Сэру Филиппу, с любовью - Куин Джулия. Страница 66

— Но оно не прошло, — закончила за него Элоиза. Филипп кивнул, отчего прядь темных волос упала на лоб.

Отбросив ее, он продолжал:

— Ее душевная болезнь не только не прошла, а становилась все тяжелее. Не знаю, как тебе объяснить, казалось, что она… — Филипп запнулся, подбирая слова. Когда он снова заговорил, голос его был совсем тихим. — Казалось, что она словно исчезла. Дни и ночи она проводила в постели, почти не вставала. Никогда не улыбалась, очень часто плакала…

Фразы Филиппа были короткими, отрывистыми, словно информация выходила из него по частям. Элоиза молчала, не смея прервать его или высказаться по предмету, в котором ничего не понимала.

Отвернувшись, наконец, от портрета покойной жены, Филипп посмотрел на Элоизу:

— Я делал все, что мог, пытаясь развеселить ее. Но ничто не помогало.

Элоиза начала было что-то говорить, но Филипп прервал ее:

— Ты понимаешь, Элоиза? Все, что бы я ни пытался сделать, не помогало!

— Ты ни в чем не виноват! — убежденно воскликнула Элоиза. Она плохо знала Марину — общалась с ней только в детстве, да и то очень мало, — но она знала, что Филипп не обманывает ее.

— В конце концов, я бросил все свои попытки — это было все равно, что биться головой об стену. Я переключился на детей — должен же был кто-то за ними следить, если мать от этого устранилась! Они очень любили ее. — Он выразительно посмотрел на Элоизу, словно старался ей что-то объяснить. — Она ведь их мать…

— Я понимаю.

— Она была их матерью, но совсем не следила за ними… совсем…

— Но ведь у них был отец — ты!

Филипп невесело рассмеялся:

— Хорош отец, нечего сказать! Мать, которая совсем не следит за детьми, отец, следящий за ними лишь из чувства долга, да и то все время норовящий ускользнуть… нечего сказать, отличное детство было у моих детей! Врагу не пожелаешь!

— Сколько раз тебе повторять, — нахмурила брови Элоиза, — перестань говорить, что ты — плохой отец!

Филипп пожал плечами и снова повернулся к портрету. Эмоции сейчас слишком захлестывали его, чтобы он мог мыслить трезво.

— Ты представляешь, как мне было тяжело? — спросил он.

Элоиза кивнула, хотя Филипп и не мог видеть этого жеста.

— Чего я только не делал, пытаясь помочь ей — и все впустую! — В голосе Филиппа звучало презрение к самому себе. — Черт побери, я ведь не любил ее! Не любил — и чувствовал свою вину за это…

— Ты не любил ее? — переспросила Элоиза. Губы Филиппа горестно скривились:

— Как можно любить того, кого ты не знаешь? — Он посмотрел на Элоизу. — Я был женат на ней восемь лет, но совершенно ее не знал…

— Может, она просто не давала тебе узнать ее?

— Может, я недостаточно этого хотел?

— И все-таки твоей вины здесь нет, Филипп. — Элоиза сказала это не столько Филиппу, сколько самой себе. — Виновата болезнь Марины. Некоторые люди рождаются меланхоликами. Не знаю, откуда у них эта подавленность, но факт остается фактом.

Филипп недоверчиво посмотрел на нее.

— Я знаю, что говорю, — заметила Элоиза. — Я знала Марину в детстве, еще до того, как ты вообще узнал о ее существовании.

Теперь взгляд Филиппа стал таким пристально-внимательным, что Элоиза невольно поежилась.

— Я ни разу не видела, чтобы она смеялась, — продолжала она. — Ни разу! С тех пор, как я познакомилась с тобой, я стала больше думать о ней и все время удивлялась, почему воспоминания о Марине вызывают у меня какое-то странное чувство. Потом я поняла: это потому, что она никогда не смеялась. Ты можешь представить себе ребенка, который никогда не смеется?

С минуту Филипп молчал.

— Я тоже не припомню, — произнес он, наконец, — чтобы она когда-нибудь смеялась. Улыбаться иногда улыбалась, например, когда дети приходили проведать ее, но смеяться — ни разу.

Элоиза кивнула.

— Я не Марина, Филипп, — сказала она.

— Я знаю, — откликнулся он. — Я это сразу понял. Поэтому я и женился на тебе.

Элоизе хотелось услышать что-то другое, а не признание в том, что Филипп женился на ней потому, что она не страдает депрессией, однако она промолчала.

Филипп сосредоточенно хмурился. На лбу его залегли глубокие складки. Он провел по ним рукой, словно желая разгладить.

— Поначалу, — заговорил он, — я думал, что мне достаточно просто жены, которая не была бы подвержена депрессии, которая смотрела бы за детьми, которая бы не…

Он вдруг запнулся, как бы не желая продолжать фразу. Но Элоизе было важно услышать конец фразы — она чувствовала, что Филипп недоговаривает что-то серьезное.

— Которая бы что? — спросила она. Молчание Филиппа, казалось, длилось вечность.

— Я всем говорил, что Марина умерла от простуды, от воспаления легких… — наконец, с трудом заговорил он.

— А разве не от этого? — удивилась Элоиза.

— От этого. Но…

У Элоизы сжалось сердце — она вдруг поняла, что имеет в виду Филипп.

— Марина действительно умерла от простуды, — отрешенно повторил он. — Но я никому не говорил, почему она простудилась…

— Озеро, — едва слышно прошептала Элоиза. Слово это вырвалось у нее словно помимо ее воли.

Филипп кивнул:

— Она оказалась в озере не случайно.

Элоиза хотела было что-то сказать, но тут же прикрыла рукой рот. Неудивительно, что Филипп так испугался, когда она повела туда детей. Но если бы она знала…

— Я вовремя ее вытащил, — произнес Филипп. — Вовремя в том смысле, что она не успела утонуть. Но от простуды это ее не спасло. Через три дня она умерла. — Он грустно усмехнулся. — Даже пресловутый ивовый настой не помог…

— Какая жалость! — воскликнула Элоиза. Она действительно жалела Марину, хотя, если бы не ее смерть, она, Элоиза, не вышла бы замуж за Филиппа.

— Ты этого не понимаешь, Элоиза, — вздохнул Филипп. — И может быть, никогда не поймешь.

— Возможно. Я не знала никого, кто бы покончил с собой…

— Я не об этом! — резко, почти сердито выкрикнул Филипп. — Я о том, что ты не можешь представить себе, каково это — все время пытаться что-то сделать и ничего не добиваться. Чувствуешь себя словно затравленный зверь. Бог свидетель, я пытался — ради себя, ради Марины, ради детей. Я испробовал все, что только мог придумать; все, что кто-нибудь подсказывал мне, — ничего не помогало! Что бы я ни пытался предпринять, Марина только плакала и зарывалась еще глубже в свою чертову постель, натягивая на голову одеяло. Марина жила в темноте — шторы в ее комнате всегда были опущены, свет приглушен, пока однажды — словно по иронии судьбы, в ясный, солнечный день! — она не утопилась.

Глаза Элоизы удивленно округлились.

— Да, — продолжал Филипп, — день тогда выдался на редкость солнечный. Целый месяц небо было затянуто тучами, а когда, наконец, выдался погожий денек, она пошла и утопилась! — Филипп снова невесело коротко рассмеялся. — Словно она жила для того, чтобы испортить мне все солнечные дни!

— Филипп, не надо! — Элоиза взяла его за руку, но Филипп вырвал руку.

— Да и утопиться-то как следует и то не смогла! Впрочем, здесь уже моя вина — какого черта мне понадобилось ее вытаскивать? Умерла бы сразу, а то еще целых три дня мучила всех нас — мы все гадали, умрет она или будет жить! — Филипп фыркнул, скрестив руки на груди. — Но разумеется, она умерла — какой еще мог здесь быть исход? Обычно человек все же борется с болезнью, а у нее не было ни малейшего желания бороться! Я все ждал, когда она улыбнется — думал, хотя бы умрет с улыбкой на губах, добившись, наконец, того, чего ей единственно и хотелось всю жизнь…

— И что же? — Элоиза вдруг живо представила себе мертвую Марину с улыбкой на губах — зрелище действительно жуткое.

— Черта с два! Когда она умерла, на лице ее было все то же выражение — точнее, полное отсутствие всякого выражения. Полнейшая пустота…

— Какой ужас! — прошептала Элоиза. — Не дай Господь никому пережить то, что пережил ты!

Филипп долго смотрел на нее, смотрел прямо в глаза, словно искал там какой-то ответ, которого, возможно, он и не мог получить. Затем Филипп отвернулся и подошел к окну, где стал так же отрешенно-пристально смотреть на звездное небо.