Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современ - Гурко Владимир Иосифович. Страница 76

Да, для Витте кн. Оболенский и Стахович были в течение нескольких лет нимфами Егериями^[296] — истолкователями внутреннего строя русской жизни, обладателями дара распознавания смысла и сущности господствующих в стране общественных течений. Происходило это, разумеется, оттого, что сам Витте не был вовсе знаком с русской провинциальной жизнью и вообще с бытовыми условиями страны, что и не дало ему возможности в течение нескольких лет распознать, что ни Оболенский, ни Стахович не обладали государственным пониманием вещей, а были типичными представителями русских провинциальных мыслителей, обладающих лишь скудными положительными знаниями при определенно дилетантском отношении к самым сложным вопросам народной жизни.

Близость к Витте впоследствии выдвинула и кн. Оболенского, и Стаховича хотя в разных, соответственно их свойствам, направлениях, а потому, быть может, стоит на них несколько остановиться.

Кн. А.Д.Оболенский начал свою деятельность на общественном поприще, а именно на должности козельского, Калужской губернии, уездного предводителя дворянства. Обстоятельство это наложило на него и на всю его дальнейшую деятельность особый отпечаток. С одной стороны, оно развило в нем неограниченное самомнение: в тесных рамках глухого бедного уезда ему, богатому человеку, окончившему Училище правоведения, хотя лишь по третьему разряду и вообще по существу недоразвитому и недовоспитанному, легко было блистать во всех отношениях. С другой стороны, он вполне воспринял господствовавший в провинции, уже упоминавшийся мною, полупрезрительный, полунадменный взгляд на нашу бюрократию, в особенности на петербургское чиновничество. Местные люди слегка завидовали высшему чиновничеству: власть импонировала. Но все, что составляло рядовое чиновничество, смешивалось ими в одну общую кучу не то буквоедов-приказных, не то легкомысленных папильонов^[297].

Вот с этим двойным убеждением появился кн. Оболенский в Петербурге в самом начале царствования Николая II. Совпадение едва ли случайное, а вероятно, обусловленное близостью его младшего брата, кн. Николая Дмитриевича Оболенского, к молодому государю, близостью, которой не преминула воспользоваться вся семья Оболенских, о которой в то время говорили, что она живет «котиковым промыслом»: кн. Николая Дмитриевича в семейном кругу называли «Котиком». Как бы то ни было, но кн. Алексей Дмитриевич в очень короткий срок сделал блестящую карьеру — назначенный первоначально Ермоловым инспектором сельского хозяйства — должность, существовавшая тогда в единственном числе на всю империю, — он через короткий промежуток времени назначается сначала товарищем министра земледелия, а затем, при Горемыкине, товарищем министра внутренних дел. При этом рассказывали, что он попал таким путем в начальники директора хозяйственного департамента Кабата, не пожелавшего при прибытии Оболенского в Петербург предоставить ему должность начальника отделения этого департамента, чего первоначально, до назначения инспектором сельского хозяйства, добивался Оболенский.

Как бы то ни было, 1896 год застал Оболенского товарищем министра внутренних дел, где он и выявил себя вполне. По общему отзыву служащих министерства, претерпевших несчастие иметь с ним дело, кн. Оболенский сразу выказал прежде всего полное незнакомство с делом, с одной стороны, и крайне узкий уездно-провинциальный умственный, доходящий до наивности горизонт — с другой. «У нас в Козельском уезде это решалось так…» — была его любимая и постоянная фраза. Далее проявил он и впитанное им в местной среде презрительное отношение и к работе, и к самой личности своих многочисленных докладчиков — не в смысле высокомерия — этим свойством кн. Оболенский не отличался, напротив, он держался каким-то буршем, причем, однако, в самой простоте его обращения сквозил какой-то особенный снобизм. Проистекал его взгляд на своих ведомственных сослуживцев из искреннего убеждения, что он живой человек, схватывающий суть вещей, а они мертвые люди, видящие и знающие лишь внешнюю их форму. Словом, выражаясь словами Пушкина, «почитал он всех нулями, а единицею себя»^[298]. Естественно поэтому, что он считал долгом не соглашаться с большинством бумаг, которые ему представляли на подпись, и требовал их изменения. Но в чем, собственно, эти изменения должны были состоять, он сколько-нибудь ясно и определенно высказать не был в состоянии, так что исполнить его желание не было никакой возможности. В результате бумаги переписывались по несколько раз, чтобы затем быть им подписанными в большинстве случаев в их первоначальной редакции. Действительно, основным свойством кн. Оболенского был чрезвычайно путаный, склонный к парадоксальности ум. На редкость некоординированное и притом совершенно не способное к какому-либо творчеству мышление его было, кроме того, запутано склонностью к мистицизму. Мистику эту, очевидно составлявшую часть его природы, кн. Оболенский пытался обосновывать на quasi учёной почве, а именно на творениях Вл. Соловьева, которого он, вследствие этого, сделался горячим поклонником и даже основал кружок имени Соловьева^[299], занимавшийся изучением его произведений. При всем этом нельзя сказать, что кн. Оболенский был глупым человеком; если ограничить знакомство с ним простой беседой, то легко можно было признать его и за определенно умного человека, так как высказываемые им мысли могли легко показаться оригинальными, хотя в существе своем были лишь парадоксальными. В особенности было ему любо то, что Тургенев в «Записках лишнего человека» называл противоположными общими местами. Свойство это с годами у Оболенского выступало все ярче. Так, во время великой войны он все время упорно стоял на стороне Германии и определенно радовался всякому успеху наших врагов, в особенности же — всякой неудаче англичан, которых специально не любил. Еще удивительнее были суждения, которые он высказывал после заключения большевиками Брест-Литовского мира, условия которого он открыто признавал вполне правильными и отвечающими интересам цивилизации и человечества^[300].

Вот этот-то человек, сблизившись с Витте, имел на него в течение известного периода весьма определенное и значительное влияние. Лишь увидев его на конкретном деле, а именно на должности обер-прокурора Синода, которую он занимал в его кабинете, убедился наконец Витте, насколько Оболенский был вздорный, решительно во всех отношениях дилетант, что Витте определенно и высказал в своих воспоминаниях^[301][302]. Но это было значительно позднее, а в 1902–1905 гг., именно начиная со времени наступления борьбы между Плеве и Витте, последний почитал Оболенского почти за оракула.

Что же касается второго лица, возымевшего к тому времени влияние на Витте, М.А.Стаховича, то он, несомненно, обладал многими привлекательными свойствами. Талантливый, литературно весьма образованный, М.А.Стахович отличался необыкновенным умением завязывать связи и вступать в близкие дружеские отношения с лицами самых различных взглядов и общественных положений. Он был своим человеком и в высшем петербургском обществе, и в мире художников и артистов, и, само собой разумеется, в земской среде. С гр. Толстым он ходил на богомолье, а с художественной богемой проводил бессонные ночи, осушая не одну бутылку вина. Помогали ему при этом и его чрезвычайная общительность, и некоторые салонные таланты — он был прекрасный чтец, и готовность оказать услугу и даже серьезную помощь, причем все это было сдобрено какой-то своеобразной бесцеремонностью, не лишенной нахальства. Приятный собеседник, веселый собутыльник, неоценимый корреспондент, он поддерживал корреспонденцию с сотнями лиц — Стахович умудрялся быть в течение многих трехлетий орловским губернским предводителем дворянства, хотя по исповедуемым им политическим взглядам он был значительно левее преобладающего большинства орловского дворянства. Чрезвычайно характерно для Стаховича и то, что он был избран членом Первой Государственной думы, хотя по составу избирателей этой Думы одно то обстоятельство, что он состоял губернским предводителем дворянства, казалось, совершенно лишало его возможности пройти на этих выборах.