Взрослые люди - Ауберт Марие. Страница 6

— Передам Марте.

— Нет, не надо, — говорит Кристоффер и смеется громче. — Уф-ф, нет. Она расстроится. Но вот эти знакомства по интернету, — продолжает он, качая головой. — Думаю, я бы не смог. Судя по всему, это очень утомительно.

Я не отвечаю, легко ему говорить, а что бы он сделал, будь он на моем месте, и он отрывает взгляд от кастрюли и смотрит на меня.

— Но, может, мне легко рассуждать, — произносит он и хлопает меня по плечу.

— Слушай, все нормально, — отвечаю я и спешу рассмеяться.

Я режу фенхель и морковку. «Кристоффер хороший, — думаю я. — Он хороший парень». Когда я ставлю овощи и картофельные лодочки в духовку, из ванной раздаются грохот и рев Олеи. Она прибегает на кухню и бросается в объятия Кристоффера. Следом за ней приходит Марта с раскрасневшимися щеками.

— Она ударила меня дверью по голове! — кричит Олея.

— Я сидела на унитазе, а она распахнула дверь, — говорит Марта. — Я просто хотела закрыть дверь, Олея, ты ведь понимаешь.

— Разве нельзя быть чуточку осторожнее? — громко и зло отвечает Кристоффер. — Черт возьми!

Он держит Олею на руках, как будто она совсем маленькая. Олея уткнулась лицом ему в плечо и рыдает преувеличенно громко, а он гладит ее по спине. Слушать этот плач стыдно и немного приятно, Марта закатывает глаза и потом смотрит на меня, но я не отвечаю ей тем же. Я беру нож и мою его под краном, чтобы чем-нибудь занять себя, сердце мое колотится.

— Дурочка, — говорит Олея и машет рукой в сторону Марты.

Марта открывает рот и закрывает, гладит себя по едва заметному животу.

— Олея, — произносит Кристоффер, — прекращай. Мы так не говорим.

— Я ведь нечаянно, — оправдывается Марта. — Ну, Олея.

— Не могла бы ты извиниться? — спрашивает Кристоффер, и я не сразу понимаю, к кому из них он обращается.

Олея мотает головой.

— А если Марта тоже извинится? — не сдается Кристоффер.

Марта смотрит на него:

— Но ведь это был несчастный случай.

— Да, но… — Кристоффер показывает на спину Олеи.

Я кладу нож, подхожу к Олее и глажу ее по спине.

— Хочешь пойти со мной в сад, Олея? — спрашиваю я. — И мы с тобой что-нибудь придумаем.

Я ощущаю маленькую вспышку радости, когда Олея кивает, выскальзывает из объятий Кристоффера, берет меня за руку, именно меня, по ее тонкой шее заметно, что она недовольна и обижена, она до сих пор отказывается взглянуть на Марту. На лице Кристоффера написана благодарность. Я закрываю за нами дверь на террасу и слышу, что после небольшого затишья их голоса становятся громче.

МЫ С ОЛЕЕЙ СИДИМ в домике для игр, за право пребывания в котором мы с Мартой в детстве сражались. Мы старались выставить друг друга за дверь и жаловались маме. Сейчас домик тоже выкрашен в белый, а раньше был красным, внутри стоят две маленькие лавки, посередине между ними находятся старый матрас из пенорезины и ящик с блестящей одеждой, повсюду разбросаны книги и игрушки. К стенам кнопками прикреплены рисунки. Я хранила здесь коробку с найденными сокровищами: пустые панцири улиток, пропахшие солью и старыми водорослями; красивые гладкие камушки, к которым приятно прикасаться щекой; портрет принцессы Дианы, вырезанный из журнала «Йемме» или «Ношк Укеблад»; красивые блестящие и мягкие салфетки — мне кажется, я до сих пор помню фиолетово-розовый орнамент на одной из них. Пару лет назад Марта обнаружила эту коробку, и я написала в сообщении, чтобы она ее выкинула.

— Здесь можно спать, — говорю я. — Я однажды здесь ночевала.

— Ты? — спрашивает Олея. — Почему?

— Я тоже приезжала сюда, когда была маленькой.

Я усаживаюсь на лавку, а Олея приземляется попой на матрас и принимается расчесывать радужную гриву старой розовой лошадки из «Моего маленького пони», их тут несколько. Я помню, когда мне их подарили, они пахли новым мягким пластиком, а их гривы всех цветов радуги были блестящими и гладкими. Сейчас нейлоновые волосы поредели, пластик облупился и выцвел. Всех пони давно надо было выбросить, пластик наверняка уже ядовит. У одного не хватает ноги, судя по всему, ее отгрызла мышь.

— Эта дача принадлежит нам с Мартой, ты ведь знаешь, — говорю я.

— Правда? — отвечает Олея и продолжает чесать.

Неужели она думала, что я просто обычный гость? Я сижу и смотрю на нее: розовый свитер, светлые волосы. У Олеи ровные темные брови, она не похожа ни на кого из нас, даже на Кристоффера, он утверждает, она пошла в родню со стороны матери.

— Когда ты вырастешь, станешь красавицей, — говорю я.

Олея бросает на меня взгляд, а потом снова сосредоточивается на пони.

— Сколько тебе лет? — спрашиваю я.

— Шесть, — отвечает Олея.

— Рада, что скоро пойдешь в школу?

— Да. А сколько тебе лет? — произносит она после небольшой паузы.

— Сорок.

— Ой. Это много.

— Рада, что скоро станешь старшей сестрой?

Она смотрит на меня твердым взглядом, но не отвечает и продолжает причесывать пони.

— Не страшно, если ты не радуешься, — говорю я.

Олея протягивает мне двух лошадок и начинает рассказывать: у каждой есть кличка, а одна из них любит летать. Мне скучно, хочется почитать какой-нибудь журнал и выпить пива. Здесь пахнет землей. Проходит немало времени, прежде чем Кристоффер стучит в открытую дверь кукольного домика и говорит, что пора ложиться спать.

— Может, почитаешь ей, пока она ужинает, — произносит он.

— Конечно, — отвечаю я. — Мы почитаем, правда же, Олея?

— Ты так подружилась с тетей Идой, Олея, — замечает Кристоффер.

Олея молчит, я вижу, что она думает о чем-то другом, но горжусь собой: я понимаю детей и знаю, как с ними обращаться.

Я читаю разными голосами за Карстена и Петру, а Олея сидит у меня на коленях в пижаме и ест бутерброд со старой тарелки с лютиками. Марта читает журнал в гамаке, и до меня внезапно доносится ее фырканье.

— Что такое? — спрашиваю я.

— Чувствуется, не привыкла ты к этому, — говорит она.

— К чему?

— Ты перевоплощаешься, когда читаешь. «Львенок и Госпожа Крольчиха тоже идут с ними», — произносит она, подражая моей интонации и утрируя ее.

Мои щеки раскраснелись, я прерываю чтение.

— Не надо из-за этого останавливаться, — говорит Марта.

Она лежит и лениво поглаживает свой живот. Я смотрю на нее, и мне хочется сказать что-нибудь гадкое, но я просто улыбаюсь: она не сможет меня задеть. Я продолжаю читать с нормальной интонацией и слежу за ней до тех самых пор, пока Марта не уходит в дом. Все равно Олея через несколько страниц перестает следить за происходящим, ее тело тяжелеет, она все плотнее прижимается ко мне, и по моему телу проходит добрая теплая волна спокойствия от того, что ко мне прижимается Олея. Мне непривычно, что кто-то находится настолько близко, а ее маленькое тельце плотно прижимается к моему, от ее головы и мягкого животика исходит тепло, и я стискиваю ее в объятиях.

— Ой, — говорит она.

— Прости, — отвечаю я, но Олея не выбирается из моих объятий, я откладываю книгу в сторону и укачиваю ее, напевая песенку, а солнце в это время перемещается, и мы оказываемся в тени. Другая сторона фьорда по-прежнему освещена; мама всегда говорит, что лучше бы дача располагалась там.

Неужели сейчас? Неужели сейчас я переживу сильный душевный сдвиг и пойму, что не должна лишать себя этого — этого! — что я больше не могу откладывать великое чудо, ведь недостаточно положить несколько яйцеклеток в морозилку, неужели сейчас эта великая истина вырвется наружу, и я опущу Олею, войду в дом, найду телефон и закажу процедуру в датской клинике «Сторк», и тотчас уеду, и меня оплодотворят чем-то из пробирки, которую какой-то датский парень наполнил жидкостью из своего тела, и позже стану говорить знакомым: «Я поняла, что просто обязана это сделать»? Одна моя коллега поступила так в прошлом году, сотрудница отдела бухгалтерии, она всегда казалась мне страшной, поэтому ее было несложно представить матерью-одиночкой. Она явилась на работу с коляской и показала всем дитя, а потом специально положила ребенка на плечо, чтобы он срыгнул, и мне показалось, что ей больше совершенно никто не нужен. Я не могу себе представить, что буду гордо и одиноко разгуливать беременной по городу, ходить на работу, находиться в своей квартире, что рожу в компании мамы, Марты или подруги, что никогда не стану скучать по мужскому обществу, удовольствуюсь ролью матери, только ребенок и я, всегда самое главное в жизни.