Незримые нити (СИ) - Нетылев Александр Петрович. Страница 48
— Избавь меня от этого, — прикрыл глаза король, — Сам разберешься, кого и к чему пристроить. За одним-единственным исключением. Меня интересует любимая наложница принца Лиминя. Кажется, её звали Лю. Она вошла во дворец?
— Да, Ваше Величество. Это дисциплинированная и трудолюбивая девушка из семьи мелкого торговца. И она изъявляет желание служить нам столь же преданно, как служила Его Высочеству.
— Её желание должно исполниться, — чуть улыбнулся Юшенг, — Дай ей место поближе к своей персоне. Она должна все время сопровождать тебя, и в частности — она должна сопровождать тебя, когда ты отправишься проведать Лиминя.
Докладывать о том, не согласился ли плененный дух на полное повиновение королевской воле, было каждодневной обязанностью регента. Дух проявлял истинно демоническое упрямство, но постепенно поддавался усилиям палачей. Возможно, еще несколько дней, может быть, недель... Вот только все яснее Цуйгаоцзун чувствовал, что время истекает. Результат нужен был срочно.
И потому стоило попробовать разные пути.
— Когда мой сын возвысил её, он уже был одержим. Возможно, что возвысил её не столько он, сколько дух, владеющий его телом. И возможно, что он станет... более склонным к сотрудничеству, если будет видеть её перед собой. А если просто видеть окажется недостаточно...
Ему не требовалось продолжать. Пытать близких друг другу людей напротив друг друга и смотреть, как скоро они друг друга предадут, или же будут жертвовать собою до конца, — это было второе любимое развлечение принца Цзиньлуна.
И пусть Чонглин сомневался, что подобное сработает с демоном, Цуйгаоцзун знал больше и смотрел дальше.
Потому из всех людей только он и должен был быть королем.
Только он был этого достоин.
«Мой бедный обвинитель, что за бред
Несете вы в горячке день за днем?
Мне выбора давно как будто нет,
Ну разве, между дыбой и огнем...
И что за интерес
Мне повторять слова,
Что вы давно желаете услышать?
Меня смущает бес?
Идея не нова!
Тот бес в груди моей живет и дышит!
Мой бедный обвинитель...»
Изо всех сил сосредотачивая свой разум на том, чтобы повторять слова приходящих на ум песен, Даниил отчаянно старался не сойти с ума. Только так, только прячась за этими словами, он мог хоть как-то спастись от настойчиво стучащей в голове мысли.
Пока ты не согласишься на ритуал, ты будешь страдать.
Сперва он даже пытался петь их вслух, во весь голос, дабы страшно отомстить палачу своими сомнительными вокальными данными, каковые порой и знакомые называли страшной пыткой (о том, что палач глухой, Дан к тому моменту успел забыть). Но очень скоро сорванные от криков голосовые связки лишили его такой возможности. Все, что оставалось, это упрямо твердить слова про себя.
«Может, я бы остался жить,
Дело все же решилось так:
В подземелье тихонько гнить и уйти
В замогильный мрак.
Покаяния повесть,
Ты спасла б меня,
Только собственная совесть
Жжет страшнее огня!»
В этот момент к телу юноши приложили затейливой формы клеймо, раскаленное докрасна, зашипела прижигаемая плоть, и он забился в путах в бесплодной попытке отстраниться, защититься. Со всей отчетливостью почувствовал он: неправа была автор песни.
Обычный, физический огонь жжет страшнее любой совести.
Особенно если палач умелый, что знает, когда каленое железо прижать покрепче, а когда чуть отнять, чтобы жертва не окочурилась раньше времени. Бездарей и безмозглых садистов Цуйгаоцзун на службе не держал.
К счастью или увы.
«А если на минутку мы допустим,
Что был я омерзителен и гнусен,
Что я нарушал Устав, не чтил его совсем,
Одних бастардов наплодил сто сорок семь...
А может, и больше?»
Как он перешел от актуальной темы пыток в подвалах к этому сравнительно оптимистичному вопросу? Он не помнил. Кажется, эти песни были как-то связаны тематически, но память отказывала. Все знания истории, все имена и понятия родного мира давно превратились в белый шум, неспособный пробиться через застилавшую разум багряную пелену боли.
Интересно, кстати, а скольких бастардов наплодил Лиминь? Со своим образом жизни, если и не сто сорок семь, то уж наверняка не один десяток, учитывая, что презервативы в этом мире делать не умели. Интересно, уморив его в подземелье, Цуйгаоцзун не переключится на них, последних, как он думает, носителей крови Шэнь? Хотя может быть, что их и не было: с Лю и Сюин память тела помогала Дану как-то так сжать мышцы паховой области, чтобы при оргазме не возникало эйякуляции; Лиминь явно тренировался в этом мастерстве не меньше, чем во владении мечом, верховой езде и даже заклинательстве. Кажется, в его родном мире подобными практиками увлекались даосы.
Кто такие даосы? Как они связаны с Китаем? Как Китай связан с королевством Шэнь? Когда-то он помнил это. Но не сейчас.
Сейчас ему было слишком больно, чтобы думать про даосов и Китай.
«...и Смерти падая в пасть,
Тебя готов я проклясть,
От боли корчась, в огне сгорая,
Но Бог мне шепчет, прости,
Ведь ты помог мне пройти
Мои восемь шагов к Раю...»
Дан никакой благодарности определенно не чувствовал, в Рай вовсе не хотел, и будь у него такая возможность, не только проклял бы, но и с радостью растерзал бы палача голыми руками. С двойной радостью он растерзал бы короля, отдавшего такой приказ.
Но никакой возможности у него не было. Не было ни свободы передвижения, ни сил сражаться, даже если бы его вдруг развязали. Уже давно не было силы даже кричать.
Лишь отчаянно стараться не сойти с ума.
Лишь бессмысленно наблюдать за тем, как глухонемой палач откладывает раскаленное клеймо и берет вместо него длинный нож с кривыми зубьями по всей длине лезвия. Почему-то этот инструмент Дан ненавидел даже больше, чем каленое железо. Он не причинял больше боли, по крайней мере, не настолько, чтобы разница была заметна, но почему-то противный треск разрываемой плоти ужасно действовал на нервы.
Мешал вспоминать новую песню, за которой можно спрятаться от безумия.
Мешал напоминать себе, что время работает на него. Что король умирает. И если продержаться достаточно долго, пытка потеряет смысл.
Если.
«Но всё на свете, кажется, отдашь,
Чтоб задержать последнее мгновение,
Сказать, я ухожу без сожалений...
И самому поверить в эту блажь...»
Несмотря на то, что игра вэйци (или падук, как называли её в окраинных провинциях) считалась одной из высоких дисциплин благородных мужей, она была достаточно распространена, чтобы никого особенно не удивлял простолюдин и даже деревенщина, знакомый с её правилами и имеющий собственную доску. Чуть более необычным было то, что правилам вэйци обучена женщина, но в конце концов: чего только не случается в нынешние беспокойные времена.
А вот к тем, кто играл сам с собой, отношение было двояким. Ученый, заклинатель, монах или хотя бы умудренный жизнью старец мог играть, чтобы привести в порядок мысли; играть с собой, потому что достойного противника ему просто нет. Но юноша из простонародья, подражая им, навлек бы на себя лишь насмешки и язвительные, пренебрежительные комментарии.
И уж точно никто не проникся бы тем, как ученым и мудрецам подражает молодая, едва ли вообще грамотная деревенская девушка в фиолетовом платье дворцовой служанки.
Шаманка Панчён не интересовалась, что подумал бы кто-либо, увидев её со стороны. Не волновали её сейчас люди, не в их мир был обращен её взор.
Сегодня у шаманки был собеседник гораздо интереснее.
— Конечно, я знала, что ничего не выйдет, — легко согласилась она, — План с заклятьем Тройного Призыва никак не мог увенчаться успехом. Старика не стоило недооценивать... Сюда?
Она поставила черную фишку на указанное место. Специалист в игре вэйци, проанализировав расположение фишек, мог с удивлением обнаружить, что черные и белые играли в двух совершенно разных стилях. Стиль черных был агрессивен, решителен, экспансивен. В противовес им, белые играли осторожно, от обороны, держа все фигуры единым скопом, прикрывая уязвимые точки и лишь иногда порываясь перейти в наступление.