Овидий в изгнании - Шмараков Роман Львович. Страница 67

— Вы слышали, кстати, как Сойко сдавала госэкзамены? — спрашивал один. — Странно, как это вас обошло… Ну, тем лучше. Взяла шпоры у кого-то из подруг. Там, ясное дело, сокращения. В частности, великий Фердинанд де Соссюр умален до буквосочетания Фердесос. Сойке, ясное дело, глубоко фиолетово, она ни того, ни этого лингвиста не знает. Достается ей соответствующий билет, она выходит и начинает рассказывать, что в своих фундаментальных трудах выдающийся Фердесос глубоко развил, широко обосновал, то да се. Комиссия, пока не сообразила, кто это, который развил и обосновал, была некоторое время сконфужена, что им предлагается неизвестный, но великий, по всему судя, человек. Потом-то додумались, конечно. Желающие могут представить себе реакцию. Валентины Павловны особенно.

Остальные полуприкрыли глаза для удовольствия и представили реакцию Валентины Павловны. Это представление заняло несколько минут.

— М-да. Это мне одна девица рассказывала про Дракулу, который послам прибил тапки к голове, — тихо смеялся другой, преподававший, видимо, древнерусскую литературу. — Я ее спрашиваю: зачем? Не знает. Чужие шпоры, опять же. Тапки вместо шапок. Смысл пропадает начисто — но пластику-то, пластику представьте себе! Тапки, положим, с помпончиками, цыплячьего цвета, покачиваются на ушах при ходьбе… Не картина ли?

Остальные двое согласились, что картина.

— Кстати, тут Митя Пазюкин сдавал, — продолжал тот же рассказчик. Остальные сделали выражение лица, означавшее, что Пазюкин им небезызвестен и что этапы его неординарной судьбы где-то пересекались с их этапами. — Вопрос у него был «История открытия и публикации „Слова о полку“». Сидит, дышит. Говорю: ну чего, Митя, скажете? Он: «Мусин-Пушкин издал „Слово о полку Игореве“». Длительное молчание. Сидит и стегна жмет, как выражается былина о Ставре Годиновиче. Наконец открывает рот и прибавляет: «Перед смертью Мусин-Пушкин издал еще несколько слов». Тут я заплакал. Красивыми мужскими слезами. Давайте, говорю, Митя, зачетку и идите, поставлю я вам зачет, потому что никто на моей памяти не умел очертить биографию Мусина-Пушкина с таким потрясающим лаконизмом. Ушел, родимец, спасибо сказал.

— Молодец, — отметили двое. — Благодарность — достоинство великодушных.

Иван Петрович отодвинулся подальше. Ему их забавы были чужды и заботы неясны, и Пазюкина он не знал. Он достал горку изложений с элементом сочинения и приготовился их читать. Над ухом у него еще жужжали филологические голоса. «Магазин „Гелиос“, — кипятился один, — а вдоль вывески изображена фурия с факелом, летит и машет. Они минимально представляют себе иконографию Гелиоса?» — «Витя, ты не находишь свой вопрос комичным?» — «Ладно, а этот галантерейный девиз — „Белье, которое влюблено в Вашу кожу“? Это что? Кентавра мстящий дар? Черт ее знает! Ты, Николай Степаныч, пойдешь покупать белье, влюбленное в твою кожу?» — «Пожалуй, остерегусь. Убедил». — «Ну, я понимаю, невежество. Но какая точность попадания пальцем в небо! Ты видел рекламу салона-магазина „Медея“?» — «Да, что-то такое по ветру болталось…» — «Это, Коля, не что-то такое, это „Оденьтесь красиво в одежду из кожи!“» — «Ты прав, есть некоторая натяжка…» — «Твоя склонность к эвфемизмам… Даже Теодорих — что Теодорих, даже лангобарды, я думаю, и те понимали, что нельзя салон одежды называть „Медея“! Неудобно перед сюжетом!» — «Ну, я бы не переоценивал лангобардов. Они поклонялись черепу козы и красили бороды в синий цвет. Себе и другим. Очень, очень неприятные были люди». — «Ну, хорошо лангобарды, но Теодорих! Теодорих же не называл так бутиков в Равенне!» — «Ну, во-первых, это не факт, успехи археологии скажут свое слово, а во-вторых, тут на остановке есть продуктовая палатка „Армагеддон“, почему она не вызывает твоего протеста?» — «Я там не покупаю. Откуда мне знать, какой из сторон она принадлежит…»

Иван Петрович отрешился от Теодориха и вытянул из стопки тетрадь Артема Арзнова, с душой украшенную вырезками из японских комиксов. Текст там содержался следующий.

ПОЛНАЯ ПОГИБИЛЬ

Старый Пахомочь умер, когда шел к форточке. Он хотел ее открыть, что-бы подышать воздухом, но его убили из-за нее. Он протянулся на полу. Но не растлевался он. Наоборот был даже более красивее, чем раньше, и мог бы любово красавца заткнуть за пояс. Какой-то ни кому не известный таракан завел у старого Пахомыча в ухе гнездо и прикрепил к нему шторки из какого-то жолтого материала. Он один поселился. Его отец погиб в приседании. Он жил в проходной квартире и шепчет ему в ухо, когда по той улицы гремит буря. Им хорошо вдвоем.

Вообще-то бывают птицы ручные, которых держат дома, а бывают нет. Представителем такого типа была кукушка в Ходяках. Люди жившие в Ходяках где и таракан, не любили луну, которая отрезала и обкусывала у них от овец. Но несмотря на свои разногласия они не могли ее убить. Каждый хотел сделать это в абсолютную одиночьку. Жильци того селения не могли справится, когда она часто совершала вражеские преступления. На время только это прекращалось, максимум на месяц, а потом сново возобновлялись вражеские преступления. Люди сново сходили сума, уже не зная, что им делать. Иногда они подстерегали луну и жестоко избили ее Вальками в целях дисциплины. Что касается таракана, у него в мыслях возникали такие представления, как все было раньше. Его мать помогала, чтоб другие женщины того селения рожали нормально и их ненадо было кесарить и совершать над ними какие-то хирургические влияния. Для того она имела при себе деньги в пять копеек и больше.

Да и я, который здесь чисто случайно, меня все время тягает вопрос, почему моя органичность к этому миру понизилась. Для чего я ловлю сдесь простейших жужелиусов, если это в конечном итоге ни кому не надо? И на карте этого селения тоже нет.

№ 2. Вопрос: «Каким нравственным ценностям учит расказ».

Вывод я могу сделать таким, что отзывчивость в нашей стране уменьшается, так как жизнь становится труднее. Мне кажется, что меняется мир, люди. Мир катится в худшую сторону. Если бы в этом рассказе Ю. Прасковича, который мне очень понравился, люди перестали жить по принципу «каждый сам за себя» и собрались вместе и никто не пожалел бы денег своих, то им удалось бы в конце концов убить Луну. А раньше, если на улице потеряется какой-либо мальчик, то люди все-таки помогут ему найти дорогу домой. В настоящее время на земле остались добрые люди, которые не оставят в трудной ситуации. А может мир меняется из-за того, что к нам приезжают люди известные, но с плохими привычками или неодэкватным поведением, а наши русские им повторяют, думают, что это очень красиво. Во время войны люди шли пешком, неся своих сослуживцив на плечах, и в своей помощи никто не подразумевал чего-то дурного, позорного. А сейчас так никто не станет. Поэтому я несогласен с писателем П. Сиром, что «средство от несправедливости — забыть о ней», потому что о несправедливости надо не забывать, а бороться. Люди, я призываю, будте ответственными, любите и уважайте ближнего своего.

У Ивана Петровича начали протяжно ныть все зубы хором, но он придержал их рукой и взял следующую тетрадь. Она была кокетливая, с приклеенной Одри Тоту, и принадлежала Маше Загоцкой, Маша имела на щеках ямочки, из которых на все стороны больно стрелял Амур, и навещала школу в таких юбках, что Иван Петрович на их фоне особенно живо ощущал всю праздность разговоров о русской классической литературе. Свои думы о рассказе Прасковича Маша отлила в такую словесную форму:

ПОЛНАЯ ПОГИБЕЛЬ

В то время, как старый Пахомыч шел открывать форточку, в него выстрелили и он повалился за мертво. Он лежал через комнату застенчивый. И никому не постижный. Неизвестный таракан ему вгнездился в ухо, оно подходило ему к проживанию, создав себе там проходную комнату. Он был сирота, так как отец его погиб. Они жили одиноко. Еще кто-то жил за печкой, о нем было известно его шороховатостью. Но его никогда не видели. Еще ходили часы на маслянистой стене, куда их укрепил старик Пахомыч еще при жизни. Но они тоже сбились и по ним нельзя было правильно определять время.