Все в его поцелуе - Куин Джулия. Страница 20

Она не стала размышлять о том, скольких женщин он в своей жизни поцеловал, но их наверняка было достаточно, чтобы на их фоне она показалась ему самой неопытной в Лондоне.

Как ей теперь смотреть ему в глаза? Не может же она избегать его, ведь она переводит дневник его бабушки.

Меньше всего ей хотелось, чтобы Гарет заметил, как он ее расстроил. В жизни женщины существовало много вещей, более важных, чем гордость, но Гиацинта понимала, что, пока достоинство все еще ценится, у нее есть право выбора.

А пока...

Она взяла дневник Изабеллы: она не работала целый день! Она прочла всего двадцать две страницы, а их по крайней мере сто.

Книжка лежала у нее на коленях. Вообще-то она могла бы отдать ее обратно. На самом деле она должна отослать ее. После того как он вел себя прошлым вечером, пусть помучается и поищет другого переводчика.

Но дневник ей нравился. В жизни молодых, получивших хорошее воспитание девушек происходит не так уж много событий. Откровенно говоря, будет приятно рассказывать, что она сумела перевести с итальянского целую книжку.

Гиацинта раскрыла дневник на закладке. Изабелла приехала в Англию как раз в разгар сезона, и, проведя неделю в деревне, муж потащил ее в Лондон, где уже ждали – хотя она плохо говорила по-английски, – что она примет участие в светской жизни общества, как ей и полагалось по статусу.

В довершение всего мать лорда Сент-Клера жила в Клер-Холле и была недовольна тем, что другая женщина теперь займет положение хозяйки дома.

Гиацинта хмурилась, читая, то и дело прерывая чтение, чтобы посмотреть незнакомое слово в словаре. Вдовая баронесса гоняла слуг, отменяла распоряжения Изабеллы и тем вносила сумятицу в жизнь дома – слуги не знали, принимать им молодую баронессу как хозяйку дома или нет.

Естественно, что в таких условиях замужество было малоприятным. Гиацинта взяла себе на заметку: надо попытаться выйти замуж за человека, у которого уже не было матери.

– Выше голову, Изабелла, – бормотала она, с ужасом читая о последней размолвке – что-то о том, чтобы включить в меню мидии, несмотря на то что они вызывали у Изабеллы крапивницу.

– Ты должна ясно дать понять, кто в доме хозяйка, – говорила Гиацинта, обращаясь к книге. – Ты...

Читая следующую запись, Гиацинта нахмурилась. Что-то не сходится. О каком bambino [3] идет речь?

Гиацинта прочитала текст три раза, прежде чем догадалась вернуться к дате, обозначенной наверху. 24 октября, 1766.

1766? Минутку...

Она перевернула назад одну страницу – 1764 год.

Изабелла пропустила два года. Почему?

Гиацинта быстро пролистала следующие двадцать страниц. 1766... 1769... 1769... 1770... 1774...

– Ты не слишком часто обращалась к своему дневнику, – пробормотала Гиацинта. Неудивительно, что Изабелле удалось втиснуть в одну тонкую книжечку целые десятилетия.

Гиацинта вернулась к записям о bambino и стала переводить дальше. Изабелла снова в Лондоне, на сей раз без мужа, который, кажется, вообще не обращает на нее внимания. А она обрела кое-какую уверенность в себе, хотя это могло произойти после смерти вдовы-баронессы, случившейся годом раньше.

«Я нашла идеальное место, – перевела и записала на листе бумаги Гиацинта. Он никогда... – Гиацинта нахмурилась. Она не смогла перевести конец предложения и сделала прочерк, а потом продолжила: – Он считает меня недостаточно умной и поэтому не заподозрит...»

– О Боже! – Гиацинта села, выпрямив спину. Она быстро прочла страницу дневника, забыв записать перевод.

– Ах, Изабелла! Ах ты, хитрая лиса.

Примерно час спустя, за минуту до того, как Гарет постучал к ней в дверь.

Собрав все свое мужество, Гарет глубоко втянул в себя воздух и взял в руки тяжелый медный молоток, висевший на двери дома номер пять по Брутон-стрит. Этот небольшой домик купила Гиацинте ее мать после того, как ее старший сын женился и стал хозяином Бриджертон-Хауса.

Гарету вдруг стало противно, что ему необходима смелость, чтобы постучать в дом. На самом деле ему нужна была не смелость. Господи, неужели он боится? Нет, это был не то чтобы ужас... а скорее...

Он тихо застонал. В жизни каждого человека бывают моменты, когда он готов на что угодно, лишь бы потянуть время. Даже если это означает, что он боится иметь дело с Гиацинтой Бриджертон, что ж, он готов назвать себя глупым юнцом. Честно говоря, он не знал никого, кто хотел бы иметь дело с Гиацинтой Бриджертон в момент, подобный этому.

Он был недоволен собой. Неужели это так трудно? Почему он так напрягся? Черт! Ведь это не в первый раз, что он целует женщину, а на следующий день должен снова ее увидеть!

Если не считать...

Если не считать, что он никогда не целовал такую женщину, как Гиацинта Бриджертон. Если он чему и научился за последние недели, так это тому, что Гиацинта была совершенно не похожа ни на одну из тех женщин, которых он когда-либо знал.

Во всяком случае, он просидел дома все утро, ожидая, что одетый в ливрею лакей непременно вручит ему пакет, в котором будет дневник его бабушки. Гиацинта наверняка не захочет дальше его переводить – после того как он ее так необдуманно оскорбил накануне вечером.

Гарет пытался себя убедить, что не собирался ее оскорблять. Наверняка ничего бы не случилось, если бы он не был так расстроен встречей с отцом, а она просто подвернулась – появилась в коридоре, словно по мановению волшебной палочки.

Что он должен был делать, черт побери? Этот поцелуй не означал ничего. Было приятно... даже более приятно, чем он ожидал, ну и что? Но женщины обычно относятся к этому серьезно. Он вспомнил, что когда она от него отстранилось, выражение ее лица было не слишком призывным. Если на то пошло, вид у нее был испуганный.

И он почувствовал себя дураком. Гарет не мог припомнить, чтобы его поцелуи вызывали у женщин отвращение.

Все обернулось еще хуже, когда он подслушал, как кто-то спросил ее о нем, а она, смеясь, отмела вопрос, заявив, что не могла отказать ему в танце, потому что они с его бабушкой дружат.

Это было правдой, и он понимал, что ей надо было сохранить лицо, даже если она знала, что он может ее услышать. Все равно. Ее слова почти в точности повторяли слова отца, и это было особенно больно.

Гарет вздохнул. Тянуть дальше не имело смысла. Он уже протянул руку за молотком, как чуть было не потерял равновесие, потому что дверь внезапно распахнулась.

– Господи, – нетерпеливо сказала Гиацинта, – сколько можно ждать, чтобы просто постучать?

– Вы за мной наблюдали?

– Конечно. Окно моей спальни как раз над входной дверью. Я могу видеть всех, кто приходит. К тому же я послала вам записку. – Она отступила в сторону, пропуская его в дом. – Несмотря на ваше скверное поведение, вы, кажется, достаточно воспитаны и не станете отказывать даме, написавшей вам записку.

– Э... да. – Гарет был огорошен таким натиском. Почему она на него не сердится? Разве она не должна была сердиться?

– Нам надо поговорить.

– Конечно, – пробормотал он. – Я должен извиниться...

– Не об этом, – нетерпеливо выпалила она, – хотя... – Гиацинта подняла на него задумчивый взгляд. – Вы определенно должны извиниться.

– Да, конечно, я...

– Но я позвала вас не поэтому.

Он едва не скрестил руки на груди, позабыв, что это невежливо.

– Так вы хотите, чтобы я извинился, или нет? Гиацинта оглянулась и приложила палец к губам: – Ш-ш.

– Меня неожиданно перенесли в книгу «Мисс Баттеруорт и безумный барон?» – громко спросил Гарет.

Гиацинта сердито посмотрела на него. Он решил, что этот взгляд определяет всю ее сущность. У нее был взгляд женщины, которая всю жизнь ждет, что люди должны поспевать за ней.

– Сюда. – Она указала ему на открытую дверь.

– Как скажете, миледи!

Гарет прошел за ней в гостиную, отделанную с большим вкусом в розовых и кремовых тонах, очень изысканную и очень женственную. Гарету даже пришла в голову мысль, что гостиная была так декорирована с единственной целью – дать мужчинам почувствовать себя слишком большими и неловкими.