Рассказы тридцатилетних - Бежин Леонид Евгеньевич. Страница 10

Переселились на дачу. Первый день прошел в хлопотах, мать и бабушка мыли окна на террасе, сушили на солнце отсыревшие за зиму подушки, а отец жег прошлогодние листья. На следующее утро договорились встать рано, чтобы идти за сморчками в лес. Утром моросило, но облака вскоре зарозовели, и стало проясняться. Сереже как заправскому грибнику дали ведерко и палку, и в лесу он носился от кочки к кочке, изнывая от нетерпения найти гриб.

Они пересекли овраг и рассыпались по березовой роще. Под ногами чавкала вода, и до головокружения остро пахло весенней сыростью. На привале бабушка раздавала бутерброды и кофе из термоса.

В лесу пробыли до полудня, и в дубовой роще грибников застала гроза, которой Сережа совсем не испугался. Посыпался град, крупной солью засыпая дорогу, и Сережа выскочил из-под большого дуба и закричал:

— Снег! Снег!

— Не смей брать в рот, — сказала ему бабушка, вновь затаскивая его под укрытие.

Обедали и пили чай в дачном саду, куда с террасы вынесли стол и посуду. Бабушка, грузно наполнявшая собой плетеный стул, разливала всем борщ.

— Проголодался на свежем воздухе? — спросила мать у Сережи.

— Он чем-то расстроен, — заметила бабушка, и Сережа стал с аппетитом жевать, стараясь рассеять подозрения взрослых.

Взрослые заговорили о том, что надо разведать новые места для купания, купить резиновые сапоги и пересадить малину подальше от колодца.

Когда отец рассказывал какую-то историю и все готовы были рассмеяться, Сережа вдруг рассмеялся в том месте, которое совсем не было смешным, и все с удивлением обернулись к нему.

— Я же говорила, он чем-то расстроен!

Бабушка даже отложила ложку, сама пораженная тем, насколько она оказалась права.

— Что с тобой, Сережа? — спросила мать. — Ты не заболел?

— Просто дурачится, — сказал отец, недовольный тем, что его перебили. — Слушайте дальше!

Мать и бабушка, едва улавливая смысл рассказа, искоса поглядывали на Сережу.

— А мы скоро поедем в Москву? — спросил он как можно бодрее, чтобы взрослые, столкнувшись с его желанием вернуться в Москву, не подумали бы, будто ему плохо на даче.

— Вот тебе и раз! Только что приехали — и уже возвращаться!

Бабушка, довольная, что уличила Сережу в явной несуразице, поудобнее села на стуле.

— В Москву мы вернемся осенью, — сказала мать.

— Да зачем тебе в Москву-то? — спросил отец.

— Там Наташа, — прошептал он почти беззвучно.

— Что еще?! Какая Наташа?! — удивилась мать.

— Да господи, Лидина девочка, ты же помнишь! — объяснила бабушка на правах знатока Сережиных причуд и капризов.

— Ах, вот оно что! Мы можем пригласить Наташу к нам, если тебе очень хочется ее увидеть, — сказала мать. — Пригласить?

Сережа молчал.

— Пригласить или нет? — повторила она свой вопрос.

— Он сам ничего не знает! — сказала бабушка, и взрослые снова заговорили о постороннем.

В конце недели отец ездил в Москву и, вернувшись оттуда, сказал, что Наташу увезли на юг, к морю, поэтому он не смог пригласить ее в гости, как обещал сыну. Он взял Сережу на руки: «Ничего, малыш! Не вешай носа!» Но Сережа огорченно думал о Наташе, не веря той очевидной истине, что ее нет в Москве и он ее не увидит. На море Сережа никогда не был и спросил отца, какое оно. Отец рассказал ему о чайках, о волнах, о кораблях. Все это было очень интересно, и Сережа стал думать о море.

Александр Брежнев

Летняя крепость

Мои старенькие «Жигули» ноль-первой модели бурчали, но тянули. Да и как не бурчать им, если дороги в деревнях, которые я обслуживаю как врач, полунасыпные, да и то местами щебенка есть, а местами ее нет; ну а весной, когда снег лихо сходит, столько всевозможных на них бугров и канав образуется! Десять метров проехал и буксуешь, наконец с горем пополам и, конечно, с чьей-нибудь помощью только выехал, как через двадцать метров, глядишь, опять застрял. Мотор от буксовки перегревается, сцепление визжит, и уже без всякого труда я носом чувствую, как оно поджаривается, не дай бог сгорит, и тогда попробуй в такой грязи с третьей или четвертой скорости с места тронуться.

Эпидемия гриппа. И, можно сказать, я день и ночь на ногах. Утром с восьми до обеда прием в поликлинике, а после обеда и до позднего вечера обслуживание вызовов на дому. Больничка, в которой я работаю, маленькая, и еще меньше в ней персонала. Трое врачей, не считая пенсионерки-главврачихи. Из этих трех врачей самая молодая женщина прилично беременна, ей, естественно, не до вызовов, ну а вторая, тоже женщина, но такая красивая, что в распутицу или в дождь, да и вообще в любой другой день, когда на ходу мой вездеход, отказать ей нет у меня сил.

Вроде маленькая она, даже до моего плеча не достает, но столько в ней нежности, ласки и прочего женского обаяния, что я тут же теряюсь и внезапно смущаюсь. Перед вызовами она вдруг подойдет и тихо скажет:

— Светик, сегодня такой неприятный ветер. Да и туча опять выползла, — и, опустив глаза и сложив на груди руки, она, смутившись чего-то более, чем я, вдруг продолжит: — Ну а еще мне так хочется побыть в тепле… Вызовы у меня нетяжелые, да и ты всех моих больных знаешь: ОРЗ, пневмония, гипертония. А когда подморозит, тогда я за тебя обслужу. Честное слово, не подведу.

— Ладно, давай, — бурчу я и почему-то стараюсь быть перед ней грубым, отчего это у меня, я даже не знаю, может, этим я хочу перед ней подавить свою стеснительность или, наоборот, предстать гордым.

— Спасибо… — и в ту же секунду на мой стол ложатся адреса ее вызовов. У меня пятнадцать, плюс ее десять, получается густо. Но ничего не поделаешь. Она делает мне воздушный поцелуй.

— Ну вот еще… — бурчу я.

— Извини, но большего пока ничего не могу… — с облегчением произносит она.

— Знаю я вас, все вы такие… — шутя, бурчу я. — Вот женюсь, тогда и пристанете.

Расправив зонтик над головой, она машет мне рукой. Я смотрю на нее во все глаза и не могу насмотреться. Мелкий дождик еще более красит ее. Ее голубые глаза в наступающих сумерках наполняются таинственностью. И если бы не вызовы, я пошагал бы вслед за ней. Она уходит не оборачиваясь, словно меня уже и нет на земле. И я, находясь в прошедшем времени, в каком-то смущении топчусь на одном месте. На сердце больно. Мне кажется, она ничего не поняла. В эти минуты так хочется, чтобы она сбилась с дороги в предосеннем тумане и вернулась обратно, особенная, нежная и немножко стеснительная.

Мне жаль себя. Мне жаль ее. Но в умилении жалостью нет прелести. И чтобы отвлечь себя от дум, я приоткрываю форточку в машине и, подставив лицо ветерку, пристуживаю свою разгоряченность.

Туман не проходит. Не проходит и мелкий дождик. Холодный ветерок скачет впереди «Жигулей». И в погоне за ним приятно урчит мотор, и колеса свистят, разбрызгивая воду из луж далеко по сторонам.

«Я все равно назначу ей свидание…» — думаю я и на повороте сбавляю скорость. И тут вдруг старуха, выбежав на дорогу, начинает торопливо махать мне рукой.

— Опять что-нибудь случилось… — вздыхаю я и, выругавшись на осень за ее болезненную погоду, торможу так резко, что меня заносит вначале вправо, потом влево.

Старушка Поля, вечно беспокойная и непоседливая, подбежала к моему капоту, затем, поскользнувшись и на ходу отмахиваясь от дождика, стала напротив дверцы. Я, выйдя из машины, поддержал ее. На ней были длинные ботики. Измятый плащ висел на ее плечах, ветер хлестал его, приподнимал. И тогда худенькая старушка казалась игрушечной, дунь на нее — и она улетит. И если силы в ее фигуре не чувствовалось, то лицо и особенно глаза были полны ею. Взгляд умен, сосредоточен, решителен. Однако никогда я не видел ее такой возбужденной. Глотнув воздуху и опершись на мою руку, она пролепетала:

— У Ивана инфаркт… Доктор, дорогой, миленький, помоги.

— Откудова вы это взяли? — с удивлением спросил я. Иван — ее единственный сын. Работает электриком в Мосэнерго. Ему нет еще и сорока, на вид всегда спокоен, и поэтому я относил его к разряду здоровых людей.