Красавица и босс мафии (ЛП) - Беллучи Лола. Страница 11

Как же это абсурдно! Что я все еще испытываю те же ощущения? Что я все еще могу вдыхать те же запахи? Что у меня на языке все те же вкусовые ощущения, что мое дыхание продолжает витать в воздухе каждый раз, когда я позволяю себе это, что за моими закрытыми глазами образ того человека формируется так же четко, как свежевымытое оконное стекло?

Даже страх, который я испытала, когда мне сказали, что я ошиблась сумкой, не сравнится с ощущением надвигающейся опасности, которое отказывается покидать меня каждый раз, когда я думаю об этом человеке. Это сумасшедшая смесь, правда.

Одновременно с тем, что я чувствую себя в ловушке страха перед тем, что он может сделать со мной, если снова найдет меня, я также теряюсь в ощущениях, пробужденных его поразительным запахом, который прилип к стенкам моего носа, и решаю, что, возможно, никогда не будет прекрасным временем, чтобы он ушел.

Как нелепо, что я не могу избежать этого странного чувства опасности? Этого предчувствия, что в любой момент в дверь моего дома ворвется полиция и уведет меня отсюда в наручниках или случится что-то похуже? Может быть, начальство пожалеет, что отпустило меня целым и невредимым, несмотря на неправильную сумку?

Я качаю головой из стороны в сторону, отгоняя эти мысли, изо всех сил стараясь не обращать внимания на ожидания, гудящие в моих венах, как электрические провода под напряжением. Я открываю глаза, Ракель даже не заметила моей рассеянности, она продолжает рассказывать обо всех недостатках только что услышанной сказки, а я уже перестала слушать.

— А та королева? — Спрашивает моя сестра, качая головой. — Мать принца была больше похожа на ведьму, чем на кого-либо другого. А гуси?! Двадцать матрасов из гусиного пера? Серьезно? Сколько маленьких зверушек должно было умереть, чтобы глупый принц нашел скучную принцессу?

— А сколько тебе лет? Одиннадцать или сто одиннадцать? Неужели ты не можешь просто порадоваться сказке, как большинство девочек твоего возраста?

— Сказок не существует, Габи, — заявляет она, и я открываю рот, чтобы возразить ей, но не решаюсь.

Как жестоко было бы так поступить? Это было бы несправедливо, очень несправедливо по отношению к моей сестре. Если у вас нет ожиданий, их нельзя нарушить. Я всегда считала, что это лучший способ справиться с их отсутствием, видя в этом силу, а не слабость.

— Но это не значит, что мы не можем с ними повеселиться, — возражаю я, вместо того чтобы возразить. Ракель морщит нос, молча не соглашаясь. — Тебе же нравятся фильмы Диснея.

— Потому что они красочные, принцы не такие идиоты, а рисунки красивые, — добавляет она. — Как у тебя.

Я закатываю глаза, но, доказывая, что она верит в то, что говорит, Ракель протягивает руку и достает на перевернутой банке, которая служит ей прикроватной тумбочкой, приветственный рисунок, который она заставила меня сделать две ночи назад, после того как я забрала ее из больницы.

Сестра смотрит на цветы, нацарапанные карандашом на куске салфетки, как будто смотрит на самую ценную картину в мире, и мое сердце в редкий момент подпрыгивает в груди от волнения. Его движения почти всегда дают мне понять, что оно чуть более мертво, чем раньше, за исключением случаев, когда речь идет о Ракель.

Говорят, что, когда рождается ребенок, рождается и мать. Я никогда никого не рожала, для этого мне нужно было бы сначала заняться сексом, но я не знаю, связано ли это со степенью привязанности к Ракель или с тем, что я была единственным человеком, ответственным за нее, я знаю, что в тот момент, когда я впервые взяла сестру на руки, что-то во мне родилось.

Я также не знаю, что испытывают матери по отношению к своим детям, я просто знаю, что чувствую я. Это нечто, что заполняет мою грудь, фактически единственное, что удерживает ее от того, чтобы стать абсолютно пустой дырой. Это то, что движет мной, что заставляет меня желать, чтобы весь мир принадлежал ей, чтобы все и вся в этом мире было подвластно ей.

Это огромное чувство, сильнее всех остальных. Много раз оно спасало меня от других, но также, много раз это чувство меня и убивало. Потому что я знаю, что все мои желания для сестры никогда не сбудутся.

У нее никогда не будет своей комнаты, достойного лечения, сестра никогда не будет приходить домой из школы взволнованной, потому что узнала что-то невероятное и хочет рассказать мне об этом. У моей сестры никогда, никогда не будет того, чего я так отчаянно хочу, что движет мной, что вывело меня на тротуар того аэропорта два дня назад и заставило действовать – возможности.

Вопреки всему, что было во мне, вопреки каждому вздоху, каждому шагу, каждой секунде, которую я считала, я поменяла эти чемоданы, хотя внутри чувствовала, что разрываюсь на непоправимые куски. Даже несмотря на то, что каждый страх, неуверенность и осуждение, которые я когда-либо испытывала, клокотали в моей груди. И все ради одного: ради возможностей. Чтобы моя сестра могла находиться дома с минимальным комфортом. Чтобы у нее было больше семьи, чем у меня. Чтобы она знала, что, даже если здесь жарко, влажно и граничит с антисанитарией, есть дом, куда она всегда может вернуться.

Все дело в том, что на этом моя способность предлагать Ракель возможности заканчивается. Существует целый мир вещей, которых у нее никогда не будет, и даже если бы я проводила каждую секунду каждого дня до конца своей жизни, меняя сумки в аэропортах, этого было бы недостаточно.

— Земля - Габи! — Громко говорит Ракель, поднимая руку и проводя ею перед моими глазами.

— Прости. — Я несколько раз моргаю, прежде чем обратить внимание на ее хрупкую и бледную фигурку.

Большая белая ночная рубашка не скрывает ее болезненный вид. Усталость написана на ее лице, несмотря на то что она провела весь день лежа. Она всегда проводит свой день лежа. Моей сестре было шесть лет, когда у нее диагностировали серповидно-клеточную анемию - неизлечимое генетическое заболевание, требующее частых переливаний крови и очень дорогих лекарств. Усталость, боль и частые инфекции – вот лишь некоторые из симптомов, с которыми приходится жить моей сестре. Отчасти потому, что рецессивный ген, который мог бы родиться у меня или у Фернанды, решил родиться у Ракель, а отчасти потому, что мы просто не могли позволить себе лечение.

SUS(Бразильская государственная и бесплатная система здравоохранения) делает минимум, чтобы поддерживать ее жизнь, но недостаточно, чтобы она могла жить качественно. Я не помню, когда в последний раз видела кожу или глаза сестры без желтоватого оттенка. Или, когда в последний раз я могла просто не желать, чтобы она была обычной одиннадцатилетней девочкой: ходила в школу, играла с куклами, бегала по улице и делала все, что делают одиннадцатилетние девочки.

— Ты не слушала, — жалуется она.

— Извини, я задумалась, о том что тебе пора спать, — вру я.

— Ляжешь со мной? — Тихо спрашивает она, после нескольких секунд обдумывания моих слов.

Не стоит соглашаться, кровать слишком мала, чтобы на ней с комфортом разместилась одна Ракель, не говоря уже о нас двоих. Я оглядываю пространство вокруг нас: наш отец лежит и спит в своем углу, а Фернанды нигде не видно. Я не должна. Я действительно не должна.

— Да, лягу.

ГЛАВА 9

ВИТТОРИО КАТАНЕО

Знакомое ощущение силы разливается по моим венам, когда я окидываю взглядом окружающий пейзаж. Свет, проникающий через окна и отражающийся от белого мраморного пола, - единственное освещение в роскошном гостиничном номере, но темнота как нельзя лучше подходит для сцены, разворачивающейся внутри.

Женщина, привязанная к стулу в центре комнаты, натягивает мои штаны в районе паха, когда я обвязываю ее тело. Обнаженная, уязвимая и полностью в моем распоряжении, она извивается, напрягая свои путы, и еще больше выпячивает свою круглую попку.

Я останавливаюсь перед ней, любуясь работой, которую проделал с веревками. Ее потная кожа натянута, покрыта красными линиями в местах наибольшего давления: на животе, изгибе груди, бедрах и шее. Запах пота и секса разносится по комнате вместе с безудержным женским дыханием. Я наклоняюсь вперед и шепчу ей на ухо по-португальски, пока мои пальцы перебирают веревки.