Магия и кровь - Самбери Лизель. Страница 92

Я вспоминаю, как мы с Кейс бегали наперегонки по лестнице вверх-вниз, тряся косичками.

Как Кейс подсаживала меня на табуретку, чтобы я стащила нам тамариндовых конфет из шкафчика.

Как Кейс сидела рядом со мной, когда я плакала, потому что считала, что папа ушел из-за меня, — ведь я неправильно ответила на его вопрос.

Как Кейс сияла, когда получила дар. Еще до того, как начала подозревать, что все считают, будто это в ней главное.

Мои мысли были первыми, которые она прочитала. Из моего сознания на нее нахлынула мерцающая волна гордости.

Иден теребит меня за футболку:

— Почему ты плачешь?

— Мне надо в туалет. — Не дожидаясь ответа Иден, я удираю от родных и выбегаю со стадиона.

Вырываюсь в ночную прохладу — и из горла рвутся рыдания. Любить маму и бабушку — это что-то автоматическое, фоновое. Я никогда не думала про эту любовь, она просто была, и все. Не говоря уже о том, что я с самого начала понимала, что они со мной не навсегда. Когда-нибудь настанет время, когда мне придется жить без них.

Но Кейс… Я никогда не представляла себе жизни без нее. Даже в мелочах. Одно из первых моих воспоминаний — как мы с ней несемся по коридору дома, а бабушка кричит, чтобы мы бежали не так быстро. Я думала, что последним моим воспоминанием будет, как мы с ней, две старушки, сидим рядышком в креслах-качалках. То, что я чувствую к Кейс, совсем не похоже на обычную любовь к родственникам. Это особое чувство. Я решила, что буду любить ее именно так. Вот почему эта любовь пылает жарче всех других.

Кейс — моя первая любовь.

И теперь, в день, когда все ее будущее переменилось, когда эта искорка, которую я заронила, разгорелась в костер, я понимаю, что это значит — отнять у Кейс жизнь. Я знаю, чтó мне нужно уничтожить.

Будущее Кейс — это и есть ее мечта, которой я помогла сбыться. Эта стажировка — катализатор, который изменит ее жизнь. Отнять ее у Кейс, обречь ее на ту же жизнь, какая ждет меня, сделать ее будущее пустым и бессмысленным — для нее это будет хуже смерти.

Вряд ли после такого она меня не возненавидит. Даже если я это сделаю ради спасения Иден.

Но все равно Люк — тоже моя первая любовь. Не первая вообще — но первая романтическая. Если я могла сама решить, кто тот «он», к которому я должна была прикоснуться за ужином, почему я не могу решить, кто та первая любовь, к которой относится мое задание?

Первая платоническая любовь — Кейс, моя лучшая подруга и двоюродная сестра.

Первая романтическая — Люк, мальчик с серо-голубыми глазами и смущенной улыбкой.

Обоих ждет будущее в «Ньюгене» — такое блестящее, что мне с ними и тягаться нечего.

Если я отниму его у кого-то из них, это будет все равно что отнять жизнь. Зато я спасу Иден.

Надо просто выбрать.

По спине у меня пробегает холодок. Я поворачиваюсь, морально готовая к любой галлюцинации.

Там стоит Мама Джова в свете прожекторов, нагая и мощная.

— Выбор за тобой, — говорит она, и голос ее звучит как порыв ветра. Она хмурится при виде чего-то у меня за спиной, и я поворачиваюсь обратно.

Кейс такая красивая в вечернем сумраке. Кудри обрамляют лицо, глаза мерцают. Левой рукой она держит Люка за шею, правая прижимает клинок к его горлу.

— Ты же уничтожишь его ради меня, правда, Вайя? — спрашивает она. — Ведь я тебе дороже него.

Люк ничего не говорит в свою защиту. Он словно обмяк в руках Кейс. Покорно и обреченно.

Кейс встряхивает его:

— У него есть все на свете! Стажировка, деньги, образование — и при этом он плюет на всех встречных и поперечных! Тварь неблагодарная! — Глаза ее блестят от слез. — Ты же знаешь, я ни за что не упустила бы такую возможность. Я бы там достигла такого, чего ему в жизни не сделать! — Кейс убирает нож от горла Люка и протягивает мне. — Отними у него жизнь ради меня. Иначе какие варианты? Уничтожить кого — меня?!

Я вытираю слезы и зажмуриваюсь. Люк будет преемником директора фирмы, у него появилась возможность руководить программой, о которой он давно мечтал. Но разве это ценнее, чем то, что потенциально может дать «Ньюген» моей сестре? У Кейс никогда не было даже крошечной доли тех привилегий, которыми Люк осыпан с детства.

Это ее мечта. Будущее моей лучшей подруги — против будущего мальчишки, с которым я едва знакома.

Только вот что будет делать Люк, если лишится покровительства Джастина? С родными он не ладит, из родной страны уехал полжизни назад. «Ньюген» для него и правда буквально все на свете.

Готова ли я лишить Кейс всего ради того, чтобы Люк остался при своем? Сумею ли выполнить задание, не пролив ничью кровь? Или я ошибаюсь и мне все равно надо кого-то убить?

Когда я открываю глаза, Кейс по-прежнему протягивает мне нож, и лезвие блестит в лунном свете.

— Что это ты тут делаешь? — Голос бабушки звучит мягко, но производит впечатление резкого свистка, будто струя пара вырвалась из скороварки. Я вздрагиваю и поворачиваюсь к ней.

Она стоит у входа на стадион, и в свете прожекторов особенно ясно видны седые пряди в ее афрокосичках. Словно она стареет с каждым днем. Все больше устает.

— Я не знаю, что делать, — выдавливаю я. — Завтра крайний срок, а у меня вообще нет плана, как выполнить задание, как спасти Иден. Я не могу допустить, чтобы она умерла.

Мне надоело притворяться, будто я понимаю, что делаю. Мне даже безразлично, что я только что призналась бабушке, что и она, и остальные взрослые оказались правы: я на это не способна. Но придется. Мне нужно сделать выбор.

В ответ на это бабушка только поджимает губы.

— Ты же разговариваешь с предками, — говорю я. — За что Мама Джова так со мной? Чего она от меня хочет? Как мне со всем этим прикажете разбираться?

— Предки уже много лет со мной не разговаривают.

Я собиралась разразиться новыми просьбами о помощи, но тут захлебываюсь:

— Чего?!

— Я зову, но никто не приходит. Алекс все понимает правильно. Я заставила ее маму в одиночку разбираться с последствиями решения, которое мы принимали все вместе. Предки не смогли простить мне этого.

Она умолкает и негромко вздыхает.

Мне хочется спросить, простила ли она себя, но ее лицо — читающаяся на нем пустота — говорит мне, что нет.

Бабушка подходит ко мне и смотрит на стадион, где мигают стробоскопы и ревет музыка.

— Мама Джова была последней, кто явился мне, одиннадцать лет назад, в день, когда погибла Элейн. Явилась, и сообщила, что твоя тетушка получила титул Мамы, и еще наговорила всякого. — Бабушка хмыкает. — Я не представляла себе, какую важную роль Маме Джове предстоит сыграть в нашей жизни.

Это потрясение. Сама мысль, что все эти годы бабушка была отрезана от предков. Теперь-то понятно, почему она не получила никаких ответов от Мамы Джовы по поводу моего задания в самом начале, когда все от нее этого требовали. Не могла.

— Постой! Ты же в прошлом году попросила у Биби Оливи целую морозилку бакаляу и получила ее. А больше ничьи желания предки не исполняют.

Бабушка смеется:

— Что ты, детка, зачем мне столько бакаляу? Я подошла к Биби Оливи, чтобы попытаться заставить кого-то из предков заговорить со мной. Бакаляу — это было твое желание.

— При чем тут…

Я умолкаю.

В тот день я поймала на себе взгляд Биби Оливи, когда мы с бабушкой подошли поговорить с предками. Я впервые видела Биби, мне было любопытно. При этом я как раз думала, как было бы здорово завтра утром угостить всех бейками с бакаляу, поэтому на вопрос Биби, что бы мне хотелось, я выпалила, что целый холодильник бакаляу — вот честное слово, как будто я дурочка какая-то.

Бабушка свирепо взглянула на меня и прошептала что-то на ухо Биби Оливи. Я думала, она передала ему мою просьбу. Мне и в голову не приходило, что Биби исполнил лично мое желание.

Внезапно последний кусочек пазла лег на место.

Я поняла, как мне выполнить задание.

Я думала, Мама Джова велела мне выполнить его к Карибане, поскольку это важный для нас день. Но вдруг она заранее знала, что мне понадобится помощь? Все это время она делала упор на выбор — а не на способ.