Мушкетерка - Лэйнофф Лили. Страница 10

— Но у вас есть какие-то улики? Возможные подозреваемые?

Мужчины обменялись взглядами.

— Мадам, наше расследование установило, что это дело рук бандитов с большой дороги, — произнес маршал.

— Бандитов с большой дороги, — повторила мать. — И вы полагаете, что какие-то бандиты могли одолеть моего мужа? Бывшего мушкетера? Однажды он дрался на дуэли один против троих. Левой рукой!

— Едва ли… — попытался встрять месье Аллар.

— И на этом все? Вы решили, что это были бандиты, и расследование закрыто?

— Мадам, — резковато перебил маршал, — бандитов с большой дороги поймать нелегко: совершив одно преступление, они перебираются в другой город. Такая жизнь научила их уходить от преследования.

— Где он? Я хочу его увидеть.

В ответ на это требование месье Аллар покраснел:

— Думаю, это неподо…

— Вы явились ко мне в дом и сообщили мне, что мой муж убит. Мой муж. И как у вас хватает наглости указывать мне, что подобающе, а что нет? — Интересно, они хоть раз в жизни слышали, чтобы женщина с ними так разговаривала? Я подумала, что скорбь меняет все. Когда речь идет о смерти, мужчины готовы простить что угодно. Мама повернулась к маршалу в широкополой шляпе. — Итак?

— Мне жаль, что не было другого способа сообщить вам… мы вас так обременили, — сказал он.

— Мой муж умер, а вы говорите о каких-то обременениях? Что может быть обременительнее, чем женщине потерять супруга? Дочери потерять отца?

Я знала: тут дело не во мне, а в мамином гневе. Но все равно я почувствовала себя так, будто она взяла меня за руку и публично признала своей — она ни секунды не поколебалась, назвав меня дочерью, и такой солидарности я не видела от нее уже много лет.

— Меня и еще двух моих сослуживцев вызвали расследовать убийство, совершенное на дороге из таверны «Чудной волк» в поместье месье Вердона. Мы прибыли спустя полчаса после вызова и около часа спустя после самого преступления. — Моя мать хранила молчание, не сводя глаз с его лица и уперев руки в бока. — Мы нашли вашего мужа на пересечении главной дороги с тропой, ведущей к дому месье Вердона. Опознать его удалось не сразу. — Она открыла было рот, но месье Аллар продолжил: — Его обокрали — забрали шпагу и одежду, — но дело осложнялось не этим. Бандиты… — Он пробормотал что-то себе под нос, то ли короткую молитву, то ли проклятие. — Они отрезали ему бороду. Укоротили волосы. При этом они были… неаккуратны.

Мама побледнела. У меня в голове возникла непрошеная картинка: папины волосы, окровавленные, в руке убийцы.

— С каких пор бандиты с большой дороги оскверняют трупы? — спросила она.

— Мы не думаем, что это произошло посмертно. На нем не было других ран, помимо тех, что, скорее всего, были получены во время боя. — Мама молчала. Он решился подойти на шаг ближе. — Теперь вы понимаете, почему мы не решаемся показать вам его останки.

Моя мать казалась сбитой с толку. Когда она оглянулась на меня, мне захотелось что-нибудь дать ей, но у меня ничего не было — лишь пустые руки, бешено колотящееся сердце и ум, полный воспоминаний. Ее смиренный вздох ранил мою душу.

— И как я, по-вашему, должна его хоронить? — спросила она.

Неужели это все? Она что, сдается? Три пары глаз уставились на меня — кажется, последний вопрос я произнесла вслух.

— Таня… — заговорила мама.

— Нет! Не смей затыкать мне рот! И не говори, чтобы я следила за языком! — взвилась я. — Как ты можешь? Как ты можешь вот так просто им поверить?

— Не говори глупостей.

— Глупости? Не верить на слово этим людям — глупость? Ты знаешь, что я права! Ты сама это говорила! Все это — какая-то таверна, прогулка в темноте в одиночестве — совсем не похоже на Papa! Да он вообще не пьет! Уверена, если бы жертвой стал… да хоть месье Аллар, — тот возмущенно поперхнулся, — они бы уже поймали убийцу! Зачем местным властям искать и наказывать виновных в смерти Papa? Какая разница, что он был мушкетером? После него ведь не осталось золота, которым они могут набить свои карманы!

Месье Аллар надулся так, что едва мог усидеть на стуле. Маршал довольно быстро сумел взять себя в руки и заморгал, прогоняя шок:

— Даже самые ярые поборники трезвости могут пропустить стаканчик по случаю.

— Немедленно извинись за свои слова. — Мама повернулась ко мне, и ее лицо горело так, что остатки слез моментально испарились.

— Мадам, ваша дочь потрясена горем. — Маршал сдернул шляпу с головы и прижал к левой стороне груди. — В извинениях нет необходимости. Она еще ребенок и, очевидно, была очень близка с отцом. Ее вспышка вполне объяснима.

Все мое тело горело. Как бы я хотела, чтобы все они почувствовали на себе, каково это — когда ты весь горишь.

— Откуда вам знать? С чего вы решили, будто знаете, что я чувствую?

Я не такая, как моя мать. Я не могла бы поддерживать весь этот разговор, как она, буквально допрашивать месье Аллара и маршала, задавать все эти вопросы о месте преступления, о мотивах и подозреваемых. Я не могла бы, подобно ей, ронять слезы дозированно, словно мушкетные выстрелы. Моя боль просто не умещалась в слезы. Мое горе было так велико, что могло поглотить целые города — города, населенные людьми, которые знали моего отца лишь как мушкетера в отставке. Они не знали, что он любил своих сослуживцев больше, чем славу. Они не знали, каково это — видеть его улыбку. Они не знали, что он всегда был рядом, чтобы подхватить меня.

«Я вернусь завтра до заката. Ты даже не успеешь толком на меня позлиться».

Я бросилась к двери, натыкаясь по дороге на стены. Головокружение было таким сильным, что я с трудом удержалась на ногах, пока преодолела гостиную и коридор. Откуда-то издалека до меня донесся голос матери, которая просила визитеров уйти и сообщала, что приедет завтра утром, чтобы забрать тело.

Я вылетела наружу через парадную дверь. В кромешную ночь. Под небо, усеянное кинжалами звезд. В темный новый мир.

Глава седьмая

На какое-то время я выпала из реальности. Ненадолго, но тем не менее.

Меня привел в чувство перестук колес по мостовой — жуткий звук, постепенно удаляющийся за пределы слышимости. Прошло не больше нескольких минут, но мне они показались часами.

С этой стороны дома царил густой мрак. Здесь было совсем мало окон, и свет от свечей, пробивавшийся сквозь закрытые ставни, был совсем скудным.

Таня.

Это папин голос. Он звучал непривычно, но я узнала его. Почувствовала всем своим существом.

— Papa?

Возвращаясь обратно в дом, я несколько раз прислонялась к дереву, чтобы отдохнуть. В конце концов я оказалась на подъездной дорожке, у самого начала изгороди. Дом резко выделялся на фоне ночного неба и словно смотрел на меня глазами-окнами, в которых горели свечи.

Таня. Таня. Таня.

— Хватит! — выкрикнула я, схватившись за голову. Но мое имя повторялось снова и снова, его голос звучал так близко, словно он стоял прямо у меня за плечом.

Я ненавидела его. За то, что он оставил меня. За то, что нарушил обещание. За то, что не смог победить каких-то бандитов.

Я ненавидела его за то, что он не дал мне возможности с ним попрощаться.

Я ухватилась за столбики изгороди и попыталась разломать их в щепки, раскрошить пальцами подточенное непогодой дерево, и в конце концов оно начало поддаваться.

— Таня, где ты? Таня!

Кто-то дернул меня за руку, и я, потеряв равновесие из-за сильного головокружения, упала навзничь. Руки саднило.

— Таня.

Я заморгала. Моя мать была вся в слезах.

— Я… — Мой голос надломился. Щепки расцарапали мне ладони, впились в кожу, словно иголки, и застряли под ногтями. Указательный палец на левой руке потемнел и распух. Когда я попыталась выпрямить его, кость словно обожгло огнем.

Мать отвела меня на кухню, зажгла свечу и тяжело вздохнула, разглядев, в каком состоянии мои руки. На мгновение — чудесное и мучительное — я снова услышала голос отца: «Что ужасного в разрушениях, которые могут учинить твои руки? Ты фехтовальщица. Неужели ты думаешь, что с врагами мы поступали иначе? Хлопали по плечу за хорошую драку и отправляли домой?»