Николай I Освободитель. Книга 5 (СИ) - Савинков Андрей Николаевич. Страница 30

Если добавить к вышеобозначенному то, что воспользовавшись ситуацией вернуть контроль над бывшей колонией попыталась Испания — королевство высадило в Тампико десант из 3,5 тысячи бойцов — то становится понятна вся глубина творящегося в Мексике бедлама.

Островком спокойствия в море безумия оставалась при этом зона Никарагуанского перешейка, где продолжали «держать масть» бывшие задунайские казаки. Они хоть за десять лет и перемешались изрядно с местными, хватки не потеряли и сумели удержать контроль над ситуацией в отдельно взятом регионе страны. Более того по совету нашего представителя атаман Нечволодов начал налаживать связь с генералом Санта Анной. Историю гражданских войн в Мексике я естественно не помнил совершенно, но что именно этот политик должен сначала проиграть Техасскую, а потом и — уже в статусе диктатора — американо-мексиканскую войну, в памяти отложилось. Это само по себе намекало на главного бенефициара внутренней заворушки.

Пока же Санта Анна был простым — хоть и достаточно популярным в войсках — генералом без особых политических амбиций и «купить» его удалось достаточно «дешево». Казаки пообещали поддержку в случае появления у Санта Анны претензий на верховную власть в стране, а в замен потребовали формализации Никарагуанской автономии. Учитывая то, что центральное правительство в Мексике юг страны контролировало примерно никак — в моей истории к этому времени, кажется, Никарагуа сотоварищи уже тупо получили независимость — условия сделки были достаточно мягкими и взаимовыгодными.

Нет, можно было и здесь оторвать Никарагуа от Мексики окончательно, но во-первых, я хотел иметь против США действительно серьезный противовес в будущем противостоянии, а во-вторых, в возможности удержать этот стратегический кусок территории без конфликта с Лондоном имелись вполне обоснованные сомнения. Ну а для войны с островитянами мы еще себе флот не отрастили, поэтому приходилось обходиться полумерами.

Глава 11

Щелкнул засов двери, и мне открылся вид на маленькую каморку, в которой собственно кроме сомнительной чистоты топчана ничего и не было.

— Милорд, вас ждут из подземелья, — с нескрываем ехидством поприветствовал я человека, попавшего в столь незавидные бытовые условия. — С вещами на выход, как говорится.

Узник совести не заставил себя долго упрашивать, и, поскольку вещей у него с собой никаких не было, просто вышел из карцера.

— Ваше императорское величество? — Проморгавшись — в карцере было темно — удивленно переспросил узник.

— Нет, тень отца Гамлета. За мной! — И не ожидая ответа я двинул по коридору к выделенному мне для разговора помещению. По-видимому, это был чей-то рабочий кабинет: стол, заваленный бумагами, не слишком удобный стул, пара шкафов с книгами, Российский герб на стене и что-то напоминающее ковер на полу. Напоминающее, потому что от времени и тысяч ног оно превратилось в сероватого цвета тряпку, добавляющую помещению некоторой безысходности. Даже пара зеленых растений в горшках исправить ситуацию были откровенно не способны. — Присаживайтесь, молодой человек, рассказывайте, как вы докатились до такой жизни.

В эти мартовские дни 1831 года я оказался Москве совсем случайно. Направлялся на юг, где потихоньку разгоралась эпидемия холеры ну и задержался в Первопрестольной ради нескольких деловых встреч.

Сначала обсудил с местными толстосумами — ха-ха три раза, учитывая мои личные капиталы перевалившие за сто двадцать миллионов рублей — вопросы финансирования строительства железки от Москвы до Нижнего Новгорода, потом встретился с митрополитом Филаретом, который после памятного прояснения позиций развил бурную деятельность, способствовал открытию нескольких новых духовных семинарий и полсотни новых церковно-приходских школ, а так же начал продавливать создание в рамках церкви отдельного подразделения предназначенного для координации миссионерской деятельности как за границами империи так и в ее пределах. В общем, человек увидел перед собой цель — подвешенное в качестве морковки патриаршество — и решил достичь ее во чтобы то не стало.

Ну и когда я узнал о внезапном бунте студентов Московского университета, я естественно заинтересовался этой историей. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что фамилия бунтаря-заводилы — Герцен.

— Итак, Александр Иванович, — я раскрыл заранее приготовленную папку с личным делом — а Герцен был одним из тех, за кем СИБ приглядывало специально — и принялся зачитывать оттуда самые интересные моменты. — Незаконнорожденный сын Ивана Алексеевича Яковлева, так детство понятно пропустим… Ага вот. В 1829 году зачислен своекоштным студентом в Московский университет. Ага… Активная политическая позиция, революционно-республиканские взгляды, неоднократно замечен в сочувствии к заговорщикам по делу 1826 года. Вместе с неким Николаем Огаревым является организатором политического кружка, на котором обсуждались возможности введения конституции и установления республиканского строя. Ага… Вот характеристика от преподавателей… Ума живого, однако излишне поверхностного. Таланты в точных науках, проблемы с поведением. Можете вы как-то прокомментировать данную характеристику? С чем согласны, с чем нет?

По мере того как я зачитывал отдельные выдержки из личного дела, Герцен, сидящий напротив, заметно бледнел, а к концу и вовсе был цвета мела. Если история со срывом лекции весьма посредственного преподавателя не стоила, по сути, выеденного яйца, то вот участие в революционном кружке уже вполне тянуло на каторгу. С такими кадрами последние годы в империи цацкаться было не принято, а не трогали Герцена до сих пор только потому что, дальше пустой болтовни детишки пока так и не ушли. Ну и потому что СИБовских осведомителей там было достаточно, чтобы держать руку на пульсе.

— Ммм… Ваше императорское величество, — голос девятнадцатилетнего парня явственно задрожал, очевидно отвечать по всей строгости закона ему совершенно не хотелось.

Я собственно и не собирался сам решать судьбу потенциального философа. Просто было интересно посмотреть на еще одну историческую личность, не смог отказать себе в удовольствии. Помнится, в той истории гуляла известная фраза, уж не помню чья, что «декабристы разбудили Герцена, Герцен разбудил Россию». Тут обошлись без декабристов, внутренне- и внешнеполитическая ситуация империи была не в пример лучше, но что-то отвадить сидящего передо мной студента от пути оппозиции к власти это не помогло. Возможно, дело было не столько в желании что-нибудь поменять к лучшему, а просто в бунтарском характере. Есть же такие люди-разрушители, которые к созидательному труду банально не приспособлены.

— Что вы мычите? Рассказывайте, чем я вас так не устраиваю, что вы хотите меня попятить. Ну и за одно ввергнуть страну в кровавую революцию по типу французской.

Пару минут мы с Александром Ивановичем молча смотрели друг на друга. Я думал о том, что, не смотря на все либеральные преобразования, всегда найдутся люди, считающие, что они знают лучше. Как править, и что нужно народу. Что император идиот и не видит дальше своего носа. Причем, что забавно, собери сотню таких недовольных, различных мнений по способам переустройства страны тоже будет около ста.

О чем думал сидящий напротив парень, я знать естественно не мог. Тем не менее, нужно признать, что внутренний стержень у него вполне присутствовал, и, собравшись с мыслями, доморощенный революционер все-таки ответил. Видимо понял, что отмазываться смысла нет, а раз уж перед ним сидит сам император, то имеет смысл отвечать честно.

— Я думаю, что республиканский строй более прогрессивный. Что народ сам должен решать, кто им будет править.

— А вы, молодой человек, с самим народом-то советовались? — Усмехнувшись тому, насколько ничего за два века не изменилось, поинтересовался я, — у нас в стране 9 из 10 крестьяне. Вы у них спрашивали, нужна им республика или и при императоре нормально живется. Или им достаточно для счастья полученной от государства бесплатной, замечу, земли?