Невыносимая шестерка Тристы (ЛП) - Дуглас Пенелопа. Страница 13

Я прикрываю глаза, собираясь с духом, когда вытаскиваю кофейные зерна из шкафа.

Еще не полдень. Еще только десять, и сегодня суббота.

— Сначала кофе, пожалуйста, — повторяю я.

Он не в настроении, наверное, не спит с пяти утра и уже успел поговорить сам с собой, раздражаясь из-за того, что мы самые неблагодарные люди. Мэйкону нужен секс. И много.

Я беру кофеварку, но чувствую, что она уже полная. Уф, спасибо. Он сварил и для меня.

Налив кофе в кружку, иду к столу и сажусь напротив него.

— Я задержалась в школе, — объясняю ему, делая первый глоток. — Думаю, последние несколько месяцев выпускного года созданы не для отдыха.

— Нет, не для отдыха, — подтверждает Мэйкон, — и точно не для необходимости подавать заявление в Дартмут, когда ты уже едешь во Флориду.

Я закатываю глаза.

Он тянется через стол к стопке счетов, ожидающих оплаты, в держателе для салфеток, достает белый конверт и бросает его мне.

Я хватаю его, переворачиваю, чтобы увидеть обратный адрес Дартмута в углу. Конверт разорван, и я чувствую письмо внутри.

— Поздравляю, — произносит он прежде, чем у меня появляется возможность прочитать письмо.

Я снова бросаю на него взгляд, роясь в конверте.

— Ты вскрыл мою почту?

Но я не жду ответа. Разворачивая листок бумаги, я не знаю, издевается ли он надо мной или я действительно поступила. Мое сердце колотится, когда я начинаю читать, впитывая одно слово за другим, задерживая дыхание, находясь словно на иголках.

Не издевается. Перечитывая первые предложения снова и снова, я медленно осознаю реальность.

Он не лжет. Я правда поступила. Выдыхаю и улыбаюсь, чувствуя что-то похожее на эйфорию.

Я поступила. Поступила в Лигу Плюща с отличным театральным отделением.

Я еду в Дартмут.

Сжимаю бумагу и хочу обнять кого-нибудь прямо сейчас. Но я единственный человек в этом доме, который рад этому.

— Но что я понимаю, да? — продолжат Мэйкон. — Я просто бедный глупый батрак, который никогда не станет кем-то большим. Мне должно повезти, если я научусь у тебя.

Моя улыбка постепенно гаснет, и я поднимаю взгляд, встречаясь с его карими глазами. Мы единственные двое детей, — первый и последний, — у кого глаза нашей мамы, но это все, что у нас есть общего. Я очень уважаю своего старшего брата. Он заботится обо всем. Он надежный, честный и сильный.

Однако Мэйкон не особо нравится мне. Ему не хочется, чтобы я ехала в Дартмут. Он не разговаривает со мной, а только воспитывает.

— Это ведь ты меня подтолкнул, — указываю на очевидное, откладывая письмо. — Ты хотел, чтобы я убралась отсюда. Стала кем-то, — продолжаю я. — Чтобы меня запомнили. Вот что ты сказал, — я не могу сдержать хмурое выражение на лице. — Дартмут в десять раз лучше, чем университет во Флориде, но ты все еще недоволен.

Мне потребовалось меньше трех секунд, чтобы разозлиться на свою семью, но Мэйкон лишь поднял голову.

— И что ты будешь изучать в Дартмуте?

Я качаю головой. Ни в коем случае я не откажусь от театра. Это моя жизнь, не его.

— Тебе нужно, чтобы я была рядом и ты мог контролировать меня.

— А ты мечтаешь улететь туда, куда я не могу.

Он думает, театр — это глупо. Считает, что я закончу неудачницей среднего возраста и слишком поздно пойму, что не смогу вернуться и принять те решения, которых, по его мнению, все от меня ждут.

Однако я буду неудачницей, если останусь.

— Восемнадцать лет не делают тебя взрослой, Лив, — произносит брат и пристально смотрит на меня. — Тебя все еще нужно воспитывать. Мне было двадцать лет, и меня все еще нужно было воспитывать.

Я замолкаю, устав ходить с ним вокруг да около по этому поводу. Его ситуация была совершенно иной. Никто — независимо от возраста — не готов потерять обоих родителей в течение двух месяцев, а также взвалить на себя заботу о воспитании и поддержке четырех младших братьев и сестры.

С годами я стала благоговеть перед Мэйконом, по мере взросления осознавая, чем это обернулось для него. Морской пехотинец, он видел мир и жил своей жизнью только для себя. У него была свобода и возможности.

В один день у нашего отца случился сердечный приступ, который так его ослабил, что однажды ночью он тихо скончался. Два месяца спустя умерла и мама.

У Мэйкона был выбор. Он мог бы позволить разделить нас и отправить в приемную семью, или его могли бы уволить со службы и вернуть домой, чтобы он платил больше счетов, кормил вечно голодные животы и приковал себя к родственникам, которые будут зависеть от него еще долго после того, как им исполнится восемнадцать.

Жизнь брата закончилась. Он вернулся домой.

Вой достигает моего уха, и я выдыхаю, снова поднося кружку к губам, когда плач становится все громче и громче.

Вот доказательство того, как выглядит зависимость.

— Ты должна взять этого ребенка, — скулит Арми, заходя на кухню, перекидывает своего сына через мое плечо и подсаживает мне на колени.

Отклонившись, я ставлю свой кофе, обжигающая жидкость выплескивается мне на руку, но я все равно хватаю ребенка и держу его.

Я смотрю на своего второго по старшинству брата, когда он проходит мимо меня и направляется к холодильнику, без рубашки, и его джинсы свободнее болтаются на талии, потому что его пятимесячный сын все еще не спит по ночам, а мой брат забывает поесть так же, как забыл когда-то надеть презерватив.

— Арми, давай, — прошу я, поднимая Декстера и прижимая его к себе. — У меня домашние дела и тренировка.

Каштановые волосы Арми, на пару оттенков светлее моих, спутаны с одной стороны головы, а темные мешки виднеются под глазами.

— Мне нужно в душ, — уверяет он. — Пожалуйста? Я умираю. Проклятый ребенок все время кричит.

Я встречаюсь взглядом с Мэйконом, на этот счет мы с ним пришли к молчаливому согласию. Арми двадцать восемь, на три года моложе Мэйкона, и он самый безответственный человек во всем мире. Мы говорили Арми, что та девушка не подходит ему, и теперь он воспитывает ребенка один.

Поправочка: не один. Мы помогаем ему.

Вот почему Мэйкон никогда не будет свободен. Кто еще поможет моим братьям оплачивать свадьбы, вытащит из тюрьмы под залог, поддержит их детей, кто еще предложит им диван, куда можно рухнуть, если их выгонят жены, или будет содержать дом предков?

Капля воды падает на кухонный стол, я смотрю на протекающий потолок и подставляю свою кофейную чашку под течь.

Мэйкон похоронил себя здесь до такой степени, что беспокоиться нужно не только о нас шестерых. Все в нашем замкнутом сообществе зависят от шестерки Тристы.

— Кроме того, — добавляет Арми, проходя позади меня и взъерошив мои волосы, — ты нашла к нему подход.

— Ты имеешь в виду, что у меня есть вагина.

Айрон проносится мимо, наливая кофе, и я быстро засовываю конверт обратно в стопку счетов, потому что больше не в настроении говорить об этом и не хочу, чтобы они его заметили.

— Потуши, — требует Арми. — Не в доме.

Айрон кивает, делает последнюю затяжку, выдыхает дым и подносит сигарету под кран. Он бросает мокрый окурок в мусорное ведро.

Арми идет в гостиную.

— Две минуты.

— Арм…

— Две минуты! — кричит он в ответ. — Максимум десять!

И тут же исчезает. Я стискиваю зубы.

Айрон молча идет за ним, я слегка подбрасываю Декстера, а мой взгляд снова перемещается на Мэйкона, сжимающего свою кружку в кулаке, под ногтями у него осталась смазка.

От моего внимания не ускользает, что он прав. Мы все только встаем и начинаем наш день. А он уже успел испачкаться, потому что проснулся несколько часов назад. Вероятно, уже сходил в «Мариетту», чтобы получить доставку раков для ресторана, загрузил фургон Трейса, чтобы тот сегодня поухаживал за газонами, помог миссис Торрес отремонтировать выбоину перед ее домом, которой город не будет заниматься, и починил мотоцикл, что планирует перепродать.

— Знаешь, ты должен был пойти в университет, — мои слова звучат тихо. Мягко. — Ты настоящий мозг в семье.