Следак 4 (СИ) - Живцов Николай. Страница 22

— Допустим, преступник армянин, — прочистив горло, сказал все тот же Шумилин, заместитель министра по оперативной работе. — Но с чего ты решил, что он живет в Армении, а не в Москве?

— Более вероятный вариант, — сжато ответил я, не желая пускаться в длинные обоснования: и времени нет, и самочувствие паршивое. — Чтобы не распылять силы предлагаю сперва проверить покидающий столицу транспорт, это сейчас важнее. Я бы начал с поезда «Москва-Ереван», проверить прописанных в Москве армян можно и позже.

На самом деле я был не уверен, что террористы и сейчас выберут поезд, но предполагал, что второй раз, когда в конце этого года они поедут совершать повторные теракты в Москву, они полностью повторят свою первую удачную поездку.

А дальше меня посадили писать подробный рапорт, правда, уже не в кабинете министра, а в приемной. К Щелокову же повалили один за другим сотрудники, перед глазами только и мелькали мундиры.

Но написанием рапорта, с которым я из-за ранения мучился довольно долго, ничего для меня не закончилось. Так как я видел террориста меня отправили вместе с группой на Курский вокзал, откуда вечером должен был отправляться в Ереван поезд.

Подобные группы поехали и на другие вокзалы, в том числе автовокзалы, а также в аэропорты, но раз я настаивал на поезде «Москва-Ереван» меня и запихнули на более перспективное направление. Об этом мне рассказал Саблин, который оказался со мной в одной машине.

Курский вокзал не оцепили и не заблокировали к нему проезд, так как железнодорожное сообщение не останавливали, но, казалось, что сюда согнали всю московскую милицию. На привокзальной площади и внутри здания вокзала у всех лиц мужского пола, невзирая на национальность, проверяли документы.

Поезд «Москва-Ереван» должен был отправиться через десять минут, но Саблин заверил, что его задержат по приказу начальника Управления уголовного розыска. Генерал-майор Карпец все же не отмахнулся от моих доводов о возможном маршруте террористов. И пока я докладывал Щелокову и писал рапорт, он уже действовал.

И вот, мы, наконец, начали обходить вагоны. Всего нас было шестеро. Я, Саблин, два опера из МУРа, которые присоединились к нам уже на перроне и сотрудники линейного отдела милиции. Все кроме меня вооружены табельным оружием, то есть пистолетами Макарова, никаких изысков, из-за чего я шел и сокрушался об отсутствии здесь ОМОНа с его снайперскими винтовками, автоматами и пулеметами, а главное противоударными щитами, за которыми можно укрыться. Мало ли, что придет в голову террористам и какой у них окажется с собой арсенал.

Я потрогал лоб, тот горел. Стало понятно с чего мне различные варианты моей скорой смерти начали мерещиться.

Он сидел на нижней полке плацкартного вагона и делал вид, что рассматривает через окно происходящее на перроне.

Я кивнул парням, подтверждая, что перед нами террорист.

— Ваши документы, — потребовал Саблин.

Молодой мужчина с бакенбардами повернулся.

— А что случилось? — ненатурально удивился он, а когда разглядел меня его нервы сдали. Он вскочил с места и тут же, получив под дых, был упакован в наручники.

Вот только эти действия вызвали в вагоне волнение.

— Эй, вы чего делаете? За что вы его? — посыпались вопросы от земляков террориста, которых было здесь большинство.

— Товарищи, этот человек подозревается в совершении преступления! Займите свои места! — взял на себя общение с народом Саблин, а то горячие армянские парни уже были на ногах, загородив нам проход с обеих сторон. — Выходим! — это он уже нам.

— Надо его вещи взять, уничтожат ведь улики, — встрял я, хотя больше всего сейчас хотелось оказаться снаружи.

— Все назад! — сотрудники советской милиции наконец вспомнили, что у них есть оружие. Его демонстрация и помогла навести порядок в вагоне.

— Где его вещи? — спросил я соседей террориста, пытаясь понять есть ли среди них его сообщники. Их фотографии и имена я не помнил, только имя организатора терактов — Степана Закитяна, но если даже я бы его встретил, то вряд ли бы опознал. В памяти сохранились лишь обрывочные воспоминания о первом в московском метро теракте. О том, что взрывов было три, я вспомнил только тогда, когда они уже произошли.

Мне кивнули на спортивную сумку. В ней оказалась сменная одежда, мыльно-рыльное и продукты, но никаких подозрительных деталей от взрывных устройств.

— Акоп Степанян, — услышал я голос Саблина, тот изучал паспорт террориста. — Выводите его! — приказал он операм из МУРа, сам же с сотрудниками из линейного отдела продолжил проверку документов.

— Надеюсь, дальше без меня справитесь? — отвлек я его. Меня уже конкретно так знобило. — Остальных террористов я не видел, — напомнил ему шепотом.

— Надо бы еще людей позвать, — Саблин мазнул по мне взглядом, убедился, что я едва на ногах стою и отпустил.

Шел обратно я словно сомнамбула, еле добрался до машины, вытащил оттуда свой рюкзак, узнал у водителя, что движение на синей ветке восстановлено и потопал в метро. И только в поезде вспомнил, что меня ищут чекисты.

Было уже девять часов вечера, когда Щелоков подъехал к Сенатскому дворцу. Выбравшись из «Чайки», он заметил Андропова. Тот, опередив министра МВД на каких-то пару минут, уже поднимался по лестнице. У самых дверей председатель КГБ неожиданно обернулся, обжег Щелокова нечитаемым взглядом и, не останавливаясь, скрылся в здании.

Министр МВД сильнее сжал в руке папку с рапортом Чапыры, который он намеревался пустить в ход если дела будут складываться для него уж совсем плохо, и проследовал по тому же маршруту — на третий этаж в кабинет Брежнева. Генсек, чтобы провести совещание, специально вернулся из Завидово, где, как обычно в выходные, охотился.

— Это теракт! — дал определение прогремевшим в Москве трем взрывам Леонид Ильич, перебив Андропова, который первым начал докладывать о сегодняшних событиях в Москве и скромно назвал взрывы диверсией.

По сути он был прав, в нынешнем Уголовном кодексе террористическим актом признавалось тяжкое телесное повреждение или убийство государственного, общественного деятеля, а также представителя власти, совершенное в связи с его государственной или общественной деятельностью, с целью подрыва или ослабления Советской власти. А вот диверсия — это разрушение или повреждение взрывом, поджогом или иным способом предприятий, сооружений, путей и средств сообщения, средств связи либо другого государственного или общественного имущества… с целью ослабления Советского государства. Так что сегодняшние взрывы как раз квалифицировались уголовным кодексом как диверсия.

Четвертый из присутствующих в кабинете министр обороны Устинов от слов Брежнева невольно выпрямил спину и закаменел лицом. А вот Щелокова услышанное скорее приободрило, ведь рапорт его сотрудника, оказавшегося еще и свидетелем одного из взрывов, тоже содержал, как еще недавно казалось министру не только неуместным, но и опасным, слово «теракт».

— Погибших нет, ранения получили девять человек, степень тяжести устанавливается, — сухо продолжил Андропов. — Второй взрыв произошел через тридцать две минуты в 18−05 в продуктовом магазине на улице Дзержинского, погибших нет, пострадало четверо человек, степень тяжести устанавливается. Третий взрыв произошел в 18−10 на улице 25 Октября, это в семистах метрах от второго места взрыва, бомба злоум… террористами была оставлена в урне, в этот раз обошлось без пострадавших. Мы предполагаем, что работали две группы: первая в метро на Арбатско-Покровской линии, вторая — в центре города…

— Юрий Владимирович, вы как-то можете это объяснить? — вновь перебил докладчика Брежнев. — Кто это сделал? И как это стало возможным, чтобы в столице социалистического государства гремели взрывы⁈ Да у вас прямо под носом теракт устроили. Возле здания Комитета! А если бы они Кремль или Мавзолей Ленина взорвали⁈

— Мы отрабатываем версии. Работа по розыску преступников уже ведется, — совершенно безэмоционально ответил председатель КГБ на скрытое обвинение в некомпетентности. — Сейчас мои люди опрашивают пострадавших и возможных свидетелей, работы предстоит много, — в этом месте Андропов бросил на Щелокова гневный взгляд, что не укрылось от Брежнева.