группе был свой экземпляр.

— Открой ее, — велел Боб.

Открыв обложку, я увидела, что это была Библия с секретом, с пустотой, прорезанной посередине страниц. Но в этой пустоте лежал не пистолет и не фляжка виски, как я видала в кино, а смартфон. Мой айфон, который был у меня в Нью-Йорке.

Я посмотрела на Боба в изумлении.

— Где вы его отыскали?

— Он был в такси, когда мы тебя нашли, — сказал Адам, сидевший рядом со мной. — На пассажирском сиденье.

Я не находила слов. Я давно смирилась с мыслью, что мой айфон потерялся во время бегства из Нью-Йорка. Но Боб все это время по какой-то причине держал его у себя. Я обхватила этот пережиток прошлого пальцами, чувствуя знакомые царапины и трещинки на гладкой поверхности, и внезапно почувствовала острое счастье от того, что́ я получила обратно. Я могу посмотреть свои старые фотографии. Могу прочитать свои старые имейлы. Может быть, я даже смогу на него снимать.

— Спасибо, — сказала я Бобу совершенно искренне. Мы встретились взглядами над костром. Я повертела свой айфон в руках. По экрану тянулась огромная трещина, которой раньше не было. Я попыталась включить его, но ничего не получилось. Экран оставался темным.

— Считай, что это подарок, — сказал Боб, наблюдая за моими действиями. — Пусть этот артефакт из прошлого служит тебе напоминанием о твоем бывшем «я». Я глубоко убежден, что человек должен примириться со своим прошлым, прежде чем идти дальше в будущее.