Витязь в кошачьей шкуре (СИ) - Ракитина Ника Дмитриевна. Страница 1
Витязь в кошачьей шкуре
Глава 1
Первым несся огромный кот. Глаза панически выпучились, хвост бился туда-сюда, а в груди отчаянно тахкало сердце.
Следом, опередив разбойного вида погоню, бежали двое: похожий на ворона мужик и неопрятная бабка в безрукавке — задирая юбки и высоко вскидывая колени. Наклоняясь на бегу, она швыряла в кота то подобранной шишкой, то камнем и задыхаясь визжала:
— Стой! Тварь! Назад! Убью!
Кот наддавал. Лапы взрывали гравий, когда он перебегал дорогу.
Мелкие камешки шрапнелью угодили мужику прямо в прекрасное лицо. Тот руками в перчатках схватился за глаза. Длинный плащ с кровавым подбоем, путаясь в ногах, мешал бежать. На черном кафтане сохли плюхи грязи.
Пока противники отвлеклись, кот сиганул в кусты.
Бабка тяжело дышала, упираясь в колени ладонями:
— Не догоним! Ох, не догоним! Тварь неблагодарная!
— Бай-юн! — мужчина в черном указал одетым в лохмотья преследователям на колышущиеся папоротники и кусты крушины за дорогой. — Искать! Там. И там!
Погоня рассредоточилась полуподковой, заглядывая под ветки и в ямины.
— Кыс-кыс! Котик, лапочка, выходи!
Бабка свистнула, призывая метлу. Мужчина в черном взлетел просто так.
Кота нигде не было видно.
Забившись объемистой попой под выворотень, кот в который раз переживал свое эпическое падение в овраг.
Был бы он прекрасным образцом мейн-куна — великанские размеры, кисточки на ушах, умный взгляд пронзительных глаз — но экстерьер подкачал. Имелись на черной шерсти коричневые полоски. Или наоборот, черные полосы на коричневом. Чуткие уши с кисточками были испуганно прижаты к голове, а могучие лапы и не менее могучий хвост подобраны под себя. Кот вообще уплощился, и все равно под выворотень целиком не влез, голова торчала наружу. И на нее печально падали комки с потревоженных волосатых корешков.
А в памяти кота опять зловеще пружинила ежевика с колючками, которая так коварно подпрыгнула и сбросила его в овраг. А репьи снова впивались в бока и застревали в шерсти — пока он мысленно бежал сквозь крапиву с чертополохом. И пух вместе с пыльцой лез в ноздри.
Мейн-кун выпростал лапу из-под себя и несколько раз провел вверх-вниз, прочищая нос. Лучше не стало. Снизу, из оврага, резче пахнуло сырой землей и ледяной водой.
Но кот взял себя в лапы и стал спускаться.
Он брел посреди оврага по студеной воде, в которой плавал лесной мусор, нервно дергая лапами. Прядал ушами и вскидывал башку, пытаясь разглядеть сквозь сплетение веток, не видать ли погони. И уже почти успокоился, когда выбирался из оврага там, где овраг закончился.
Враги заметили его у городского указателя.
Это был точеный столб с нахлобученным фонарем и тремя досками, обрезанными в виде стрелок. По серой древесной основе вились витиеватые надписи: «Вычегда», «Язьма», «Яруха». И стояли числа. Может, версты, а может, километры. И на городки названия указывают, хутора или там речки — разбери поди.
Не стоило у столба задерживаться и тем более точить о него когти. Надо было сразу под прикрытие домов бежать. А так погоня буквально села коту на хвост.
Хорошо, что движение здесь было оживленное с самой окраины. Кот метался между обшарпанными авто, отталкиваясь от стен, как Джеки Чан, перепрыгивал велосипедистов, нырял под телеги, пробегал по перилам балкончиков, сбил мужика с приставной лестницы — тот, свалившись вместе с лестницей, здорово задержал погоню.
Но еще оставались те, что наверху. Бабка, пикирующая на метле, и чернавец с подбитой мордой. Эти были особенно упорными.
Кот дернул в узкий переулок. И едва не поплатился за это. Сверху полетела сеть с грузиками по краям.
Он перекатился и наддал еще. В глазах темнело, сердце готово было выскочить из груди, а живот подвело от голода. И лапы заплетались. И хвост, уныло обвиснув, шкрябал по земле.
Мейн-кун почти уже сдался, но смешанный запах свежей рыбы и пряностей ударил по ноздрям, как шипучий энергетический напиток, придавая бодрости. Еще рывок — и котяра выметнулся на торговую площадь, шумный стихийный рынок, торгующий всякой всячиной со старинных прилавков, колес и просто с земли.
Здесь гомонило все. Сталкивалось, бурлило. Дед у желтой бочки громко нахваливал квас и березовые веники.
На небо никто не смотрел. Кроме кота. Да и он лишь краем глаза.
Он бежал меж торговыми рядами отчаянно голодный и бесконечно несчастный, мало что замечая перед собой. Сшиб торговца семечками. Увернулся от котла с кофе, который толкала перед собой на тачке баба в обрезанных варежках, громко выкрикивая:
— Кофе! Какава! Зефирки! А пирожки! Кому пирожки⁈
Хотел бы он пирожков! Да кто ж ему даст?
Убегая от бабы, котяра сбил с прилавка морковь и репу. Стали орать вдогон, показывать пальцем.
— Баюн! Гля, баюн! Совсем сбесился!
В кота прицельно запустили грязной свеколиной.
Застонав, подтягивая подбитую лапу, он нырнул под прилавок, где намусорено было бычками и семечной шелухой, с усилием выкарабкался, проскочил под скамейкой из двух планочек, прилагающейся к прилавку, и в поисках спасения нырнул под юбки мимохожей девицы. Прильнул к лаковому ботиночку и замер, стараясь сделаться как можно меньше.
Жизнь была кончена.
Василий хотел порвать концертные залы и интернеты, а стал котом.
А все Зинка, ведьма! Не нравится рэп — не слушай рэп. А ей классику подавай! Подошла на корпоративе, подлила что-то Ваське в стакан — и вот он, под подолом у какой-то неизвестной барышни прячется.
Слово «барышня» вскочило на ум как-то само, из недр усвоенной подсознанием школьной программы. Ну не поворачивался язык как-то иначе ее назвать: телкой или нейтральным — девушка. Во-первых, юбка — почти что в пол, колыхалась складками, мягко обволакивала, пахла натуральной шерстью, а не какой-то там синтетикой. А под этой юбкой еще не меньше трех льняных, да с изящной поднизью. Ну, то есть, подшитым к подолу кружевом.
И ботиночки. Крепкие, как берцы, но изящные, со шнуровкой. Стопа маленькая, икры тонкие — уместились бы в Васькину ладонь, когда он еще был человеком. Василий горестно взвыл. До чего ему жалко себя стало!
— Божечки-кошечки!
Барышня подняла Ваську подмышки. Все его тело вместе с задними лапами бултыхалось внизу, свисая ниже ее колен. Туда-сюда дергался нервный хвост. А на морду Василия глядели фиалковые глаза… Нет, цвета незабудок, цвета яркого весеннего неба, когда солнце и жаворонок наверху орет от счастья.
Но Василий изронил только охрипшее «мяу».
А взгляд незнакомки юрко бежал по его ушам, усам, передним лапам и вообще всему, до чего мог дотянуться.
— Баюн! Самый настоящий баюн! Откуда ты такой приблудился? Неужто тот, которого в наших сводках поминали?
Кот зажмурился и обвис.
— Расступитесь, граждане! Расступитесь! — закричала барышня звонко. И куда-то Василия понесла. А в нем весу пятнадцать кило, как в большой сетке с картошкой. Ничего себе барышня. Сильная!
По ноздрям прошелся запах металла и натуральной кожи. Кота опустили на мягкое и — пристегнули?
Он аккуратно разжмурил правый глаз.
На краю рынка стоял голубой мотоцикл. И Васька в нем сидел. В коляске-торпеде, если точнее. А барышня, подобрав юбки, седлала водительское сиденье.
И только сейчас Василий обратил внимание, что барышня вроде как не совсем барышня, а представительница власти. Потому как жакет ее очень напоминал форменный: синий, строгого покроя, с серебряными пуговками в четыре ряда и болтающейся слева звездой шерифа. Точнее, не совсем звездой, а вроде как с подвешенным на ленту гербом с числом тринадцать.
И фуражка у барышни имелась в тон мундиру, с блестящим козырьком и кокардой, на которой тоже «13» было прорезано или прочеканено.