Восходящая Аврора (СИ) - Ромов Дмитрий. Страница 17

— Кто они? — хмурится Ильич.

— Ну… мы же вроде как под Суслова подпадаем, кто там с ним размерами меряется…

— Какими э-э-м… размерами? — делает удивлённые глаза Брежнев.

— А?

Он смотрит вопросительно.

— Простите, — смущаюсь я. — Сорвалось… Извините. Я имел в виду, кто с ним соревнуется за ваше внимание… тот и устраивает эти игры.

— Это, конечно э-э-м… ты по-детски кхм… рассуждаешь, но чем там они меряются? Давай, признавайся…

— Ну…

— Говори! — требует он.

Вот же прицепился…

— Ну, это не очень прилично, мне неловко, честно говоря, но есть такое выражение, что типа мериться членами… ну, вроде как выяснять, кто важнее…

Он поджимает губы, чуть наклоняет голову и, нахмурившись, упирается взглядом в стол. Переваривает.

— Кхм… понятно… — наконец произносит Ильич. — Рассказывай… дальше…

— Знаете, Леонид Ильич… посудите сами, зачем Армии наше движение? Допризывников готовить? Но при таком подходе оно не будет массовым. У нас, вообще-то, уже есть ДОСААФ, где будущие призывники могут овладевать военно-учётными специальностями. Мы ставим гораздо более широкие цели. И мы не против привлечения армии, мы же тесно сотрудничаем с военными, и хотим ещё расширять это сотрудничество. Но нам важно не палками загонять пацанов, а сделать так, чтобы они сами хотели вступить. И задачи у нас очень амбициозные. Воспитание, причём, не такое, как в школе, где придёт директор на классный час и расскажет что Запад с помощью джинсов пытается растлить нашу молодёжь.

— А что такое э-э-м… бывает?

— У нас в школе было, — пожимаю я плечами. — Но, что бы в таком ключе не говорилось, это только противодействие будет рождать. Психология.

— А ты кхм… что хочешь делать?

— Рассказывать настоящую историю в увлекательном ключе, говорить о вызовах сегодняшнего дня и задачах стоящих перед страной. Хотим также привлекать дополнительными активностями. Мы уже с министерством высшего и среднего специального образования работаем по составлению методики, привлекаем учёных, народных учителей, литераторов, педагогов из «Артека» и «Орлёнка», международников из АПН приглашаем. Даже обратились к модельерам, хотим конкурс среди молодёжи провести на лучшую униформу. Текстильщики и хлопкоробы согласны принять участие в создании образа современного молодого человека. В ближайшее время готовим совместное всесоюзное совещание. Работа кипит, Леонид Ильич. И тут приходит такой полковник Толстиков и говорит, что типа вы ничего не понимаете и не умеете. Причём, он же выслушал полный отчёт о проделанном.

— А ты, значит, к решениям старших э-э-м… товарищей критически относишься? А как же партийная дисциплина?

— Партия сказала: надо, комсомол ответил: есть…– пожимаю я плечами.

— Вот, правильно, — усмехается он.

— Но хотелось бы принимать участие в принятии решений. Нам ведь есть, что сказать.

— Нет, — качает головой генсек и, заметив, что сигарета превратилась в столбик пепла, торопливо тушит окурок в пепельнице. — Сам нашкодил, и меня же кхм… отчитывает!

Вроде уже не такой сердитый.

— Значит так, э-э-м… Егор, делаю тебе последнее китайское кхм… предупреждение, — говорит он отеческим тоном. — Ещё раз так сделаешь, будем с тобой по всей строгости кхм… поступать. Ты понял? То, что за дело стоишь, молодец, но против принятых решений э-э-м… нельзя идти. И мной прикрываться. Никак нельзя…

— Тебя Новицкая вызывала, — говорит Яна, когда я захожу в кабинет.

Парней ещё нет, она сидит одна.

— Ещё рабочий день не начался, а она уже вызывала? — удивляюсь я.

— Да, помощница её приходила, новенькая. Иванова.

— Понятно. Уже приступила?

— Выходит так, — пожимает Яна плечами.

— Ладно, — киваю я, — пойду, раз вызывала.

— Ох, я бы не советовала, — качает она головой.

— А что такое?

— Похоже ей с самого утра Пастухов прописал… касторки.

— В смысле? — хмурюсь я.

— Да… — неопределённо машет она рукой. — Вроде как разгонять нас будут…

— Чего⁈

Яна только бровями в ответ играет. Инерционность работы аппарата. Репрессии запустили, отбой давать не торопятся…

Иду к Ирине.

— О, вот он, — приветствует меня чёрная, как туча, Новицкая. — Надо же, сам Брагин и практически вовремя.

— Не практически, а вовремя, — уточняю я, — даже чуть раньше положенного.

— Вовремя была я. И Пастухов. Он меня с утра пораньше так пропесочил, что тебе и не снилось.

— За что это? — спрашиваю я.

— За что? Попробуй догадаться. За то, что без его ведома и без соответствующего решения готовим всесоюзное совещание. Теперь, конечно, отменять поздно, но это полное безобразие и за такие дела обычно простыми дисциплинарными взысканиями не отделываются.

— Да ладно, победителей не судят. Ты же хочешь быть победителем?

— Победителем? — угрюмо переспрашивает она. — Хочу, но примеряю маску проигравшего. Пока ты там прохлаждался на сессии, Толстиков в меня, как бульдог вцепился. Пастухов велел предоставить ему все материалы по всесоюзному совещанию. А ещё сказал, что Брежнев никаких распоряжений не давал и вообще не в курсе наших дел, так что меня ещё и во лжи обвинили. Вот такие пироги. Поэтому «Факел» всё-таки забирают у ЦК, хотят делать совет и сейчас решают, вводить ли в него меня или достаточно специалистов из различных отделов.

— Во блин…

Хорошего в этом вообще ничего. Контроль за официальными базами мы потеряем, бойцы останутся трудоустроены в «Факеле», а к нам будут приходить по остаточному принципу. Блин…

— Вот именно, — утвердительно кивает Новицкая. — Блин. Ещё какой блин.

— Слушай…

— Нет, — качает она головой. — Не хочу я больше тебя слушать. Пора и собственной головой подумать. А ты ищи себе работу. Думаю, правда, по комсомольской линии уже не получится. Вот такие новости. Но пока тебя не уволили, будь добр, иди и займись делом. И смотри, своим не говори ничего раньше времени.

— Да, они уже и так знают. Думаю, тут по всему аппарату звон идёт.

Она кивает.

— А Иванова где? Она вышла уже что ли?

— Вышла, да. Первый день сегодня. Побежала в кадры. Скажу ей, чтобы к тебе заглянула.

Я возвращаюсь в свой кабинет. Блин, Ильич, ну чего ты не дал команду заворачивать этого Толстикова обратно в ГлавПУР? Что теперь делать-то? М-м-м… Что делать? Вопрос стоит давно, вечно, практически, а вот ответ в голову всё не приходит.

Снимаю трубку и звоню Гурко.

— Марк Борисович, здравствуйте. Это Брагин.

— Здравствуй Егор, чем могу быть полезен?

— У меня к вам большая просьба, — начинаю я.

— Какая же? Ой, извини, я перезвоню.

В трубке раздаются короткие гудки. Ёлки… что бы это значило… Действительно, не может говорить или не хочет? Возможно, что-то уже разнюхал и теперь не хочет светить наши взаимоотношения.

Ну ладно, попробую ещё чуть позже. Занимаюсь работой а потом звоню Гурко ещё раз. Но нет, похоже, хочет переждать сгустившуюся надо мной тучу и отсидеться где-нибудь по-тихому. Наконец, когда все уже расходятся по домам, раздаётся звонок.

— Егор, мы не договорили. Слушаю тебя.

— Марк Борисович, — лечу я с места в карьер, не дожидаясь, когда он снова повесит трубку. — У меня просьба. Вы бы не могли помочь встретиться с Сусловым?

— Ничего себе! — удивляется он. — А звезду с неба тебе не нужно достать? Боюсь, что я такую встречу не смогу устроить. А чего тебе от него надо?

— Да… — не хочу говорить я. — У меня очень серьёзный личный вопрос.

— Настолько серьёзный?

Я не отвечаю. Конечно серьёзный. Потеря армии никак не входит в мои планы. Совершенно не входит…

— Ладно, — соглашается он. — посмотрим, что можно будет сделать.

Вечером звонит Цвет.

— Здорово, — приветствую его я. — Приехал?

— Приехал, да. Уж пару дней как.

— Всё нормально?

— Да, путём, — отвечает он. — Нормально. Слушай, тут этот чудак, Уголёк, предлагает поужинать, хочет обсудить дела кое-какие. Ты как, можешь?