Чёрный фимиам (СИ) - "Леха". Страница 34

Глава 13

Им действительно разрешили видеться. Сонное оцепенение, сковывавшее Эшу, отступало в эти дни. Брат приходил и поначалу молчал или задавал странные вопросы:

– Как ты живешь?

Сестра разводила руками, давая понять, что всё в порядке.

– Хорошо. Ты не болеешь?

Она опять разводила руками.

– Хорошо.

Однажды Эша взяла его за руку. Сингур напрягся на мгновение, но потом сосредоточенно начал трогать её ладонь, словно вспоминая, что такое – прикосновение.

После этого случая Эша стала трогать его всякий раз, когда он приходил. Постепенно брат будто стал возвращаться. Его речь делалась похожей на человеческую, во взгляде появилась осмысленность. Эти перемены были постепенными, но они были и с каждым разом становились заметнее. Однако полностью он так и не проснулся. Вернулся к ней, но не до конца. Словно какая-то его часть умерла, убитая Миаджаном. Та самая, что умела смеяться, грустить, заботиться и принимать заботу. Отчего-то Эше казалось, что, если бы она умела говорить… если бы могла подчинить себе голос, Сингур вернулся бы полностью. Увы.

А потом что-то случилось. Девушка не знала, что именно, но брат словно ожил. Он, конечно, не стал тем собой, кем был раньше, но сделался чуть больше похожим на человека, чем на пустую оболочку.

– Я найду способ убежать, – сказал он ей негромко. – Это всё закончится. Мы будем свободны.

Эша грустно улыбалась. Она-то уже поняла, что сбежать из Миаджана невозможно.

Дни шли. Наверное, складывались в недели, месяцы и годы. Время не имело здесь значения, оно превращалось в тёмно-зелёную трясину, которая затягивала, обнимала, мешала думать. Мятеж, гнев, строптивость – всего этого не существовало в Миаджане. Здесь все жили в полусне.

Брат приходил и уходил. Разговаривал с ней немногословно. Да и о чем было говорить? Тем более с немой. Иногда он казался почти живым. А потом будто снова сонным и равнодушным. А однажды пришел мёртвым. Эша не знала, как это объяснить. Просто к ней пришёл мёртвый Сингур. Сел на циновку и долго смотрел мёртвыми глазами в стену, сложив на коленях мёртвые руки. Потом сказал мёртвым голосом:

– Знаешь, вчера в подземелья ушли двое. И не вернулись. Такое бывает. Но лучше бы не вернулся я.

Сестра ничего не поняла, подсела к нему, потянулась обнять, брат отстранился, по-прежнему мёртвый.

– Если я однажды не вернусь. Тебя, скорее всего, убьют, – равнодушно сказал он.

Эша вздохнула.

Он ушёл.

Время снова превратилось в вязкую трясину.

Тягучий дурман Миаджана закончился внезапно. Был вечер. Эша сидела на циновке и думала о том, что скоро придется ложиться спать. А ей не хотелось. Из-за кошмаров и из-за того, что было тоскливо без снующих в пальцах игл и тонких шелковых нитей. Работа влекла. Будь возможность – сидела бы целыми днями, плела узоры и ни о чем не думала, следила, как свиваются нити, как…

– Эша.

В дверном проёме стоял Сингур. Его зрачки были белыми, словно мрамор, а лицо застывшим. В два стремительных шага он подошёл к ней, схватил за руку и рванул.

Сестра сонно огорчилась – брат явно собирался куда-то её вести, а она не хотела уходить далеко от станка и нитей, вообще не хотела уходить. Хотела сидеть, мечтать о том, как наступит завтра, как снова можно будет сесть на вершине храма в торжественной сонной тишине, взять в руки иглы…

Но Сингур потащил её прочь. Он бежал, а она упиралась, потому что не умела – разучилась – бегать. Тогда он закинул её на плечо. А потом… потом спустился по каменной лестнице, уходящей прямо в чёрную страшную воду. Вот только вместо того, чтобы захлебнуться, Эша судорожно вздохнула и… поняла, что стоит в сером полумраке длинного каменного коридора, а из темноты на неё смотрит женщина.

Ее бледное лицо вырастало из бугристого панциря изогнутого, переступающего на тонких щетинистых лапах огромного насекомого. Насекомое едва слышно стрекотало, шевеля раскрывающимися и закрывающимися жвальцами.

Женское лицо, глядевшее на Эшу, растянуло губы в улыбке.

Мелкие зубы оказались красны.

А потом из-за них появился неестественно длинный узкий язык. И медленно потянулся вперёд.

* * *

Она потеряла сознание. Очнулась же оттого, что над головой сияло солнце и рядом жужжала мошкара. Эша села, щурясь от яркого света, недоверчиво потрогала руками выгоревшую траву и огляделась.

Вдали тянулась цепь холмов, за спиной – густые заросли кустарника с выцветшими, сизыми от пыли листьями. Воздух был сухим и знойным. Исчезла удушливая влажность Миаджана, исчезли сковывающее разум сонное оцепенение, глухая тишина и тёмно-зелёный полумрак. И Сингур тоже исчез.

Девушка поднялась на ноги. Сейчас все казалось сном: воспоминания плыли, будто случившееся недавно – случилось много лет назад и не наяву. Если бы Эшу спросили, сколько времени она провела, плетя кружева, девушка не ответила бы. Сейчас ей казалось – прошёл миг. А через миг – целая вечность. И как же удивительно было снова чувствовать себя живой, а не снулой рыбиной, плавающей в чёрной глубине.

– Ты очнулась? Хорошо, – брат появился из-за стены кустов. – Идём.

Он потянул её за собой.

Эша вырвалась и повисла у него на шее, собираясь расцеловать, но Сингур разжал её руки:

– Потом. Тут за холмом – небольшой хутор. Нам нужна еда, другая одежда и деньги.

Сестра кивнула.

– Я постучусь в крайний из домов. Ты постоишь на улице, – сказал он.

Она снова кивнула.

Очень скоро они уходили прочь от хутора – в сторону холмов. У них были еда, одежда и немного денег. Только Эша теперь боялась подходить к Сингуру, хотя он и отмыл руки от крови.

* * *

Бог воровской удачи – четырёхглазый Куго – снял свою защиту с Кирги, закрыл все четыре глаза и больше не смотрел на неё, не берёг от опасности. Бросил! Хотя она регулярно делала ему подношения, говнюку!

Как же ей было плохо! Она и стонала, и скулила, и пол скребла ногтями. Казалось, потроха кто-то взял в горсть, стиснул и начал выкручивать, словно мокрую тряпку. Больно, воздуха нет, тело немеет. Слабость такая, что головы не поднять. Орать хотелось, а получалось только едва слышно подвывать. И чем дальше паскудник узкоглазый уходил, тем хуже делалось рабыне. В глазах мутнело, будто солнце гасло. Всё расплывалось. А потом повисла чёрная темень. Как ночь. Ослепла Кирга, разбойница и воровка. Хотелось ей визжать от ужаса, но могла она лишь задыхаться от боли.

Корчилась долго. А потом помаленьку пелена перед глазами начала спадать. Сперва очертания мебели появились, потом вся комната, а там уж и деревья за окном в закатном солнце, и витая кожаная плеть на диване. Всё-всё стало видно. Боль угасала. Но Кирга завыла ещё горше, потому что поняла: приближается её мучитель, а значит, скоро плеть запоёт в его руках и будет рабыне едва ли лучше, чем весь этот долгий мучительный день.

* * *

Кьен Тао, он же Гронк, прошёл в свои комнаты, неспешно переоделся и открыл малый сундук. Кирга, сжавшаяся на цепи около стены, затравленно смотрела, как хозяин достает кисет и отмеряет малую щепоть порошка.

– Подними голову, – это были первые слова, за весь вечер сказанные саворрийцем рабыне.

Взгляд воровки метнулся к плети, что лежала на краю дивана. Обречённо Кирга подняла голову и вдохнула невесомую чёрную пыльцу.

Гронка завораживало наблюдать за сосудами, когда Древний проникал в них, брал, занимал тело.

Вот и сейчас женщина, сидящая на цепи, сперва скривилась от отвращения, будто в неё вползал огромный слизень, потом лицо у неё застыло, но от рассудка волнами расходилась паника пополам с омерзением, которые медленно вытеснялись спокойствием. Затем отвращение исчезло, лицо разгладилось, взгляд успокоился и опустел.